Более умеренные критики администрации — к группе которых принадлежал и я — настаивали на компромиссе посредством переговоров. Истинным препятствием к этому был, однако, не Вашингтон, а Ханой. Северовьетнамские коммунисты не для того провели всю свою жизнь в смертельной схватке, чтобы закончить ее, поделившись с кем-то властью или произведя деэскалацию партизанской войны, их наиболее эффективного средства оказания давления. Вьетнамские коммунисты были не более способны, чем поколением ранее Сталин, разобраться с точно такой же нереальной надеждой на переговоры, которые не зависели бы от лежащего в их основе баланса сил, или с надеждой, возлагаемой просто на переговорный процесс как таковой. Неоднократные заверения Джонсона о том, что он будет вести себя гибко и непредубежденно, представлялись для Ханоя как наивными, так и не относящимися к делу.
По иронии судьбы, Америка должна была бы заплатить одинаковую цену как за компромисс, так и за победу. Ханой пошел бы на компромисс только в том случае, если бы ощущал себя слишком слабым, чтобы добиться победы, — иными словами, после того, как он окажется разбит. Америка же была бы готова демонстрировать умеренность лишь после войны, но не во время боевых действий. Все стандартные «решения», предлагаемые как администрацией, так и ее умеренными критиками, теряли свое значение из-за упрямой решимости Ханоя. Перемирие, которое для американцев представлялось желательным способом покончить с бойней, устранило бы с точки зрения Ханоя стимул для Америки к уходу. Коалиционное правительство, которое было чем-то чуть большим, чем просто фиговым листком на пути к окончательному захвату власти коммунистами, представлялось ханойским лидерам гарантией выживания Сайгона.
Настоящий выбор, который предстояло сделать Америке, был не между победой и компромиссом, а между победой и поражением. Различие между северовьетнамцами и американцами заключалось в том, что Ханой верно понял, что происходит на самом деле, в то время как ни Джонсон, ни его умеренные критики не были в состоянии заставить себя смириться с реальным положением дел. Мастера Realpolitik в Ханое были убеждены в том, что судьба Вьетнама решится в зависимости от баланса сил на поле боя, — а не за столом переговоров.
Оглядываясь назад, видишь, что Америке, без сомнения, совершенно незачем было платить какую бы то ни было цену за начало переговоров. Ханой принял решение об участии в переговорах до американских президентских выборов 1968 года, но лишь для того, чтобы завязать обе политические партии на исход переговоров. Но ханойские лидеры не желали приступать к переговорам, не сделав предварительно всех усилий, чтобы добиться военного перевеса в свою пользу. Инструментом улучшения переговорной позиции стало наступление в праздник Тэт, который приходится на новый год по лунному календарю. Каждый год, включая 1968 год, на этот период устанавливалось перемирие. Тем не менее 30 января коммунистические силы развернули крупномасштабное наступление на 30 южновьетнамских провинциальных столиц. В обстановке полнейшей внезапности они захватили ключевые объекты в Сайгоне, подошли даже к территории посольства Соединенных Штатов и штаба генерала Уэстморленда. Древняя столица Хюэ пала и оставалась в руках коммунистов в течение 25 пяти дней.
В военном отношении, как теперь общепризнано, Тэт стал крупнейшим поражением коммунистов[965]. Это было впервые, когда партизаны вышли из подполья и вступили в открытые боевые действия. Решение произвести нападение в общенациональном масштабе вынудило их бороться на полях сражений, которые они, как правило, предпочитали избегать. Превосходящая огневая мощь Америки смела почти всю партизанскую инфраструктуру, как это и предусматривали уставы и наставления армии США. На всем протяжении имевших место после этого военных действий партизаны Вьетконга перестали быть эффективной боевой силой; почти все сражения велись теперь силами регулярных северовьетнамских войск.
В определенном смысле Тэт подтвердил абсолютную правильность американской военной доктрины. Вынужденные разом все поставить на кон, коммунисты приняли участие в войне на истощение, к чему стремилась американская стратегия. Возможно, потери их были гораздо больше, чем это предполагалось в официальных сообщениях; или, возможно, они рассчитывали на американскую готовность вести переговоры как на собственную страховочную сетку.
Тем не менее наступление в праздник Тэт превратилось в крупную психологическую победу Ханоя. Можно теперь меланхолично рассуждать, каким бы стал ход событий, если бы американские руководители усилили нажим на северовьетнамские главные силы, лишившиеся своего партизанского щита. Если бы Америка на деле пошла ва-банк и выложилась по полной, вероятнее всего, Джонсону удалось бы добиться начала переговоров без каких-либо предварительных условий, которые предлагал он, и, возможно, даже безоговорочного прекращения огня. Это подтверждается той быстротой, с какой — менее чем за 72 часа — Ханой принял возобновленное предложение Джонсона начать переговоры, которое было увязано с частичным прекращением бомбардировок на основе «формулы Сан-Антонио».
