И еще одна характерная деталь: Ольга приняла в христианстве имя Елена. Считается почему-то, что сделано это было в честь жены Константина VII Багрянородного{742}. Но русская летопись говорит совсем о другом: "Бе же речено имя ей во крещеньи Олена, якоже и древняя царица, мати Великого Костянтина". Летописец тем самым проводит мысль, весьма созвучную со всей историей крещения Ольги, — она взяла имя матери Константина I Великого, который первым из императоров принял крещение и сделал христианство официальной религией Римской империи. Деталь эта немаловажная, поскольку она свидетельствует о глубоком политическом содержании крещения русской княгини, о ее высоких государственно-престижных запросах и характеризует источник не как смешение религиозных и светских мотивов, а как в основе своей цельный рассказ о значительном в истории древней Руси событии{743}. Как "светская" нить текста при всей ее цельности выглядит исторически бессмысленной без "клерикальной", так и "клерикальная" абсолютно искусственно обособляется от "светской", за которой стояла реальная политика, которую невозможно было замолчать ни при каких обстоятельствах: посольство, переговоры, крещение в первую очередь были связаны с фигурой императора, иначе создается впечатление, что такого рода дела, как обращение в христианство иностранной "архонтиссы", представлявшей государство, связанное с империей политическим договором о мире и союзе, могли быть личной инициативой патриарха.
Таким образом, летописец в этом сюжете не поведал никакого "анекдота", не рассказал никакой "побасенки", а лишь передал дошедшую до него историю крещения русской княгини как политического акта, нужного в первую очередь Руси, поскольку титул "дочери" византийского императора, да еще принявшей из его рук крещение, чрезвычайно возвышал светскую власть на Руси в международном плане — недаром этот факт нашел отражение в современных событиям западных хрониках.
Но самое поразительное в истории, изложенной летописцем, заключается, на наш взгляд, в том, что отмеченная политическая концепция событий таковой в летописи не выглядит.
Ничто не указывает на понимание летописцем значения приведенных им фактов. Его больше, кажется, занимают комплименты императора в адрес Ольги, история о его "сватовстве" и о том, как княгиня "переклюкала" императора. Обо всем остальном он говорит как бы походя и никак не комментирует, что лишний раз указывает на естественность изложения известных ему фактов, на отражение в них реальных политических событий. В летописи нашла выражение единая концепция крещения как крупного политического события в истории древней Руси. Позднее расцвечивание событий рассуждениями императора о разуме Ольги и ее красоте действительно не имеет отношения к историческим реалиям.
Некоторые дополнительные сведения о крещении Ольги в Константинополе можно почерпнуть благодаря изучению распорядка ее пребывания в Византии.
После почти двухмесячных переговоров под городом наступило время первого ее приема во дворце, говоря о котором Константин VII назвал Ольгу ее языческим именем Елга{744}. На этом приеме на золотом блюде, украшенном драгоценными камнями, ей было преподнесено посольское содержание — 500 милиарисиев. Этому блюду суждено было еще раз появиться на страницах источников. Посетивший в 1252 г. Константинополь русский паломник Добрыня Ядрейкович, будущий архиепископ Новгородский Антоний, сообщил в своих путевых записях, что он видел в храме св. Софии драгоценное блюдо, подаренное княгиней Ольгой: "И блюдо велико злато служебное Олгы Руской, когда взяла дань, ходивше ко Царю-городу. Во блюде же Олжине камень драгий, на том же камени написан Христос; и от того Христа емлют печати людие на все добро; у того же блюда все по верхови жемчугом учинено". Д. В. Айналов считал, что под служебным блюдом следует понимать богослужебный сосуд, а не то блюдо, на котором преподнесли Ольге посольское содержание{745}. Но как оно попало к язычнице, почему его описание Антонием так близко к сведениям Константина VII Багрянородного? Можно с известной долей вероятия предположить, что именно преподнесенное Ольге императором драгоценное блюдо она и подарила в ризницу храма св. Софии, где принимала крещение между первым и вторым приемом у императора. Кстати, эта канва событий точно совпадает в описании Константина VII Багрянородного и "Повести временных лет".
Мы не разделяем уверенности тех источниковедов, которые восприняли рассказ летописи о повторной беседе Ольги с императором как искусственную вставку, признаком чего для них является повтор слов "и отпусти ю". Внимательное рассмотрение последовательности изложения событий в летописи убеждает, что она во многом совпадает с описанием Константина VII Багрянородного.
