{26}. После войны концепции А. Грегуара — Ж. да Косты Луйе, правда с оговорками, придерживался А. А. Васильев{27}. В 60-х годах версию о тождестве походов Бравлина и Владимира I поддержала И. Сорлен{28}.
Но и в западной литературе раздавались голоса в защиту оригинальности и принадлежности к IX в. текста жития. Г. Вернадский признал точку зрения В. Г. Васильевского вполне правомерной, поскольку в житии упоминаются исторически реальные лица, и подверг критике А. Грегуара за его "кампанию против достоверности житий" и Ж. да Косту Луйе за вольное обращение с текстом жития и ошибочные выводы. Так, Г. Вернадский обратил внимание на неверный перевод Ж. да Костой Луйе той части жития, где говорится о хронологии событий. В житии сказано, что русская рать пришла к Су рожу, когда после смерти святого "мало лет миноу". В переводе Ж. да Косты Луйе это — "несколько лет", что существенно меняет смысл. Святой умер в 787 г., а нападение на Сурож руссов, по мнению Г. Вернадского, могло состояться уже в 790 г.{29}. В 1970 г. А. Власто в работе по истории христианизации восточных славян отметил, что поход новгородцев во главе с Бравлиным вдоль Крымского побережья был вполне в духе времени, хотя и не удается определить место, откуда они выступили. Вместе с тем он критически отозвался о попытках проецировать на X в. походы на Сурож и Амастриду. Сделать это легко, замечает А. Власто, но "причины фальсификации не кажутся нам убедительными". Напротив, создание фемы Пафлагонии, строительство хазарской крепости Саркел, появление в Константинополе в 838 г. русского посольства — логические последствия русских походов в конце VIII — первой трети IX в. "Такие рейды имели место, — писал А. Власто, — и византийское правительство в 839 г. пыталось устранить угрозу дипломатическими средствами"{30}.
В советской историографии развернутую критику концепции позднейшей редакции жития дал М. В Левченко. Он разделял в этом вопросе точку зрения В. Г., Васильевского и тех, кто был близок к нему по своим выводам. М. В. Левченко также обратил внимание на то, что исторически достоверными персонажами жития являются и архиепископ Филарет, крестивший Бравлина, и христианский князь Юрий Тархан. М. В. Левченко вскрыл идейно-теоретическую подоплеку скепсиса А. Грегуара — Ж. да Косты Луйе, стремившихся подкрепить научно несостоятельные позиции норманистов и доказать невозможность дорюрикова восточнославянского государства. "Сообщение о том, что русские явились из Новгорода, а не из Киева, — писал М. В. Левченко, — является доказательством того, что рассказ о посмертном чуде сложился раньше, чем Киев сделался центром государства и исходным пунктом для военных экспедиций"{31}.
В советских обобщающих трудах 50 — 60-х годов набег руссов на Сурож датируется концом VIII или первой четвертью IX в.{32}
Обратимся еще раз к данному источнику и оценим его с точки зрения дипломатической истории.
Житие сообщает, что, когда лицо Бравлина "обратися назад", князь согласился выполнить все необходимые для выздоровления условия. Что же это были за условия? Во-первых, сказали ему, "сии възвратите все елико пограбихом священныя съсоуды и церковныя в Корсоуни и в Керчи и везде"; во-вторых, "выжнете рать изъ града сего, да не възметь ничтоже рать и излезе из града"; в-третьих, "еси взялъ пленникы моужи и жены и дети, повели възвратити вся"{33}. Очевидно, автор жития отразил в этом отрывке следы каких-то конкретных устных переговоров, какого-то довольно узкого соглашения о мире, заключенного между захватившими город руссами и местными властями.
Можно ли назвать это соглашение мирным договором?
Думается, что употребление в данном случае этого понятия было бы преждевременным. Здесь можно говорить лишь о местном соглашении. К понятию "договор", по нашему мнению, допустимо относить межгосударственные соглашения, как устные, так и письменные, обнимающие широкий круг проблем и посвященные мирному урегулированию отношений между двумя государствами на сравнительно долгий срок. Причем в исследуемом случае прослеживаются черты именно неразвитого соглашения, типичного "полевого мира", последовавшего после кровопролитного сражения или опустошительного похода. Нет ни одной детали, которая указывала бы на дипломатическую практику X в. с ее письменными договорами и длительными посольскими переговорами по крупным межгосударственным проблемам, которые старались решить великие князья киевские. Зато многое из практики сурожских переговоров роднит их с "военной демократией", с практикой аналогичных походов антов, аваров, хазар, протоболгар в период формирования их государств.