Однако американским руководителям все уже порядком надоело, и вовсе не потому, что от них отвернулось общественное мнение. Опросы показали, что 61 процент американцев считали себя «ястребами», а 23 процента «голубями», при этом 70 процентов высказалось в пользу продолжения бомбардировок[966]. Группа, потерявшая выдержку, состояла из фигур самого государственного аппарата, которые всегда неизменно поддерживали интервенцию. Джонсон собрал группу руководящих работников предыдущих администраций, в большинстве своем «ястребов», включая таких твердых приверженцев, как Дин Ачесон, Джон Макклой, Макджордж Банди и Дуглас Диллон. В подавляющем большинстве они рекомендовали прекратить эскалацию и начать прекращение войны. С учетом подходов Ханоя, которые тогда до конца еще не были понятны, это решение должно было стать началом поражения. Честно говоря, я тогда в общем и целом был согласен с этой группой «мудрецов», что доказывает, что поворотные пункты гораздо легче распознать в ретроспективе, чем в момент, когда они наступают.
27 февраля 1968 года телевизионный комментатор Уолтер Кронкайт, достигший тогда вершин своего влияния, направил ударную волну на Белый дом, предсказав неудачу:
«Теперь представляется более очевидным, чем когда бы то ни было, что кровавый опыт Вьетнама должен окончиться тупиком. Почти точно можно сказать, что к этому лету сложится такое противостояние, которое завершится либо настоящими переговорами с достижением компромисса, либо ужасающей эскалацией; но на каждое средство, при помощи которого мы должны будем проводить эскалацию, противник может противопоставить свое…»[967]
Последнее предположение заслуживает большого вопросительного знака; просто не может соответствовать истине тот факт, что Северный Вьетнам является единственной страной за всю историю человечества, которая, казалось бы, не поддается каким-либо вразумительным оценкам рисков и выгод. Верно то, что у нее гораздо выше порог чувствительности к переносимым страданиям, чем почти у любой другой страны, но такой порог все-таки существовал. И что менее всего интересовало Ханой, так это переговоры с достижением компромисса. Однако гипербола Кронкайта содержала в себе главный элемент правды: предел прочности у Ханоя был гораздо выше, чем у Америки.
Газета «Уолл-стрит джорнэл», до того момента поддерживавшая администрацию, также решила спешно покинуть корабль, задавая риторический вопрос: не случилось ли так, что события «подпортили наши первоначальные, вполне понятные и разумные цели?.. Если практически ничего не остается ни от страны, ни от правительства, то что же тогда следует спасать и какой ценой?» Газета считала, что «американский народ должен подготовиться к тому, чтобы признать, если он этого еще не сделал, что существует перспектива обреченности вьетнамского дела в целом»[968]. 10 марта телеканал Эн-би-си завершил специальную программу по Вьетнаму тем, что вскоре превратилось в общую мысль: «Отставляя в сторону все прочие аргументы, надо признать, что настало время, когда мы должны решать, не зря ли мы занимаемся разрушением Вьетнама ради его спасения»[969]. К этому хору 15 марта присоединился журнал «Тайм»: «1968 год напомнил тот факт, что победа во Вьетнаме — или даже благоприятное для нас урегулирование — может оказаться просто не под силу величайшей державе мира»[970].
В драку ввязались ведущие сенаторы. Мэнсфилд заявил: «Мы находимся в неправильном месте и ведем неправильную войну»[971]. Фулбрайт поставил вопрос о «полномочиях администрации на расширение войны без согласия конгресса и в отсутствие дебатов или обсуждения этого вопроса в конгрессе»[972].
Под влиянием подобных атак Джонсон принялся активничать. 31 марта 1968 года он объявил об одностороннем частичном прекращении бомбардировок территории к северу от 20-й параллели, за которым последует полное прекращение бомбардировок, как только начнутся переговоры по существу. Он указал, что больше не будет отправлено во Вьетнам никаких значительных подкреплений, и вновь повторил очень часто звучавшее заверение, что «наша цель в Южном Вьетнаме никогда не заключалась в полном уничтожении врага»[973]. Через полтора месяца после того, как Ханой нарушил официальное перемирие, осуществив разорительное нападение на американские объекты и уничтожив тысячи гражданских лиц в одном только Хюэ, Джонсон пригласил ханойских руководителей принять участие в экономическом развитии Юго-Восточной Азии с явным намеком на перспективы оказания экономической помощи. Он также объявил, что не будет выдвигать свою кандидатуру на переизбрание. Президент, направивший 500 тысяч военнослужащих в Юго-Восточную Азию, оставлял дело их вывода своему преемнику.