В этой обстановке французские и британские руководители встретились в Лондоне 29–30 ноября 1937 года, чтобы выработать общий курс. Невилл Чемберлен, сменивший Болдуина на посту премьер-министра, сразу перешел к делу. Он предложил обсудить обязательства Франции, вытекающие из ее союза с Чехословакией. Такого рода вопросы дипломаты задают, когда ищут лазейки, чтобы уйти от выполнения собственных договорных обязательств. Предположительно независимость Австрии даже не стоила того, чтобы о ней вели разговор.
Французский министр иностранных дел Дельбос ответил таким образом, что стало ясно, что он в действительности очень хорошо понял смысл вопроса. Рассматривая чешский вопрос скорее под юридическим, чем политическим или стратегическим углом зрения, он ограничился сугубо юридической трактовкой обязательства Франции: «…этот договор накладывает обязательства на Францию в том случае, если Чехословакия станет жертвой агрессии. Если возникнет восстание среди немецкого населения, и оно будет поддержано вооруженной интервенцией со стороны Германии, то договор обязывает Францию лишь в той степени, которая будет определена в зависимости от серьезности фактов»[420].
Дельбос не обсуждал геополитической важности Чехословакии или того, насколько подорвется вера в оставившую в беде своего союзника Францию у других стран Восточной Европы, независимость которых Париж обещал обеспечить. Вместо этого Дельбос подчеркивал, что французские обязательства могут быть как применимы, так и неприменимы к единственно реально существующей угрозе — беспорядкам среди немецкого меньшинства в Чехословакии, поддержанного германскими вооруженными силами. Чемберлен ухватился за предложенную ему лазейку и превратил ее в обоснование умиротворения:
«Представляется желательным попытаться достигнуть какого-либо соглашения с Германией по Центральной Европе, какими бы ни были цели Германии, даже если она захочет поглотить кого-либо из своих соседей; можно будет, в сущности, надеяться на отсрочку осуществления германских планов и даже на сдерживание рейха на такое время, в течение которого эти планы станут практически нецелесообразными в долгосрочной перспективе»[421].
Но если проволочки не сработают, что останется делать Великобритании? Согласившись на то, что Германия имеет право пересмотреть свои восточные границы, пойдет ли Великобритания на войну из-за сроков проведения такого пересмотра? Ответ не требовал доказательств — страны не начинают войны из-за темпов перемен, на которые уже заведомо дано согласие. Чехословакия была обречена не в Мюнхене, а в Лондоне, примерно годом ранее.
Так получилось, что Гитлер примерно в это же время решил заняться разработкой собственной долгосрочной стратегии. По этому поводу 5 ноября 1937 года он созвал встречу с участием своего военного министра, командующих родами войск, а также министра иностранных дел и открыто предложил им ознакомиться с его стратегическими взглядами. Его адъютант Хоссбах вел детальный протокол. Никто из присутствовавших на этом совещании не имел повода жаловаться позднее, что не знал, на что нацеливается его руководитель. Поскольку Гитлер ясно заявил, что его цели не ограничиваются восстановлением положения Германии до Первой мировой войны. Гитлер обрисовал то, что им было уже намечено в содержавшейся в «Майн кампф» программе — завоевание значительных территорий Восточной Европы и Советского Союза с целью колонизации. Гитлер прекрасно знал, что осуществление подобного проекта натолкнется на сопротивление: «Германская политика [будет] вынуждена считаться с наличием двух ненавистных антагонистов в лице Англии и Франции»[422]. Он подчеркнул, что Германии удалось перехитрить Великобританию и Францию в деле перевооружения, но что это преимущество преходяще и начнет исчезать повышенными темпами после 1943 года. Войну, следовательно, надо начать до этого срока.
Генералы Гитлера были обеспокоены широтой охвата этих планов и близостью сроков начала их осуществления. Но они покорно приняли на веру планы Гитлера. Кое-кто из военных руководителей носился с идеей заговора, как только Гитлер отдаст приказ о фактическом вступлении в войну. Но Гитлер всегда двигался гораздо быстрее. Его потрясающие успехи на ранних этапах лишали генералов морального оправдания (в собственных глазах) подобного шага — да и заговоры против законной власти никогда не входили в компетенцию германских генералов.
Что же касается западных демократий, то они так и не уразумели, какая идеологическая пропасть отделяет их от германского диктатора. Они верили в мир, как в конечную цель, и прилагали все усилия, для того чтобы избежать войны. Гитлер, с другой стороны, боялся мира и очень хотел войны. «Человечество стало сильным в вечной борьбе, — писал он в «Майн кампф», — и оно только погибнет от вечного мира»[423].
