итии собственной национальной территории, которая, простираясь на 11 часовых поясов — от Санкт-Петербурга до Владивостока, настолько велика, что не дает причин для появления клаустрофобии.
В период по окончании холодной войны американская политика по отношению к посткоммунистической России делает безоговорочную ставку в деле перестройки общества в расчете на конкретных лидеров. Во времена администрации Буша это был Михаил Горбачев, а при Клинтоне — Борис Ельцин, которые в силу кажущейся личной приверженности демократии рассматривались как гаранты миролюбивой российской внешней политики и интеграции России в международное сообщество. Буш с сожалением отнесся к распаду горбачевского СССР, а Клинтон смирился с попытками восстановить прежнюю сферу российского влияния. Американские руководители не желали применять традиционно дипломатические меры сдерживания в отношении российской политики из опасения спровоцировать предполагаемых националистических оппонентов Ельцина (а до этого Горбачева).
Российско-американским отношениям со страшной силой необходим серьезный диалог по внешнеполитическим вопросам. Не будет никакой пользы, если Россию будут рассматривать как неподвластную нормальному рассмотрению внешней политики, так как практическим результатом этого станет позже более тяжкая плата за то, что она окажется безвозвратно втянутой на путь поведения, с которого уже не будет возврата. Американским руководителям не следует бояться откровенных дискуссий на предмет точек совпадения и расхождения американских и российских интересов. Ветераны российских внутренних битв — отнюдь не краснеющие от смущения новички, чье внутреннее положение пошатнется от правдивого диалога. Они вполне способны постигнуть, что такое политика, основывающаяся на взаимном уважении национальных интересов друг друга. На деле они, вероятнее всего, поймут такого рода расчеты гораздо лучше, чем призывы к абстрактному и далекому от жизни утопизму.
Подключение России к международной системе является ключевой задачей нарождающегося международного порядка. Здесь есть два компонента, которые нужно поддерживать в равновесии: воздействие на российские подходы и влияние на российские расчеты. Щедрое экономическое содействие и технические консультации необходимы для облегчения тягот переходного периода, и Россию должны охотно принимать в состав институтов, способствующих экономическому, культурному и политическому сотрудничеству, — таких, как Европейское совещание по безопасности. Но российские реформы затормозятся и им не поможет, если будет игнорироваться возрождение российских исторических имперских претензий. Независимость новых республик, в конце концов признанных Организацией Объединенных Наций, не должна молчаливо принижаться согласием с действиями военного характера, производимыми Россией на их земле.
Американская политика по отношению к России должна отвечать постоянным интересам, а не подстраиваться под колебания российского внутреннего курса. Если американская внешняя политика сделает своим главным приоритетом российскую внутреннюю политику, то она станет заложником сил, во многом ей не подконтрольных, и утратит все критерии суждения. Должна ли внешняя политика подгоняться под любое мельчайшее колебание по существу революционного процесса? Отвернется ли Америка от России, если там произойдут какие-либо внутренние перемены, которых она не одобрит? Могут ли Соединенные Штаты позволить себе попытку одновременно изолировать Россию и Китай и возродить во имя своих внутриполитических предпочтений китайско-советский альянс? Менее навязчивая политика по отношению к России на данном этапе позволит проводить более стабильный долгосрочный курс позднее.
Приверженцы того, что я определил в двадцать восьмой главе как «психиатрическая» школа внешней политики, предпочтут отвергнуть подобную аргументацию как «пессимистическую». Они говорят, что, в конце концов, Германия и Япония переменили свою природу, почему бы и России не сделать этого? Но верно также и то, что демократическая Германия переменилась в противоположном направлении в 1930-е годы и что те, кто полагался на ее намерения, внезапно столкнулись лицом к лицу с ее возможностями.
Государственный деятель всегда может уйти от стоящей перед ним дилеммы, делая наиболее благоприятные предположения относительно будущего; одним из испытаний для него является его способность защититься от неблагоприятных и даже непредвиденных случайностей. Новое российское руководство вправе рассчитывать на понимание трудности преодоления последствий негодного коммунистического правления на протяжении жизни двух поколений. Но оно не вправе рассчитывать, что ему позволят прибрать к рукам сферу влияния, создававшуюся в течение 300 лет царями и комиссарами вокруг обширных границ России. Если Россия хочет стать серьезным партнером в деле строительства нового мирового порядка, она должна быть готова к дисциплинирующим требованиям по сохранению стабильности, а также к получению выгод от их соблюдения.