В самом деле, летопись начинает рассказ о пребывании Ольги в Константинополе с беседы у императора, во время которой княгиня поставила вопрос о крещении. В "Книге о церемониях" также говорится о первом приеме Ольги у императора 9 сентября, где она была названа языческим именем Елга. "Новгородская первая летопись" тоже указывает, что после прибытия Ольги в Константинополь император "возва ю". Затем русские летописцы сообщают о крещении княгини императором и патриархом, о чем молчит Константин VII Багрянородный. После крещения, рассказывает летописец, состоялась первая беседа Ольги с патриархом, во время которой он "поучи ю", благословил "и отпусти ю". Далее летопись совершенно определенно говорит, что "по крещеньи" вторично "возва ю царь"{746}, т. е. пригласил ее царь, и повел речь о "сватовстве". Эта повторная встреча с императором в известной мере совпадает со вторым приемом Ольги 18 октября, описанным Константином VII Багрянородным. Ольге были преподнесены "дары многи", император назвал ее дочерью, а затем он "отпусти ю". По нашему мнению, летописец не воссоздавал искусственно этот текст: он просто описал прощальный "отпуск" русской княгини у императора. Именно на таких приемах иностранным послам вручались императорские дары, как это было и в случае с Ольгой. Но летопись на этом не обрывает историю ее посольства в Константинополь, а сообщает, что перед отъездом на родину Ольга побывала еще раз у патриарха, который имел с ней беседу и еще раз благословил ее.
Таким образом, канва событий, согласно летописным данным, выглядит следующим образом: простояв долгое время "в Суду", т. е. в Константинопольской гавани, Ольга была принята императором, с которым провела первые переговоры, в том числе о своем крещении, затем крестилась и имела официальный прием у патриарха. Потом последовали "отпуск" у императора, во время которого Ольга имела с Константином VII еще одну беседу, и прощальный визит к патриарху. Константин VII Багрянородный описал лишь церемониал двух приемов Ольги в своем дворце; русский летописец описал и крещение, и визиты к патриарху, отразил даже сюжеты переговоров Ольги с императором и характер бесед с патриархом. Следует обратить внимание и на факт присутствия в свите русской княгини священника Григория, который может навести на мысль о том, что именно ему, грамотному человеку, принадлежало первоначальное описание истории посольства 957 г. в Константинополь, включенное позднее в модифицированном виде в древнейшие летописные своды. Из путевых записей Антония известно, что Ольга внесла дар в ризницу храма св. Софии. На основе этого факта можно предположить, что она приняла крещение в главном храме империи. Все это говорит о том, что сначала в основу летописного рассказа, вероятно, был положен цельный текст, отразивший как "светскую" политическую, так и "церковную" линию визита Ольги в Константинополь. Последующие вставки исключать, конечно, не приходится, но в основном это ничего не значащие сравнения Ольги с "царицей Эфиопской", религиозные сентенции и т. п.
В отечественной историографии укрепилось мнение о том, что русская княгиня и византийские власти не договорились относительно учреждения на Руси церковной организации; что Ольга обращалась по этому поводу к Византии и то ли в ответ получила не устраивавшее ее предложение греков, то ли взяла с них обещание об учреждении церковной организации на Руси, которое позднее не было выполнено, что вызвало раздражение русского двора и заставило Киев обратиться по этому же политическому вопросу на Запад. Подобный подход к проблеме представляется неправомерным. Нет никаких доказательств в пользу того, что Ольга обращалась к Византии с просьбой об организации на Руси автокефальной церкви. Напротив, летопись дает достаточный материал для того, чтобы составить прямо противоположное мнение. Здесь говорится не о крещении страны, а о крещении греками одной правительницы, и не на Руси, что имело бы символическое значение — как обращение народа в христианство (это имело место при Владимире Святославиче), а в Византии, что могло быть расценено европейским миром как рост международного престижа Руси. Заметим, что и продолжатель Регинона, и Скилица также говорят только о крещении самой Ольги и ни в какой мере не связывают ее крещения ни с попыткой крестить Русь, ни с какими-либо переговорами о создании там церковной организации.
В летописи отмечается, что распространение христианства на Руси представляло для Ольги серьезные трудности. В Константинополе она жаловалась патриарху: "Людье мои пагани и сынъ мой, дабы мя богъ съблюлъ от всякого зла". В этих словах (независимо от того, оригинальный ли это древнейший текст или позднейшая вставка) отражено понимание всей сложности введения христианства на Руси, где чрезвычайно сильно было язычество и где истинным язычником перед лицом набиравшего силу христианства показал себя молодой великий князь Святослав Игоревич. Возвращаясь на Русь, Ольга боялась "всякого зла". Но на этом данный мотив не кончается. Летописец повествует далее, что, прибыв на родину, великая княгиня пы