К 1938 году Гитлер почувствовал себя достаточно сильным, чтобы пересечь национальные границы, установленные Версалем. Первой целью стала его родина Австрия, которая оказалась в ненормальном положении вследствие Сен-Жерменского 1919 года и Трианонского 1920 года договоров (эквивалентов Версаля для Австро-Венгерской империи). До 1806 года Австрия была центром Священной Римской империи; до 1866 года она была ведущим — для некоторых единственным ведущим — германским государством. Лишенная Бисмарком своей исторической роли в Германии, она перенесла центр своего внимания на балканские и центральноевропейские владения, пока не растеряла и их в Первой мировой войне. Австрии, бывшей империи, сузившейся до маленького немецкоговорящего ядра, запрещалось по Версальскому договору присоединяться к Германии — по статье, которая находилась в очевидном противоречии с принципом самоопределения. Даже несмотря на то что аншлюс с Германией оставался целью многих по обе стороны австро-германской границы (включая Штреземана), он был вновь заблокирован странами-союзниками в 1930 году.
Итак, союз Германии и Австрии таил в себе ощущение двусмысленности, ставшей существенным элементом успехов ранних притязаний Гитлера. Он отвечал принципу самоопределения, но в то же время подрывал баланс сил, который государственные деятели все меньше и меньше хотели задействовать для оправдания применения силы. После месяца нацистских угроз и австрийских уступок, а потом пересмотра своего решения, 12 марта 1938 года немецкие войска вошли в Австрию. Сопротивления не было, а австрийское население, большинство которого радовалось до безумия, казалось, ощущало, что, лишившись империи и оставшись беспомощным в Центральной Европе, ему лучше избрать для себя будущее в виде германской провинции, а не второстепенного игрока на европейской сцене.
Сдержанные протесты демократических стран против аннексии Австрии Германией едва ли выражали моральную озабоченность, уходя при этом в сторону от принятия каких-либо конкретных мер. И поскольку по системе коллективной безопасности уже позвонил погребальный колокол, Лига Наций хранила молчание в то время, как государство — член Лиги было проглочено сильным соседом. Демократии теперь стали вдвойне приверженцами умиротворения в надежде на то, что Гитлер остановится, когда вернет всех этнических немцев в лоно родины.
Судьба избрала Чехословакию в качестве объекта эксперимента. Как и прочие государства-преемники Австро-Венгрии, оно было почти таким же многонациональным, как и сама империя. Из 15 миллионов ее населения почти треть не была ни чехами, ни словаками, а словацкая приверженность к этому государству была весьма слабой. В состав нового государства входили три с половиной миллиона немцев, почти один миллион венгров и около половины миллиона поляков. Положение усугублялось еще и тем, что эти меньшинства проживали на территориях, соседствующих с их этническими отечествами, что делало их требования о присоединении к родным странам даже еще более весомыми в свете превалирующего версальского принципа самоопределения.
В то же самое время Чехословакия политически и экономически была наиболее передовой из всех государств-преемников. Она была подлинно демократической страной, а уровень жизни был сопоставим с уровнем жизни в Швейцарии. Она обладала крупной армией, и большая часть ее превосходной военной техники была чешской разработки и производства; она была связана военными союзами с Францией и Советским Союзом. Поэтому с точки зрения традиционной дипломатии было бы нелегко оставить Чехословакию без помощи; с точки же зрения принципа самоопределения было бы в равной степени затруднительно ее защищать. Воодушевленный успехом ремилитаризации Рейнской области, Гитлер начал в 1937 году угрожать Чехословакии от имени этнических немцев. Поначалу эти угрозы имели целью заставить чехов предоставить особые права немецкому меньшинству в «Судетенланде», как германская пропаганда окрестила эту территорию. Но в 1938 году Гитлер повысил температуру своей риторики, давая понять, что намеревается силой присоединить Судетскую область к Германскому рейху. Франция приняла на себя обязательства защищать Чехословакию, как и Советский Союз, хотя советская помощь чехам была обусловлена оказанием помощи сперва со стороны Франции. Более того, остается весьма сомнительным, пропустили ли бы Польша или Румыния советские войска, следующие на защиту Чехословакии, через свою территорию.
С самого начала Великобритания избрала путь умиротворения. 22 марта, вскоре после аннексии Австрии, Галифакс напомнил французским руководителям, что гарантия Локарно распространяется только на французскую границу и могла бы потерять силу, если Франция претворит в жизнь свои договорные обязательства в Центральной Европе. Меморандум министерства иностранных дел предупреждал: «Эти обязательства [гарантия Локарно] являются, с их точки зрения, непростым вкладом в дело поддержания мира в Европе, и, хотя они не имеют намерений отказываться от них, они также не видят, каким образом их можно дополнить»