Американская политика ближе всего подошла к принятию общепризнанного определения жизненно важного интереса в отношении своих союзников в районе Атлантики. Хотя создание Организации Североатлантического договора обычно оправдывалось при помощи вильсонианской терминологии как инструмент коллективной безопасности, а не союз, она фактически представляла собой институт, который в наибольшей степени приводил к гармонии между американскими моральными и геополитическими целями (см. шестнадцатую главу). Поскольку ее целью было предотвращение советского господства над Европой, она отвечала геополитической цели недопущения того, чтобы силовые центры Европы и Азии попали под власть враждебной страны, независимо от причин оправдания ее действий.
Архитекторы Североатлантического альянса не поверили бы, если бы им сказали, что победа в холодной войне пробудит сомнения относительно будущего этого их творения. Они считали само собой разумеющимся, что наградой за победу в холодной войне явится нерушимое атлантическое партнерство. Во имя этой цели начинались и выигрывались многие из решающих политических сражений холодной войны. Тем временем Америка оказалась привязанной к Европе при помощи постоянных консультативных институтов и системы объединенных вооруженных сил — уникальной по своему объему и продолжительности существования структуры в истории коалиций.
То, что стало называться атлантическим сообществом, — ностальгический термин, ставший гораздо менее популярным по окончании холодной войны, — сделалось знаменательной вехой со времени крушения коммунизма. Понижение уровня отношений с Европой стало данью моде. Из-за упора на расширение распространения демократии, несмотря ни на что, Америка сейчас, похоже, стала обращать меньше внимания на общества, имеющие сходные с ней институты и с которыми она разделяет общность подхода к правам человека и прочим фундаментальным ценностям, чем на другие регионы мира. Основатели атлантических связей — Трумэн, Ачесон, Маршалл и Эйзенхауэр — разделяли предубеждения многих американцев относительно европейского стиля дипломатии. Но они понимали, что без наличия атлантических связей Америка окажется в мире наций, с которыми — за исключением Западного полушария — у нее почти не будет моральной общности или общих традиций. При таких обстоятельствах Америка будет вынуждена проводить Realpolitik в чистом виде, что, по сути, несовместимо с американской традицией.
Одной из причин спада того, что когда-то было самой жизненно важной частью американской политики, является факт, что НАТО превратили в нечто само собой разумеющееся, часть международной обстановки, на которую не требуется обращать внимания. Но, возможно, гораздо более важным фактором является тот, что поколение американских руководителей, обретшее известность за последние полтора десятилетия, является выходцами в основном с Юга или Запада, где у людей меньше эмоциональных и личных связей с Европой, чем у элит старого Северо-Востока США. Более того, американские либералы — знаменосцы вильсонианства — часто чувствовали, что над ними берут верх их демократические союзники, которые, скорее, проводят политику, исходя из национального интереса, чем придерживаются политики, в основе которой лежит коллективная безопасность или опора на международное право. Они ссылаются на Боснию и Ближний Восток как на примеры невозможности договориться несмотря на наличие общих ценностей. В то же время изоляционистское крыло американского консерватизма — другая форма исключительности — подвергается искушениям порвать с тем, что оно презирает как макиавеллистский релятивизм и эгоцентризм Европы.
Разногласия с Европой похожи на домашние ссоры. Тем не менее в решении ключевых вопросов реальное содействие со стороны Европы всегда было более значимым, чем со стороны любого другого района мира. Честно говоря, следует помнить, что в Боснии на поле боя находились французские и английские войска, а американских солдат там не было, хотя молва создала обратное впечатление. А во время Войны в Заливе наиболее значительными неамериканскими контингентами были вновь британский и французский. Дважды в жизни одного поколения общие ценности и интересы приводили американские войска в Европу. В мире по окончании холодной войны Европа, возможно, уже не способна сплотиться вокруг новой атлантической политики, но Америка в долгу перед самой собой и не имеет права отказаться от политики трех поколений в час победы. Стоящая перед Североатлантическим альянсом задача заключается в том, чтобы приспособить два основополагающих института, формирующих атлантические отношения, а именно Организацию Североатлантического договора (НАТО) и Европейский союз (бывшее Европейское экономическое сообщество) к реалиям мира по окончании холодной войны.
Организация Североатлантического договора продолжает оставаться главным организационно-связующим звеном между Америкой и Европой. Когда формировалось НАТО, советские войска стояли на Эльбе в разделенной Германии. Способный, как полагали все, при помощи обычных вооруженных сил вторгнуться в Западную Европу, советский военный механизм вскоре обрел быстрорастущий ядерный арсенал. На протяжении всего периода холодной войны безопасность Западной Европы зависела от Соединенных Штатов, и институты НАТО периода после окончания холодной войны по-прежнему отражают подобное состояние дел. Соединенные Штаты контролируют объединенные вооруженные силы, которые возглавляет американский генерал, и выступают против попыток Франции придать обороне определенную европейскую идентичность.