.
Как почти во всех внешнеполитических документах того времени, в статье Кеннана, за подписью «Х», игнорируется разработка конкретных дипломатических целей. Обрисованное им в общих чертах представляет собой вековую американскую мечту о мире, достигнутом путем метаморфозы противника, хотя описано все гораздо более возвышенным языком и изображено с гораздо большей определенностью в восприятии, чем это сделал бы любой его современник. Но Кеннан отличался от всех других экспертов тем, что он описал механизм, при помощи которого рано или поздно, в результате того или иного вида силовой схватки, советская система будет фундаментально трансформирована. Поскольку у той системы никогда не было «законного» порядка передачи власти, Кеннан полагал возможным, что в какой-то момент соперники в борьбе за власть «обратятся к политически незрелым и неопытным массам, чтобы заручиться их поддержкой. Если верно последнее, то коммунистической партии нужно ожидать непредсказуемых последствий: ведь рядовые члены партии учились работать лишь в условиях железной дисциплины и подчинения, и совершенно беспомощны в искусстве достижения компромиссов и согласия. …Если, соответственно, произойдет нечто такое, что нарушит единство и эффективность партии как политического инструмента, то Советская Россия может мгновенно превратиться из одной из сильнейших в одну из самых слабых и жалких стран мира»[640].
Ни один из документов не предвидел так точно то, что произойдет на самом деле после прихода к власти Михаила Горбачева. И теперь, после полнейшего краха Советского Союза, было бы ненужной придиркой указывать на то, какую трудную задачу ставил Кеннан перед своим народом. Поскольку он возлагал на Америку задачу противодействия советскому давлению в течение неопределенного времени на обширных пространствах, вобравших в себя культуру Азии, Ближнего Востока и Европы. Более того, Кремль свободно выбирал для себя точки атаки, предпочтительно там, где, по его расчетам, он получит наибольшую выгоду. В продолжение последующих кризисов американской политической целью считалось сохранение статус-кво, чтобы совокупными усилиями обеспечить окончательный крах коммунизма лишь после продолжительной серии не завершившихся ничем конфликтов. Это было, конечно, проявлением высшей степени национального оптимизма и неослабного чувства уверенности американцев в себе, которые позволили такому искушенному наблюдателю, каким был Джордж Кеннан, поручить своему обществу роль такую глобальную, такую тяжелую и в то же время такую активно реагирующую на все.
Эта непреклонная, даже героическая доктрина вечной борьбы привела американский народ к бесконечному соревнованию по правилам, отдававшим инициативу противнику и сводящим роль Америки к усилению стран, уже стоящих на ее стороне, — типичная политика сфер влияния. Отказываясь от переговоров, политика сдерживания теряла драгоценное время в период величайшего относительного могущества Америки — пока она все еще обладала атомной монополией. И действительно, с учетом предпосылки в виде сдерживания — а положение с позиции силы надо было еще создать, — холодная война оказалась как милитаризированной, так и пропитанной неточными представлениями об относительной слабости Запада.
Спасение Советского Союза, таким образом, становилось конечной целью политики; стабильность могла возникнуть только тогда, когда зло было бы полностью изгнано. И не случайно статья Кеннана заканчивалась резюме, призывающим миролюбивых соотечественников оценить такую добродетель, как терпение, и осмысливать их роль в международных делах как испытание значимости их собственной страны:
«Советско-американские отношения — это, по существу, пробный камень международной роли Соединенных Штатов как государства. …Всякий, кто внимательно следит за развитием советско-американских отношений, не будет сетовать на то, что Кремль бросил вызов американскому обществу. Напротив, он будет в какой-то мере благодарен судьбе, которая, послав американцам это суровое испытание, поставила саму их безопасность как нации в зависимость от их способности сплотиться и принять на себя ответственность морального и политического руководства, которое уготовано им историей»[641].
