Сведения, приводимые Константином VII Багрянородным и являвшиеся извлечением из официального документа, не вызывают сомнений историков. С доверием относятся они и к записи продолжателя Регинона, под которым, очевидно, скрывался сам неудачливый претендент в русские епископы — Адальберт. Хотя высказывалась точка зрения о том, что Адальберт сфабриковал версию о прибытии русского посольства, чтобы оправдать свою "киевскую авантюру"{696}, однако большинство исследователей считают, что факты, сообщаемые Адальбертом, вполне достоверны. В пользу этого говорит многократное повторение версии продолжателя Регинона в хрониках X–XI вв., авторы которых были далеки от субъективных побуждений незадачливого миссионера и тем не менее отразили в своих трудах его сведения как факты, видимо, хорошо им известные{697}. Сложнее обстоит дело с данными русской летописи. Они в своей основной части вызвали дружное недоверие историков. Поскольку источниковедческий анализ соответствующих текстов "Повести временных лет" неотделим от всей проблемы взаимоотношений Руси того периода с Византией и Германией, от совокупных сведений на этот счет, попытаемся показать, как отечественная историография трактовала проблему в целом, в том числе и сведения летописи, с тем чтобы в дальнейшем дать свою оценку этим историографическим и источниковедческим усилиям.
Первые же светские исторические труды хотя и опирались в обрисовке событий в основном на данные летописи, тем не менее выразили и первые сомнения в их полной достоверности, выявили сложность ее анализа.
В. Н. Татищев изложил летописную версию посольства Ольги в Константинополь и ее крещения там, но заметил, что княгиня была в 955 г., к которому летописец относит ее поездку в Византию, в таких годах, когда ни о каком замужестве не могло быть и речи: ей было в то время 68 лет. М. В. Ломоносов считал, что нелепое сватовство обидело Ольгу, и усматривал в этом причину плохого приема византийской миссии в Киеве. М. М. Щербатов оценил сюжет о сватовстве как народную сказку, но отметил, что он, возможно, в какой-то мере связан с вопросом о русском политическом наследстве. Цель византийского посольства в Киев он объяснил просьбой императора о военной помощи, дары же императору просить было "не по чину"{698}.
А. Л. Шлецер саркастически оценил сюжеты крещения и переговоров Ольги с императором и патриархом, но отнесся с доверием к сведениям Константина VII Багрянородного о визите русской княгини в Константинополь{699}.
Н. М. Карамзин рассмотрел отношения Руси того периода как с Византией, так и с Оттоном I. Он традиционно изложил летописную историю пребывания Ольги в Константинополе, ее крещения, но заметил, что русская княгиня была, вероятно, глубоко оскорблена тем, что "подозрительные греки" долго не пускали ее в город. В соответствии с данными Константина VII Багрянородного он описал приемы Ольги во дворце и посчитал, что ее обидели мизерными дарами{700}.
М. П. Погодин не поверил ни единому слову летописи и решил, что история с крещением и сватовством была выдумана летописцем. Сам же визит, по его мнению, сопровождался множеством мелочных обрядов, раздражавших русскую княгиню: Ольга была оскорблена и ничтожностью преподнесенных ей даров{701}.
Церковный историк архиепископ Макарий принял летописную версию о крещении Ольги в Константинополе, но высказал любопытную мысль: первоначально Ольга крестилась в Киеве, о чем говорит присутствие священника Григория в ее свите, а в Византии княгиня замыслила повторное, престижное крещение, стремясь получить его из рук императора и патриарха{702}.
С. М. Соловьев передал летописный текст об этом событии. Уровень приема Ольги в Константинополе он оценил невысоко, заметив, что византийские церемонии дали княгине почувствовать то расстояние, которое существовало между нею и императором. Русскую правительницу, считает историк, поставили в ряд со знатными гречанками, и она сама должна была "выгораживаться из их среды". Цель путешествия Ольги С. М. Соловьев видел в знакомстве с жизнью империи; крещение же не было задумано русской княгиней заранее: стремление приобщиться к христианству возникло у нее в результате этого знакомства{703}.
