Франция, таким образом, продолжала отчаянные попытки ослабить Германию; Великобритания же пыталась найти такие формы обеспечения безопасности, которые свели бы на нет французские страхи и не потребовали бы обязательств со стороны Великобритании. Это напоминало невыполнимую задачу о квадратуре круга, поскольку Великобритания не могла заставить себя дать Франции ту одну гарантию, которая позволила бы той вести более мирную и спокойную внешнюю политику по отношению к Германии. Речь шла о полномасштабном военном союзе.
Осознав в 1922 году, что британский парламент никогда не одобрит официальное военное обязательство, французский премьер-министр Бриан вернулся к прецеденту Антанты 1904 года — англо-французскому дипломатическому сотрудничеству без положений о военных обязательствах. Но в 1904 году Великобритания испытывала угрозу от военно-морской программы Германии и постоянных выпадов в свой адрес. К 1920-м годам она стала меньше бояться Германии, чем Франции, чье поведение ошибочно объясняла высокомерием, а не паникой. И хотя Великобритания нехотя приняла предложение Бриана, реальный мотив такого поступка нашел свое отражение в циничной ноте британского кабинета, защищавшей альянс с Францией как средство укрепления связей Великобритании с Германией:
«Германия для нас является самой важной страной в Европе не только в силу нашей торговли с нею, но также и потому, что она является ключом к ситуации в России. Помогая Германии, мы можем при нынешних обстоятельствах навлечь на себя обвинение в том, что бросаем Францию; но если Франция была нашим союзником, подобное обвинение не может быть сделано»[343].
Но французский президент Александр Мильеран либо почувствовал британскую уклончивость, либо нашел, что договоренности носят весьма аморфный характер, и отверг план Бриана, что привело к отставке премьер-министра.
Расстроенная неудачной попыткой добиться классического британского альянса, Франция затем попробовала добиться того же результата через Лигу Наций путем разработки точного определения агрессии. Успех в этом деле давал бы Франции твердые обязательства в рамках Лиги Наций, — превращая тем самым Лигу в глобальный альянс. В сентябре 1923 года по настоянию Франции и Великобритании Совет Лиги разработал универсальный договор о взаимной помощи. В случае возникновения конфликта Совет был бы наделен полномочиями определять, какая страна является агрессором, а какая жертвой. Тогда каждый член Лиги был бы обязан оказать помощь жертве, в случае необходимости силой, на том континенте, на котором географически располагался подписавшийся член Лиги (это уточнение было добавлено для того, чтобы обязательства Лиги не распространялись на колониальные конфликты). Поскольку, как предполагалось, обязательства в соответствии с доктриной о коллективной безопасности возникали на основе общих дел, а не вследствие национальных интересов, договор устанавливал, что жертва агрессии для получения права на помощь должна была предварительно подписать договор о разоружении, одобренный Лигой, и сокращать свои вооруженные силы в соответствии с согласованным графиком.
Поскольку жертва, как правило, является слабой стороной, договор о взаимной помощи между членами Лиги Наций фактически стимулировал агрессию, требуя от более незащищенной стороны усугубить собственные трудности. Было нечто абсурдное в самом предположении защищать международный порядок во имя отличников разоружения, а не ради обеспечения жизненно важных национальных интересов. Более того, так как потребовались бы годы на обсуждение графиков сокращения по договору о всеобщем разоружении, то универсальный договор о взаимопомощи образовывал огромный временной вакуум. С учетом того, что вопрос об обязательствах Лиги по оказанию сопротивления агрессору отнесен на отдаленное и неопределенное будущее, Франции и любой другой стране, которой угрожают, предстояло встретиться со своими рисками в одиночку.
Несмотря на освобождающие от ответственности оговорки, договор не вызвал поддержки. Соединенные Штаты и Советский Союз вообще отказались его рассматривать. Мнением Германии даже не поинтересовались. Как только стало ясно, что проект договора обяжет Великобританию, имеющую колонии на всех континентах, помогать любой жертве агрессии, где бы то ни было, премьер-министр лейбористского правительства Рамсей Макдональд посчитал себя обязанным заявить, что Великобритания не может принять этот договор, несмотря на то что она оказывала содействие в его разработке.