Одной из выдающихся черт столь благородных проявлений чувств являлась их странная двусмысленность. Они возлагали на Америку глобальную миссию, но делали задачу столь сложной, что Америке грозил бы буквально раскол на части, если бы она попыталась ее исполнить. И тем не менее сама эта двусмысленность сдерживания, казалось, давала мощный стимул американской политике. Хотя в основе своей дипломатия по отношению к Советскому Союзу была пассивной, политика сдерживания все же вызвала к жизни здоровые творческие силы, когда дело дошло до создания «позиции силы» в военной и экономической сферах. Это произошло потому, что политика сдерживания вобрала в себя уроки и представления, извлеченные из двух наиболее важных испытаний предшествующего поколения американцев: из «Нового курса», когда появилась вера в то, что угрозы политической стабильности возникают в первую очередь из-за пропасти между социально-экономическими ожиданиями и реальностью, и потому возник «план Маршалла»; из Второй мировой войны, которая научила Америку тому, что наилучшей защитой от агрессии является наличие подавляющей силы и готовность их использовать, и потому возник Североатлантический альянс. «План Маршалла» был предназначен для того, чтобы дать Европе возможность экономически встать на ноги. А Организация Североатлантического договора (НАТО) была предназначена для того, чтобы обеспечить ее безопасность.
НАТО как организация была первым в истории Америки военным альянсом мирного времени. Непосредственным толчком создания альянса послужил коммунистический переворот в Чехословакии в феврале 1948 года. После провозглашения «плана Маршалла» Сталин усилил коммунистический контроль над Восточной Европой. Он стал относиться жестко, если не параноидально, к вопросам верности восточноевропейских стран Москве. Старые коммунистические лидеры, заподозренные в наличии у них даже намека на национальные чувства, были подвергнуты чисткам. В Чехословакии в результате свободных выборов коммунисты оказались самой сильной партией и контролировали правительство. Но и этого Сталину было недостаточно. Избранное правительство было свергнуто, а не член коммунистической партии, министр иностранных дел Ян Масарик, сын основателя Чехословацкой республики, разбился насмерть, выпав из окна кабинета, почти наверняка после того, как его оттуда вытолкнули коммунистические убийцы. В Праге установилась коммунистическая диктатура.
Вторично на протяжении одного десятилетия Прага стала символом, вокруг которого сформировалось сопротивление тоталитаризму. Точно так же, как оккупация Праги нацистами стала последней каплей, переполнившей чашу терпения Великобритании в 1939 году, коммунистический переворот через девять лет после этого заставил Соединенные Штаты и демократии Западной Европы объединиться, чтобы предотвратить повторение подобного в любой другой европейской стране.
Жестокость чешского переворота вновь вызвала к жизни опасения в том, что Советы могут организовать такого же рода захваты власти в других местах, к примеру, содействуя коммунистическому перевороту путем признания нового коммунистического правительства и его поддержки при помощи военной силы. Таким образом, в апреле 1948 года ряд западноевропейских стран создал Брюссельский пакт — оборонительный пакт, имеющий целью противодействовать любым попыткам свергнуть силой демократические правительства. Однако все исследования соотношения сил показывали, что Западная Европа не обладает достаточной мощью, чтобы отразить советское нападение. Так возникла Организация Североатлантического договора как форма привязки Америки к обороне Западной Европы. НАТО явилась беспрецедентным отступлением от обычной американской внешней политики: американские войска вместе с канадскими присоединялись к европейским армиям под международным командованием НАТО. Результатом стала конфронтация между двумя военными союзами и появление двух сфер влияния на протяжении всей разграничительной линии в Центральной Европе.
В Америке, однако, этот процесс воспринимался совсем не так. Вильсонианство было еще слишком сильно, чтобы позволить Америке называть союзом любую организацию, защищающую статус-кво в Европе. Каждый представитель администрации Трумэна изо всех сил пытался показать различие между НАТО и коалицией традиционного типа, создаваемой для защиты баланса сил. С учетом провозглашенного принципа создания «позиции силы» это требовало весьма большого мастерства. Но представители администрации оказались на уровне поставленной задачи. Когда Уоррен Остин, бывший сенатор, ставший послом в Организации Объединенных Наций, давал показания от имени НАТО в сенатском комитете по международным делам в апреле 1949 года, он справился с этой проблемой, объявив баланс сил мертвым:
«Старый ветеран, принцип баланса сил, получил полную отставку, как только была образована Организация Объединенных Наций. Взятые на себя входящими в Организацию Объединенных Наций народами обязательства объединять свои усилия в международном сотрудничестве ради сохранения мира и безопасности во всем мире, а также принимать эффективные коллективные меры в этих целях, ввели в официальную практику элемент главенства силы во имя мира. Так ушел в прошлое старый знакомый принцип баланса сил»[642].
Сенатский комитет по иностранным делам с радостью принял эту концепцию. Большинство свидетелей, выступавших от имени Североатлантического альянса, в значительной степени заимствовали свою аргументацию из подготовленного Государственным департаментом документа, озаглавленного так: «Различия между Североатлантическим договором и традиционными военными союзами»