М. А. Оболенский первым связал воедино два исторических факта — посольство Ольги в Константинополь и русскую миссию к Оттону I. Он считал, что основная цель этих поездок — домогательство руссами цесарского титула, и, поскольку Ольгу постигла неудача в Византии, она обратилась через два года по этому же поводу на Запад. Так родилась версия о дипломатической игре Ольги с Византией и Западом. Сквозь призму государственных интересов древней Руси рассматривает М. А. Оболенский и известия о крещении русской княгини в Константинополе и о так называемом сватовстве императора к престарелой правительнице. "Изъяснение в любви" Константина VII к Ольге представляло собой, по его мнению, лишь выражение добрых, дружественных, мирных намерений империи и означало предложение укрепить с Русью союзные отношения. Но вместе с тем Константин VII, ревностный защитник исключительных прав византийского престола, отказал Ольге в цесарском титуле и признал ее лишь "дочерью". Поэтому ее крещение — это не религиозный жест благочестивой женщины, а расчетливый политический шаг дальновидной правительницы. Воспреемничество императора у купели и явилось тем в высшей степени престижным актом, теми цесарскими почестями, которых добивалась Ольга. В этом она и "переклюкала" непреклонного Константина VII{704}.
А. Д. Воронова в первую очередь интересовал вопрос о целях русского посольства на Запад и связанной с этим появлением миссии Адальберта в Киеве. Как и М. А. Оболенский, он считал, что Ольга обратилась к Оттону I лишь после охлаждения отношений между Русью и Византией, что отразилось, согласно летописи, в переговорах императорских послов в Киеве и в негативных оценках Руси Константином VII Багрянородным в его сочинениях. На Западе Ольга искала не религиозных контактов, а связей государственных, поэтому и направила послов не к папе, а к германскому королю. Попытки же Оттона I навязать епископство руссам встретили с их стороны резкое сопротивление и обусловили неудачу Адальберта. А. Д. Воронов пришел к выводу, что Адальберт кроме миссионерских целей имел и политические расчеты{705}.
Д. И. Иловайский, Е. Е. Голубинский в своих трудах лишь повторили предшественников{706}.
В. С. Иконников считал, что Ольга дала обещание предоставить грекам военную помощь, но потом уклонилась от выполнения этого обязательства. Д. Я. Самоквасов подчеркнул факт дружественных отношений Византии и Руси. А. В. Лонгинов рассматривал посольство Ольги и проведенные в империи переговоры как подтверждение русско-византийского соглашения 944 г. и высказал предположение, что русская сторона нарушила договоренность, достигнутую в Константинополе, из-за причиненных руссам обид. М. С. Грушевский вслед за Шлецером и Погодиным заявил, что сведения русской летописи — "чистая легенда, которой не поможет никакой комментарий"; посольство Ольги — обычный дипломатический визит с целью подтверждения договора 944 г., на что указывает сюжет киевских переговоров о военной помощи. Продолжая линию М. А. Оболенского и А. Д. Воронова, М. С. Грушевский рассмотрел в совокупности данные о посольствах в Византию и на Запад и пришел к выводу, что Ольга, как и болгарский князь Борис I, не добившись от греков приемлемых условий для учреждения автокефальной архиепископии, обратилась к Оттону I; ее посольство на Запад имело чисто политические цели, а германский король воспользовался случаем для религиозно-политического проникновения на Русь, окончившегося полной неудачей{707}.
Д. В. Айналов подробно описал два приема Ольги в императорском дворце, впервые обратив внимание на те их элементы, которые, с одной стороны, соответствовали византийским посольским обычаям, а с другой — определяли специфику визита именно русской правительницы, что указывало на значимость ее миссии. Особое внимание он уделил вопросу о том, что представляли собой "дары", преподнесенные Ольге во время приемов, и высказал мысль, что это всего лишь "слебное", т. е. оплата содержания посольства в Константинополе в соответствии с принятой в Византии практикой и русско-византийскими договорами 907 и 944 гг. В летописи же упоминаются золотые и серебряные вещи, дорогие ткани, которых обычно домогались "варвары" у греков{708}.
В. А. Пархоменко выдвинул идею о двукратном путешествии Ольги в Константинополь: в 957 г. (по Константину VII Багрянородному) и в начале 60-х годов X в. — после неудачи переговоров на Западе. Он полагал, что в 957 г. никакого крещения княгини в Константинополе не состоялось, в противном случае император обязательно упомянул бы об этом в своем описании. Ее первая поездка была обыкновенным "ежегодным торговым караваном", принятым не по первому разряду. Самое же крещение произошло позже и было, по его мнению, связано "с чем-нибудь вроде установления родственных связей с византийским императором и получения каких-либо особых преимуществ царского достоинства для княжеской династии". Он обратил внимание на упоминание византийского писателя XIV в. Никифора Григора о том, что русскому князю был пожалован титул главного императорского стольника. Этот факт В. А. Пархоменко готов отнести к 60-м годам X в., когда, приняв в Византии христианство, Ольга отослала назад опоздавших немецких миссионеров