Мы не знаем, да, наверное, никогда и не узнаем, что произошло в Суроже в действительности, почему руссы вынуждены были пойти на переговоры. Житие объясняет это вмешательством святого, влиянием чудодейственных сил, но были, видимо, какие-то реальные причины, определившие начало переговоров и вызвавшие уступки руссов. Они вернули все, что награбили, вывели рать из города, ничего не взяв с собой, и отпустили пленных. Перед нами характерные черты мирного соглашения времен не только "дорюриковой", но и "додоговорной" Руси. Это было типичное соглашение с местными византийскими властями, которое было заключено, возможно, в трудных для руссов обстоятельствах. Важно отметить и факт участия в событиях архиепископа Филарета. В делах государственных, в том числе внешнеполитических, византийские церковные иерархии имели большое влияние. Филарет, как уже говорилось, крестил Бравлина. Не исключено, что он же участвовал в переговорах с руссами, настояв на вышеупомянутых условиях соглашения, где на первом месте стояло возвращение церковных ценностей.
Обращает на себя внимание условие о возвращении пленных — одно из древнейших в дипломатической практике всех народов, в том числе и антов.
В VII–X вв. обмен и выкуп пленных как одно из условий или единственное условие мирных соглашений неоднократно встречались в практике дипломатических отношений Византии с Персией, Арабским халифатом и арабскими эмиратами, Болгарией, уграми, с Русью. Так, в июне 628 г. император Ираклий заключил мир с только что взошедшим на престол персидским шахом Шероем. Освобождение персами пленных греков явилось одним из условий соглашения. На протяжении столетий серию соглашений, включавших условие об обмене пленными или их выкупе, заключила Византийская империя с Арабским халифатом. В 678 г. Константин IV установил мир с халифом Моавией, условием которого был выкуп византийцами пленных греков. В 781 г. обмен пленными входил в условия трехлетнего мира, заключенного Константином IV с халифом Гаруном аль-Рашидом. В 831 г. Михаил II предложил на пять лет перемирие халифу ал-Мансуру на следующих условиях: арабы отдадут грекам их пограничные города, возвратят пленных византийцев, прекратят военные действия, а в обмен получат 100 тыс. золотых монет. Спустя девять лет Феофил направил в Багдад посольство с предложением произвести обмен пленными{34}.
Эта практика продолжалась и в X в. В 924 г. император Роман I Лакапин послал в Багдад халифу Мухтадиру дорогие подарки в благодарность за прекращение арабами военных действий и согласие произвести обмен пленными. А в 938 г. он направил к багдадскому халифу посольство с предложениями мира и обмена пленными. В 987 г. Византия заключила на семь лет мир с фатимидскими арабами. Его условием была выдача греками всех пленных арабов{35}.
В IX в. условие об обмене пленными дважды входило в мирные межгосударственные договоры Византии с Болгарией. В 814 г. оно стало составной частью соглашения о 30-летнем мире, заключенного Львом V с болгарским ханом Омортагом, а в 893 г. явилось одним из условий мира, заключенного между Львом VI и Симеоном. Первое же крупное столкновение империи с уграми в 934 г. закончилось тем, что византийское посольство обратилось к ним с просьбой приостановить военные действия и произвести обмен пленными{36}. В X в. этот пункт включался в договоры Руси с греками.
В связи с нападением руссов на Сурож в истории древнерусской дипломатической практики появляется новый эпизод, которому впоследствии было суждено стать неотъемлемой частью нескольких дипломатических переговоров древней Руси с Византией. Речь идет о крещении Бравлина — факте, по-видимому, достоверном, поскольку он связан с историческим лицом — архиепископом Сурожским Филаретом, причем эпизод о крещении знатного русса можно трактовать либо как определенную политическую уступку с его стороны, либо, напротив, как определенную привилегию, предоставленную ему побежденной стороной — греками. Так, руссы-победители приняли христианскую миссию, а возможно, частично и крестились после успешного похода на Константинополь в 860 г.; крещение Ольги в Византии рассматривалось русским летописцем как честь, оказанная княгине императором и патриархом. Владимир Святославич крестился после победоносного похода на Херсонес. В случае с Бравлиным можно предположить, что крещение русского князя было частью дипломатического соглашения между победителями — руссами и побежденными — греками. Возможно, что крещение Бравлина самим архиепископом рассматривалось как значительная политическая привилегия, вырванная у могущественной православной державы, ради которой можно было приостановить военные действия, возвратить церковную утварь, отпустить пленных. Думается, что нападение Руси на Сурож в конце VIII или в начале IX в., как и переговоры, проведенные там руссами, отражают тот этап в истории русской государственности, когда древние руссы, не создав еще сильного и единого государства, не осмеливались атаковать столицу Византии, а нападали лишь на ее окраины.