Американский идеализм, в значительной степени вдохновивший создание послевоенного мирового порядка, победил себя своим же собственным оружием. Четыре президента считали Вьетнам жизненно важным для американской безопасности. Два президента от различных партий отождествляли честь Америки с верностью слову, данному тем, кто на нее положился. Никсон выиграл выборы 1972 года с подавляющим перевесом голосов именно на основе подобных утверждений. В классической американской манере обе стороны, участвовавшие в дебатах по Вьетнаму, воспринимали свои цели и задачи как моральные абсолютные принципы и никогда не искали средств для преодоления пропасти между ними.
Даже по прошествии 20 лет американские открытые обсуждения на эту тему так и не обрели объективной перспективы, и стороны скорее готовы перекладывать вину друг на друга, чем учиться на опыте. Победа коммунистов быстро разрешила один из вечных споров вьетнамской эры — был или нет призрак неминуемой кровавой бойни после захвата власти коммунистами выдумкой политиков, искавших предлог для продолжения войны.
В Камбодже геноцид действительно имел место. Новые правители уничтожили по меньшей мере 15 процентов своего населения. Во Вьетнаме страдания были не такими страшными. И тем не менее сотни тысяч южновьетнамцев были согнаны в «лагеря перевоспитания», другими словами, в концентрационные лагеря. В начале 1977 года коммунистические власти признавали наличие 50 тысяч политических заключенных, хотя большинство независимых наблюдателей утверждает, что подлинная цифра приближается к 200 тысячам[990]. Что же касается так называемого Фронта национального освобождения Южного Вьетнама (ФНО), который на протяжении целого десятилетия рекламировался на Западе чуть ли не как предполагаемое украшение коалиционного демократического правительства, то победившие северные вьетнамцы четко дали понять, что их истинные планы не имеют к этому никакого отношения. В 1969 году ФНО был реорганизован в так называемое Временное революционное правительство Республики Южный Вьетнам, или ВРП. В июне 1975 года, через два месяца после падения Сайгона, на заседании «кабинета» ВРП было принято решение о восстановлении в ограниченном масштабе банковской системы Южного Вьетнама. Были учреждены консультативные комитеты для помощи в управлении страной, в которые вошло несколько некоммунистических политических деятелей, находившихся в оппозиции к Нгуен Ван Тхиеу. ВРП установило дипломатические отношения с 82 странами.
Однако Ханою меньше всего хотелось бы иметь независимый Южный Вьетнам, пусть даже коммунистический; поползновения в сторону «титоизма», некоей «югославской модели», будут пресечены в зародыше. Решение «кабинета» было немедленно аннулировано, консультативные комитеты не играли никакой роли, а послы ВРП никогда не были направлены за границу. Правительство Южного Вьетнама оставалось в руках местных военных комитетов, управлявшихся северовьетнамской коммунистической партией и военными властями. К июню 1975 года ханойское руководство и пресса начали информационную кампанию, призывающую к скорейшему объединению страны — то есть официальной аннексии Юга, — которое и было завершено в течение года[991].
Хотя в строгом смысле этого слова единственными выпавшими костяшками домино оказались Камбоджа и Лаос, антизападные революционеры во множестве других районов земного шара несколько осмелели. Сомнительно, пошел бы Кастро на интервенцию в Анголе или Советский Союз в Эфиопии, если бы не было такого ощущения, что Америка потерпела крах в Индокитае, оказалась деморализована «Уотергейтом» и не ушла бы после этого в себя. Одновременно с достаточным основанием выдвигалось утверждение о том, что, если бы Южный Вьетнам пал в начале 1960-х годов, то заранее продуманный коммунистический переворот в Индонезии, почти удавшийся в 1965 году, мог бы привести к свержению правительства и породить еще одну стратегическую катастрофу.
Во всяком случае, Америка заплатила за свою авантюру во Вьетнаме такую цену, которая была несоизмерима с любыми мыслимыми выгодами. Совершенно ясно, что такая крупная ставка на достижение весьма туманно очерченных целей была ошибочной. Америка оказалась вовлеченной в войну в первую очередь потому, что буквально применила постулаты своей удачной европейской политики к региону с совершенно иной политической и социально-экономической ситуацией. Вильсонианский идеализм исключал необходимость учета культурных различий, в то время как теория коллективной безопасности утверждала, что поскольку безопасность неделима, то вся ткань единого международного порядка распустится, если выдернется хотя бы одна нить из нее.
