В то же время крестовый поход за демократию придавал прочный фундамент, который имел особое значение для периода после окончания холодной войны. Как можно примирить крестовый поход с давней американской доктриной невмешательства во внутренние дела других государств? До какой степени следует подчинять такие другие цели, как, например, национальную безопасность, во имя этого похода? Какую цену готова платить Америка за распространение собственных идеалов? Как следует избегать перенапряжения и самоустранения? Мир по окончании холодной войны, когда ранние годы пребывания Рейгана на посту президента уже стали далекой историей, обязан будет ответить на эти вопросы.
И тем не менее, когда Рейган приступил к исполнению президентских обязанностей, эти противоречия беспокоили его не так сильно, как необходимость выработки стратегии, которая бы приостановила неумолимое советское наступление предшествующих лет. Целью геостратегического наступления Рейгана было дать понять Советам, что они заигрались. Отвергая доктрину Брежнева относительно необратимости коммунистических завоеваний, Рейган своей стратегией выразил убежденность в том, что коммунизм можно победить, а не просто сдерживать. Рейган добился отмены поправки Кларка, не позволявшей Америке оказывать помощь антикоммунистическим силам в Анголе, намного активизировал поддержку афганских антисоветских повстанцев, разработал основную программу противодействия коммунистическим партизанам в Центральной Америке и даже предоставил гуманитарную помощь Камбодже. Это стало значительным вкладом в единение Америки, когда, хотя не прошло и пяти лет с момента катастрофы в Индокитае, преисполненный решимости президент вновь вступает в схватку с советской экспансией по всему миру, и на этот раз добивается успеха.
Большинство советских политических достижений 1970-х годов было отвоевано — хотя несколько таких отступлений приходятся уже на период деятельности администрации Буша. Вьетнамская оккупация Камбоджи завершилась в 1990 году, а в 1993 году прошли выборы и беженцы стали готовиться к возвращению домой; к 1991 году завершился вывод кубинских войск из Анголы; поддерживаемое коммунистами правительство Эфиопии рухнуло в 1991 году; в 1990 году сандинисты в Никарагуа были вынуждены смириться с проведением свободных выборов, на подобный риск до того не готова была пойти ни одна правящая коммунистическая партия; возможно, самым главным был вывод советских войск из Афганистана в 1989 году. Все эти события привели к уменьшению идеологического размаха и геополитических убежденностей коммунизма. Наблюдая за упадком советского влияния в так называемом третьем мире, советские реформаторы стали вскоре ссылаться на дорогостоящие и никчемные брежневские авантюры как на доказательство банкротства коммунистической системы, недемократический стиль принятия решений которой, как они полагали, следовало срочно пересмотреть[1056].
Администрация Рейгана добилась этих успехов, применяя на практике то, что потом стало известно как «доктрина Рейгана»: оказание помощи Соединенными Штатами антикоммунистическим повстанческим силам, вытаскивавшим свои страны из советской сферы влияния. Это означало вооружение афганских моджахедов в их борьбе с русскими, поддержка «контрас» в Никарагуа и антикоммунистических сил в Эфиопии и Анголе. На протяжении 1960–1970-х годов Советы занимались подстрекательством коммунистических восстаний против правительств, дружественно настроенных к Соединенным Штатам. Теперь, в 1980-е годы, Америка давала возможность Советам испить горечь их же собственного лекарства. Государственный секретарь Джордж Шульц так разъяснил эту концепцию в речи, произнесенной в Сан-Франциско в феврале 1985 года:
«В течение многих лет мы наблюдали, как наши противники без всякого стеснения поддерживали повстанцев во всем мире, чтобы распространять коммунистические диктатуры… любая победа коммунизма рассматривалась как необратимая. …Сегодня, однако, советская империя ослабевает под давлением собственных внутренних проблем и внешних сложностей. …Силы демократии во всем мире заслуживают нашей поддержки. Оставить их на произвол судьбы было бы постыдным предательством — предательством не только по отношению к храбрым мужчинам и женщинам, но и по отношению к самым высоким нашим идеалам»[1057].
Высокопарный вильсонианский язык, используемый при выражении поддержки свободы и демократии по всему земному шару, был заквашен на дрожжах почти макиавеллевского реализма. Америке «в поисках монстров не нужно ездить за границу», как гласила знаменитая фраза Джона Куинси Адамса; доктрина Рейгана скорее представляла собой стратегию помощи врагу моего врага, — что Ришелье одобрил бы от всей души. Администрация Рейгана оказывала помощь не только подлинным демократам (как в Польше), но также исламским фундаменталистам в Афганистане (находящимся в сговоре с иранцами), правым в Центральной Америке и племенным вождям в Африке. Соединенные Штаты имели столько же общего с моджахедами, сколько Ришелье с султаном Оттоманской империи. Тем не менее их объединял общий враг, а в мире национального интереса это делало их союзниками. Результаты помогали ускорить крушение коммунизма, но оставляли Америку лицом к лицу с мучительным вопросом, от которого она стремилась уйти на протяжении всей своей истории и который всегда является основной дилеммой государственного руководителя: какие цели оправдывают какие средства?
