Глава 10Безвыходное положение победителей
Надзор над осуществлением Версальского договора базировался на двух концепциях общего плана, взаимно исключавших друг друга. Первая провалилась, поскольку была слишком всеохватна, вторая — поскольку вызывала недовольство. Концепция коллективной безопасности носила настолько общий характер, что оказалась неприменимой к конкретным ситуациям, которые вероятнее всего могли нарушить мир; неофициальное франко-английское сотрудничество, пришедшее ей на смену, было слишком несущественным и двусмысленным по сути, чтобы обеспечить противодействие главным вызовам со стороны Германии. Не прошло и пяти лет, как обе державы, потерпевшие поражение в войне, объединились в Рапалло. Растущее сотрудничество между Германией и Советским Союзом стало решающим ударом по версальской системе, что сразу не смогли осознать демократии, которые были слишком деморализованы на тот момент.
В конце Первой мировой войны старые как мир споры по поводу относительной роли морали и заинтересованности в международных делах, как казалось, решались в пользу преобладания правовых и этических норм. Будучи в шоке от случившегося катаклизма, многие надеялись на лучший мир, свободный, насколько это возможно, от всякого рода Realpolitik, из-за которой, по их мнению, было выбито целое поколение молодежи. Америка проявилась как катализатор этого процесса, даже несмотря на уход в изоляционизм. Наследием Вильсона явилось то, что Европа пошла курсом вильсонианства, пытаясь сохранить стабильность скорее посредством коллективной безопасности, чем прибегая к помощи традиционного европейского подхода, проявлявшегося в создании альянсов и установлении баланса сил, несмотря на неучастие в этом Америки.
В последующей американской практике союзы, в которых принимала участие Америка (такие, как НАТО), обычно представлялись как инструменты коллективной безопасности. Однако первоначально термин задумывался вовсе не в таком смысле, поскольку, по своей сути, концепции коллективной безопасности и формирования альянсов диаметрально противоположны. Традиционные союзы были направлены против конкретных угроз и определяли четкие обязательства для групп стран, объединенных общими национальными интересами или взаимно разделяемыми озабоченностями в вопросах безопасности. Концепция коллективной безопасности не определяет наличие какой-либо конкретной угрозы, не дает гарантий какой-либо отдельной стране и не дискриминирует ни одну из них. В теоретическом плане она направлена на противостояние любой угрозе миру, откуда бы она ни исходила и против кого она ни была бы направлена. Союзы всегда предполагают наличие какого-либо конкретного потенциального противника; коллективная безопасность защищает международное право в абстрактной форме, и порядок при ее помощи поддерживается примерно таким же образом, как правовая система какой-либо конкретной страны поддерживает внутренний уголовный кодекс. Система коллективной безопасности не в большей степени ориентирована на конкретного преступника, чем любое внутригосударственное право. Для союза «казус белли» является покушением на интересы или на безопасность его членов. Для системы коллективной безопасности такой «повод к войне» является нарушением принципа «мирного» урегулирования споров, в котором, как предполагается, в равной степени заинтересованы все народы мира. Соответственно, сила должна собираться воедино для каждого конкретного случая из числа меняющихся групп стран, имеющих взаимный интерес в «поддержании мира».
Целью союза является выработка обязательств, более предсказуемых и точных, чем выработанные на основе анализа национального интереса. Система коллективной безопасности действует прямо противоположным образом. Она ставит применение основополагающих принципов в зависимость от толкования конкретных обстоятельств, когда они возникают, непреднамеренно делая акцент на учете настроения момента и, соответственно, национального самосознания.
Коллективная безопасность вносит свой вклад в обеспечение безопасности, только если все страны — или, по крайней мере, все страны, имеющие отношение к коллективной обороне, — разделяют приблизительно одинаковые взгляды на характер вызова и готовы применить силу или санкции по «существу» дела, независимо от конкретного национального интереса, который у них имеется по рассматриваемым вопросам. Только при выполнении данных условий международная организация способна накладывать санкции или выступать в роли арбитра в международных делах. Именно так Вильсон представлял себе роль системы коллективной безопасности к концу войны, в сентябре 1918 года:
«Национальные цели все больше отходят на задний план, а их место занимает общая цель просвещенного человечества. Намерения обычных людей становятся во всех отношениях более простыми и прямолинейными и более общими, чем намерения умудренных и искушенных профессионалов, которые все еще живут под впечатлением того, что они ведут игру характеров, причем по самым высоким ставкам»[333].
