2. Политическое значение крещения княгини Ольги
Анализ проблемы начнем с характеристики одного из основных источников по теме — "Повести временных лет" и подойдем к нему прежде всего со стороны политической и историко-дипломатической, поскольку в сведениях летописи в первую очередь отражены именно дипломатические сюжеты.
Заметим, что между 944 и 955 гг. летопись ни слова не сообщает о международных событиях. После гибели Игоря в 945 г. для Киева наступили трудные времена: отложилась Древлянская земля; наследник, как отмечает летопись, был "детеск", т. е. дитя, и во главе государства встала великая княгиня. И первые годы ее правления, естественно, ушли на решение внутриполитических проблем. В 946 г. Ольга воевала с древлянами и наконец вновь подчинила их Киеву. Начиная с 947 г. она взялась за наведение порядка в своих землях: упорядочила сбор дани, провела другие административно-хозяйственные реформы. А затем летопись пропускает без описания несколько лет — с 948 по 954 г. — и лишь под 955 г. сообщает о поездке русской княгини в Константинополь и ее крещении там. В этой последовательности летописного рассказа обратим внимание на удивительную аналогию событий во времена первых лет правления Ольги и Олега. Взяв власть в свои руки, Олег также начал с "устройства" дел внутренних, а попросту говоря, с покорения окрестных племен и самого упорного и воинственного среди них — древлян. И лишь подчинив ряд племен власти Киева, укрепив внутриполитические позиции княжеского дома, он приступает к решению внешнеполитических вопросов: организует поход на Византию, с тем чтобы подтвердить прежние привилегии Руси, полученные ею от империи еще в IX в.
Даже не зная ничего о поездке Ольги в Константинополь, можно было бы предположить, что после ликвидации внутренних смут в стране, стабилизации положения и упрочения великокняжеской власти в Киеве Ольга должна была приступить к решению внешнеполитических задач: Игорь был мертв, но договор, им заключенный, действовал. Однако со времени его заключения прошло более десяти лет. Сменились правители на византийском троне, новые люди встали во главе древнерусского государства. Опыт прошлых лет и взаимоотношений империи с другими "варварскими" государствами подсказывал необходимость либо подтверждения, либо пересмотра соглашения 944 г. Таким образом, появление в летописи сообщения о внешнеполитической активности княгини Ольги может быть воспринято с доверием уже в силу исторической логики развития событий, обусловленных предшествующими отношениями Руси и Византии. Но, конечно, это аргумент весьма слабый.
Итак, "иде Ольга въ Греки", — записал древний автор. Как все легко и просто! Но реальные политические взаимоотношения двух стран такой простоты, естественно, не допускали. Правительница Руси не могла без соблюдения определенных формальностей снарядить посольство, сесть на корабль и явиться к византийскому двору, чья система внешнеполитического церемониала была чрезвычайно изощренной. Кто был инициатором визита русской княгини, как он готовился — эти вопросы не были поставлены в историографии, хотя ответы на них имеют прямое отношение к исследуемой теме.
Русские летописи и византийские хроники хранят молчание по этому поводу. Правда, "Новгородская первая летопись" сообщает, что, придя к Константинополю, руссы дали знать о своем появлении императору, что можно трактовать как намек на какую-то предварительную на этот счет договоренность{732}. Состояние отношений Византии и Руси после смерти Игоря и долгая пауза в дипломатических контактах, вызванная внутриполитической обстановкой в Киеве, требуют, на наш взгляд, прояснения, особенно в свете нараставшего конфликта между Византией и Хазарией, постоянного военного давления арабов на империю.
В ту пору византийское правительство предпринимает определенные шаги в поисках союзников против одних арабских правителей, старается умиротворить других и нейтрализовать своих возможных противников на западных и северо-западных границах. Во второй половине 40-х годов Константин VII шлет посольство к Оттону I, добивается дружбы у владыки Кордовы, пытается замирить сицилийских арабов и египетского правителя ал-Мансура{733}. Судя по оценкам, данным Константином VII в трактате "Об управлении государством" Руси, Хазарии, печенегам, византийское правительство в середине 50-х годов X в. было весьма обеспокоено состоянием своих отношений с Русью, опасалось новых нападений с ее стороны, не доверяло ей, стремилось иметь против нее постоянного противника в лице печенегов. В то же время Русь была нужна Византии как противовес в борьбе с Хазарией и мусульманскими правителями Закавказья, а также как поставщик союзных войск в противоборстве с арабами. Думается, что в этих условиях приглашение, направленное Ольге Константином VII Багрянородным, было бы вполне оправданным дипломатическим шагом империи в отношении своего северного соседа.