Наиболее фундаментальным вызовом Рейгана Советскому Союзу оказалось наращивание вооружений. Во всех своих избирательных кампаниях Рейган высказывал сожаление по поводу недостаточности американских оборонных усилий и предупреждал о надвигающемся советском превосходстве. Сегодня мы знаем, что эти страхи отражали чрезмерно упрощенный подход к оценке природы военного превосходства в ядерный век. Но независимо от точности оценки Рейгана советской военной угрозы ею удалось мобилизовать и привлечь на свою сторону консервативные круги избирателей в гораздо большей степени, чем взываниями Никсона к геополитическим опасностям.
До начала деятельности администрации Рейгана стандартным аргументом радикального осуждения политики холодной войны являлся тот довод, что наращивание вооружений было бессмысленно, поскольку Советы всегда и на любом уровне сравняются с американскими усилиями. Это оказалось еще более неточным, чем предсказание неминуемого советского превосходства. Масштаб и темпы американского наращивания вооружений при Рейгане вновь усилили все сомнения, уже одолевавшие умы советского руководства в результате катастроф в Афганистане и Африке, в отношении их возможности выдержать гонку вооружений в экономическом плане и — что важнее всего — смогут ли они ее обеспечить в технологическом плане.
Рейган вернулся к таким системам вооружений, отвергнутым администрацией Картера, как бомбардировщик В-1, и начал развертывание ракет MX, первых за десятилетие новых межконтинентальных ракет наземного базирования. Два стратегических решения способствовали больше всего окончанию холодной войны: развертывание силами НАТО американских ракет средней дальности в Европе и принятие Америкой на себя обязательств по разработке системы стратегической оборонной инициативы (СОИ).
Решение НАТО о развертывании ракет среднего радиуса действия (дальностью порядка 2400 километров) в Европе относится еще ко временам администрации Картера. Его целью было смягчить недовольство западногерманского канцлера Гельмута Шмидта в связи с односторонним отказом Америки от так называемой нейтронной бомбы, — предназначенной для того, чтобы сделать ядерную войну менее разрушительной, — которую Шмидт поддерживал несмотря на оппозицию со стороны собственной социал-демократической партии. Фактически оружие среднего радиуса действия (частично баллистические ракеты, частично запускаемые с земли крылатые ракеты) были предназначены для решения военной проблемы иного характера — противостояния в свете значительного количества новых советских ракет (СС-20), способных достичь любой европейской цели из глубины советской территории.
По сути, доводы в пользу оружия среднего радиуса действия были политическими, а не стратегическими и вытекали из тех же самых озабоченностей, которые 20 лет назад породили дебаты между союзниками по вопросам стратегии; на этот раз, однако, Америка старалась развеять страхи Европы. Прямо говоря, вопрос вновь стоял о том, может ли Западная Европа рассчитывать на ядерное оружие Соединенных Штатов в деле отражения советского нападения, имеющего своей целью Европу. Если бы европейские союзники Америки действительно верили в ее готовность прибегнуть к ядерному возмездию при помощи оружия, расположенного в континентальной части Соединенных Штатов, или морского базирования, новые ракеты на европейской земле были бы не нужны. Но решимость Америки поступать подобным образом как раз и ставилась европейскими лидерами под сомнение. Со своей стороны американские руководители имели собственные причины реакции на опасения европейцев. Это являлось частью стратегии гибкого реагирования, что давало возможность избирать промежуточные варианты между войной всеобщего характера, нацеленной на Америку, и согласием с советским ядерным шантажом.
Существовало, конечно, и более мудреное объяснение, чем просто подсознательное взаимное недоверие между двумя сторонами Североатлантического партнерства. И оно сводилось к тому, что новые виды оружия органично связывали стратегическую защиту Европы со стратегической защитой Соединенных Штатов. Утверждалось, что Советский Союз не совершит нападения обычными силами до тех пор, пока не постарается уничтожить ракеты средней дальности в Европе, которые, благодаря близости расположения и точности попадания, могут вывести из строя советские командные центры, что позволит американским стратегическим силам беспрепятственно нанести сокрушительный первый удар. С другой стороны, нападать на американские ракеты средней дальности, оставляя американские силы возмездия нетронутыми, было бы также слишком рискованно. Достаточное количество ракет