К тому времени стремление Франции обеспечить свою безопасность стало навязчивой идеей. Не желая никак признавать тщетность своих усилий, она отказалась прекращать поиски критериев, совместимых с принципом коллективной безопасности, особенно с учетом того, что британское правительство во главе с Рамсеем Макдональдом оказывало весьма решительную поддержку идеям коллективной безопасности и разоружения — так называемым прогрессивным делам Лиги. В итоге Макдональд и новый французский премьер-министр Эдуард Эррио внесли один вариант предыдущего предложения. Женевский протокол 1924 года требовал арбитража Лиги по всем международным конфликтам и установил три критерия универсальных обязательств перед жертвами агрессии: если агрессор не позволяет Совету урегулировать спор полюбовно, если он воздерживается от передачи дела для правового урегулирования или арбитража и, конечно, если жертва является членом системы всеобщего разоружения. Каждый участник протокола обязан был оказывать поддержку жертве агрессии всеми доступными ему средствами против определенного подобным образом агрессора[344].
Женевский протокол, однако, тоже потерпел неудачу и по той же самой причине, что и договор о взаимной помощи, и все прочие проекты по вопросам коллективной безопасности 1920-х годов. С точки зрения Великобритании, он заходил слишком далеко, но для Франции его положений было явно недостаточно. Великобритания предложила его, чтобы вовлечь Францию в систему разоружения, а не ради создания для себя новых обязательств, касающихся обороны. Франция же проявляла интерес к протоколу как преимущественно к обязательству по взаимной помощи — причем к разоружению как таковому она проявляла сугубо второстепенный интерес. Чтобы подчеркнуть бесплодность этой попытки, Соединенные Штаты объявили, что не будут соблюдать Женевский протокол или терпеть любое вмешательство в торговые отношения США, вызванное его положениями. Когда начальник имперского британского штаба обороны предупредил о том, что протокол создает опасную нагрузку для британских вооруженных сил, кабинет от него отказался уже в начале 1925 года.
Складывалась абсурдная ситуация. Противодействие агрессии ставилось в зависимость от предварительного разоружения жертвы. Геополитические соображения и стратегическая важность региона, то есть причины, по которым страны вели войны столетиями, теряли свое законное основание. В соответствии с подобным подходом Великобритания стала бы защищать Бельгию не потому, что это жизненно важно для нее со стратегической точки зрения, а потому, что она разоружилась. После многих месяцев переговоров демократические страны не продвинулись ни в вопросах разоружения, ни в вопросах безопасности. Тенденция системы коллективной безопасности превратить агрессию в абстрактно-правовую проблему, а также отказ от рассмотрения каких-либо конкретных угроз или обязательств имели скорее деморализующий, чем успокаивающий эффект.
Несмотря на патетические неискренние словоизлияния в адрес этой концепции, Великобритания явно рассматривала обязательства по коллективной безопасности менее обязывающими, чем обязательства традиционных союзов. Это видно из того, что кабинет оказался весьма изобретателен в деле сочинения разнообразных формул коллективной безопасности, хотя непреклонно отвергал официальный союз с Францией до самого кануна войны, то есть на протяжении полутора десятилетий. Конечно, он не стал бы проводить подобное разграничение, если бы не рассматривал обязательства по коллективной безопасности как менее реальные в плане их осуществления или с большей легкостью позволяющие от них уклониться, в отличие от обязательств, вытекающих из союзных договоров.
Самым мудрым для союзников курсом было бы сознательно освободить Германию от самых обременительных условий Версаля и создать прочный франко-британский союз. Именно это имел в виду Уинстон Черчилль, когда отстаивал союз с Францией, «если (и только если) она полностью изменит свое отношение к Германии и лояльно отнесется к британской политике помощи и дружбы с Германией»[345]. Такую политику, однако, последовательно так никогда и не проводили. Французские руководители чересчур боялись как Германии, так и собственного общественного мнения, которое было в корне враждебно по отношению к Германии, а британские государственные деятели с подозрением относились к французским планам.
Положения о разоружении, содержавшиеся в Версальском договоре, углубили пропасть между Англией и Францией. По иронии судьбы они расчистили Германии дорогу к военному паритету, что с учетом слабости Восточной Европы означало в долгосрочном плане обретение геополитического превосходства. Начать с того, что союзники, в довершение к дискриминации, проявили некомпетентность, не позаботившись о создании механизма для проверки соблюдения условий разоружения. В письме полковнику Хаусу в 1919 году Андре Тардье, ведший от имени Франции переговоры в Версале, предсказывал, что неспособность создать механизм проверки подорвет силу статей договора о разоружении: «…разработан слабый инструмент, опасный и абсурдный. …Предположим, Лига заявит Германии: «Докажите, что мои сведения ложны», или даже так: «Мы желаем проверить». Но это будет означать требование права на инспекцию, а Германия ответит: «На основании чего?»
А Германия ответит именно так, и она будет права, давая подобный ответ, если договор не принуждает ее признать право на инспекцию»