При этом необходимо иметь в виду и характерное для Византии стремление использовать христианизацию окрестных народов и государств в качестве средства усиления своего политического влияния среди соседей, о чем подробно писал в своих работах Д. Оболенский{734}. Историк, однако, рассматривал вопрос лишь в одной плоскости: как Византия уже с IX в. подкрепляла "дипломатическое окружение" Руси попытками христианизировать ее, в пользу чего, по его мнению, говорит обращение руссов в христианство в 60-х годах IX в. Политика же самой древней Руси в этом направлении его интересовала мало. Между тем и в начале IX в., и в 60-х годах IX в. попытки Византии христианизировать Русь соприкасались с княжеской политикой использования акта крещения греческими духовными иерархами в целях усиления государственного престижа Руси. В 60-х годах IX в. становится очевидным, что процесс этот для древнерусского языческого общества был чрезвычайно сложен, так как он сталкивался с вековой мощью языческой религии и превращался из фактора внешнеполитического в фактор внутриполитический. Деятельность греческих миссионеров в IX в. так и не привела к христианизации Руси Византией. Перенимая у Византин то, что ей было нужно в плане политическом, в том числе и частичную христианизацию, Русь тщательно оберегала свой государственный суверенитет. Хотя христианизация русского общества шла быстрыми темпами и в договоре 944 г. это нашло уже официальное отражение, тем не менее и к середине 50-х годов X в. Византия не преуспела в использовании христианства на Руси в своих политических целях. Вопрос оставался открытым. С этих позиций нам представляется неправомерным говорить лишь о стремлении Византии христианизировать Русь. Обе стороны стремились к этому, но каждая в акте христианизации, вероятно, преследовала свои четко определенные политические цели.
Подобная же ситуация сложилась в 60-х годах IX в. в отношении Болгарии. Противоречия были разрешены военным путем, и под угрозой силы болгары были вынуждены принять христианство в форме, выгодной Византии, с тем чтобы уже при Симеоне порвать свою церковную зависимость от империи.
Необходимо обратить внимание и на стремление древней Руси начиная с IX в. установить с империей равноправные государственные отношения. Уровень оформления русско-византийских договоров не стоял на месте. В 944 г. впервые византийское посольство появляется в Киеве, и новый договор в сравнении с соглашениями 60-х годов IX в., 907, 911 гг. уже заключается по всем канонам равноправных и суверенных отношений между государствами. Таким образом, вопросы государственного престижа, которые играли огромную роль в отношениях Византии с Персией, Болгарией, Аварским каганатом, имели первостепенное значение и для древней Руси, являясь той лакмусовой бумажкой, на которой проверялись ее истинная сила и влияние.
В тоже время Византия свято оберегала свое исключительное политическое и религиозное положение в тогдашнем мире. Согласно византийской концепции власти, император являлся наместником бога на земле и главой всей христианской церкви{735}. В соответствии с этим представлением и оценивались ранги иностранных правителей. Никто из них не мог встать вровень с византийским императором, однако степень этого неравенства для правителей различных государств была, естественно, различной и зависела от многих факторов — мощи данного государства, степени его влияния на политику Византии, характера сложившихся отношений между этим государством и империей и т. д.{736}. Все это находило закономерное выражение в титулах, почетных эпитетах, инсигниях и прочих знаках достоинства. Политической символикой был пронизан не только весь византийский придворный церемониал, но и порядок общения с иностранными государствами, приема иностранных правителей и послов. Г. Острогорский очень метко назвал эту концепцию власти и связанный с нею церемониал "своеобразной византийской политической религией". И главная цель любой встречи византийского императора с иностранными представителями, считает Г. Острогорский, заключалась в том, чтобы четко установить расстояние, которое отделяло бы гостя от императора{737}.
На примере выработки русско-византийских соглашений 60-х годов IX в., 907, 911, 944 гг. видно, как противоборствовали две политические концепции власти — русская и византийская — в области выработки дипломатических документов и как постепенно, от десятилетия к десятилетию руссы добивались все большей степени равноправия и в содержании, и в форме заключаемых с империей соглашений. Немаловажное значение византийская дипломатия отводила титулатуре иностранных правителей, проявлявшейся, в частности, в межгосударственных соглашениях. Борьба за более высокую титулатуру русского великого князя, за возвышение государственного престижа Руси по-прежнему могла занимать киевских политиков.