Будучи слишком идеалистичной, чтобы строить собственную политику, исходя из национального интереса, и слишком зацикленной на требованиях, предъявляемых войной всеобщего характера к стратегической доктрине, Америка оказалась не в состоянии справиться с незнакомой стратегической проблемой, в которой переплелись политические и военные цели. Пропитанная верой в универсальную привлекательность собственных ценностей, Америка во многом недооценила препятствия, стоящие на пути демократизации общества, сформированного конфуцианством, и среди народа, который сражался за политическое самосознание, находясь в эпицентре удара внешних сил.
Возможно, наиболее существенным и уж точно наиболее болезненным результатом войны во Вьетнаме было выпадение костяшки домино в деле сплочения американского общества. Американский идеализм внушил как официальным лицам, так и их критикам ложное представление о том, что вьетнамское общество может быть относительно легко и быстро преобразовано в демократию американского типа. Когда столь оптимистический проект рухнул и стало очевидно, что Вьетнам от демократии весьма далек, разочарование было неизбежным. Существовало еще одно столь же непонятное представление о сущности военной проблемы. В отсутствие критериев для суждения официальные лица часто страдали непониманием этих вопросов и потому зачастую неверно их формулировали. Но когда эти официальные лица утверждали, что, дескать, видят свет в конце тоннеля, то большинству из них и вправду так казалось. Как бы ни расходились с реальностью их оценки, обманывали они в первую очередь самих себя.
Как это всегда бывает, вопросы, которые доходят до политиков высшего уровня, неизменно являются весьма сложными; простые, не вызывающие споров вопросы решаются на более низких уровнях государственного управления посредством консенсуса. И тем не менее, как только решение принято, политический деятель, независимо от степени охватывающего его лично сомнения, целиком и полностью обязан этому решению следовать; и потому внешняя видимость уверенности, с которой преподносится это решение, часто бывает обманчивой. Более того, эти ложные впечатления зачастую усугубляются вечной тенденцией бюрократов приукрасить собственные достижения.
Вывести на свет преднамеренные искажения сути дела со стороны исполнительной ветви нашей власти является критически важной функцией средств массовой информации и конгресса. Не существует оправданий для заведомых искажений. Но имеются весьма слабые основания для утверждения о том, что базовые вопросы во Вьетнаме пострадали от так называемого общественного скепсиса. Америка ворвалась во Вьетнам на всех парах с развернутыми флагами, никто ее туда не проводил с заднего хода. Конгресс был в курсе степени вовлеченности Америки и годами голосовал за необходимые ассигнования. Возможно, само стремление уберечь новую нацию от захвата ее коммунистами и выглядит наивно, но это не должно было привести к нападкам на фундаментальные ценности Америки, которые стали такой главной темой общенациональных дебатов.
Эти резкие противоречия продолжают создавать сумятицу в вопросе о том, что же на самом деле произошло в Индокитае, тем самым создавая интеллектуальный вакуум в отношении периода свыше двух десятилетий, на который пришлась деятельность четырех администраций от обеих политических партий. Америка только тогда выздоровеет от Вьетнама, когда начнет извлекать уроки из этого сурового испытания для обеих партий.
Во-первых, прежде чем Соединенные Штаты примут на себя обязательство принять участие в боевых действиях, они должны получить четкое представление о характере угрозы, с которой придется столкнуться, и о целях, которые они реально могут достичь. Они должны иметь ясную военную стратегию и однозначное определение того, что является успешным политическим результатом.
Во-вторых, когда Америка принимает на себя обязательство участвовать в военных действиях, альтернативы победе не существует, как наставлял генерал Дуглас Макартур. Сомнения нельзя рассеять нерешительными действиями; продолжительный застой подтачивает стойкость и, следовательно, ослабляет волю американского народа. Все это требует тщательной разработки политических целей и военной стратегии, необходимой для их достижения, еще до принятия решения вступить в войну.
В-третьих, демократическая страна не может вести серьезную внешнюю политику, если соперничающие внутренние группировки не будут проявлять минимум сдержанности по отношению друг к другу. Если победа над внутренними оппонентами становится единственной целью политики, исчезает согласие. Никсон был убежден в том, что главной ответственностью президента является защита национального интереса, даже если это шло вразрез с мнением самых активных инакомыслящих внутри страны, — а возможно, особенно в таких случаях. И тем не менее Вьетнам показал, что президенты не могут вести войну одним лишь административным приказом. Столкнувшись с принимавшими насильственные формы демонстрациями, с резолюциями конгресса, постоянно подталкивавшими к одностороннему выводу вооруженных сил, а также с враждебным отношением средств массовой информации, Никсон должен был бы обратиться к конгрессу в самом начале срока пребывания на посту президента, обрисовать свою стратегию и потребовать четкого одобрения своей политики. А если он не мог заполучить подобное одобрение, ему следовало потребовать проведения голосования по поводу прекращения войны и тем самым вынудить конгресс принять на себя всю полноту ответственности.