В этих словах отражена фундаментальная разница между вильсоновской и европейской интерпретациями причин международного конфликта. Дипломатия европейского типа предполагает, что национальные интересы имеют тенденцию сталкиваться, и рассматривает дипломатию как средство их примирения; Вильсон же, с другой стороны, считает международные разногласия результатом «затуманенного мышления», а не выражением истинного столкновения интересов. Воплощая на практике принципы Realpolitik, государственные деятели взваливают себе на плечи задачу соотнесения конкретных интересов с общими интересами путем баланса мер поощрения и наказания. С точки зрения Вильсона, от государственных деятелей требуется применение универсальных принципов к конкретным случаям. Более того, государственные деятели обычно воспринимаются как первопричины конфликта, так как полагают, что они искажают природную склонность человека к гармонии своими мудреными и эгоистическими расчетами.
Поведение большинства государственных деятелей в Версале обмануло ожидания Вильсона. Они все без исключения делали упор на свои национальные интересы, оставляя защиту общих принципов на усмотрение Вильсона, страна которого фактически не имела никакого национального интереса (в европейском смысле слова) в территориальных вопросах этого урегулирования. Именно в характере пророков заложено стремление удваивать усилия, а не опускать руки перед лицом реально возникающего сопротивления. Преграды, на которые натолкнулся Вильсон в Версале, не вызвали у него ни малейшего сомнения в реалистичности его видения нового управления. Напротив, они укрепили его веру в его необходимость. И он был убежден в том, что Лига и вес мирового общественного мнения внесут коррективы в те многочисленные положения договора, которые отступали от его принципов.
Действительно, сила вильсоновских идеалов проявилась в их воздействии на Великобританию, родину политики баланса сил. В официальном британском комментарии на Устав Лиги Наций говорилось, что «крайней мерой и наиболее эффективной санкцией должно стать общественное мнение цивилизованного мира»[334]. Либо, как утверждал лорд Сесил на заседании палаты общин, «мы полагаемся именно на общественное мнение… и если ошибемся в его восприятии, значит, неверно и все в целом»[335].
Представляется невероятным, что последователи политики Питта, Каннинга, Пальмерстона и Дизраэли пришли к подобному выводу сами. Вначале они соглашались с политикой Вильсона для того, чтобы обеспечить поддержку Америки в войне. Со временем вильсоновские принципы завоевали поддержку у британского общественного мнения. К 1920-м и 1930-м годам защита Великобританией принципа коллективной безопасности перестала носить чисто тактический характер. Вильсонианство приобрело истинного новообращенного.
В итоге концепция коллективной безопасности пала жертвой слабости собственного ключевого положения о том, что все страны в равной степени заинтересованы в противодействии конкретному акту агрессии и готовы идти на равный риск в деле противостояния ему. Опыт показал, что эта посылка ложная. Ни одному акту агрессии с участием крупной державы никогда не было нанесено поражение путем применения принципа коллективной безопасности. Либо мировое сообщество отказывалось признать этот акт как представляющий агрессию, либо оно не расходилось во мнении по поводу надлежащих санкционных мер. А когда такие санкции применялись, то число поддерживающих их было весьма низким, в силу этого зачастую они оказывались до такой степени неэффективными, что вреда от них было больше, чем пользы.
Во времена японского завоевания Маньчжурии в 1932 году у Лиги не было механизма санкций. Она исправила этот дефект, но когда столкнулась с итальянской агрессией против Абиссинии, проголосовала за санкции, не пойдя на прекращение поставок нефти, выдвинула лозунг: «Все санкции, кроме войны». Когда Австрия была принудительно присоединена к Германии, а свобода Чехословакии ликвидирована, Лига вообще никак не отреагировала. Последним актом Лиги Наций, членом которой Германия уже больше не являлась, как, впрочем, и Япония, и Италия, было исключение из этой организации Советского Союза после его нападения на Финляндию в 1939 году. Но это никак не отразилось на действиях Советского Союза.
Во время холодной войны Организация Объединенных Наций оказалась в равной степени неэффективной в каждом из случаев, когда речь шла об агрессии со стороны великой державы. Причиной тому было либо коммунистическое вето в Совете Безопасности, либо нежелание малых государств идти на риски из-за вопросов, не имеющих, по их мнению, никакого отношения к ним. Организация Объединенных Наций оказалась неэффективной или стояла в стороне во время Берлинских кризисов и во время советской интервенции в Венгрии, Чехословакии и Афганистане. Она не проявила никакого отношения к Кубинскому ракетному кризису до тех пор, пока обе сверхдержавы не договорились его урегулировать. Америке удалось призвать весь автор