Новая политика Сталина отличалась от старой лишь в плане расстановки акцентов. Даже в лучшую пору поддержки им коллективной безопасности и «единых фронтов» Сталин всегда так обусловливал советские обязательства, что этим обеспечивал себе возможность заключения сепаратной сделки после начала войны. Но теперь, весной 1939 года, когда оставшийся кусок Чехословакии еще не был оккупирован Германией, Сталин собирался сделать еще один шаг вперед. Он начал маневрировать ради получения возможности заключения сепаратной сделки до начала войны. Никто не должен был бы жаловаться на то, что Сталин держал свои намерения в тайне; причиной испытанного демократическими странами шока была их неспособность понять, что Сталин, страстный революционер, был, прежде всего, хладнокровным стратегом.
После оккупации Праги Великобритания отказалась от политики умиротворения по отношению к Германии. Британский кабинет теперь преувеличивал нацистскую угрозу ровно настолько, насколько он ранее ее недооценивал. Он был убежден в том, что Гитлер вслед за ликвидацией Чехословакии совершит еще одно нападение — некоторые полагали, что на Бельгию, другие считали, что на Польшу. В конце марта 1939 года распространились слухи, что целью является Румыния, не имевшая даже общей границы с Германией. И все же было бы крайне нетипично для Гитлера напасть на вторую никак не связанную с первой цель и так быстро по времени. Гораздо типичной для него была тактика, состоящая в том, чтобы эффект от одного удара деморализовал его очередную запланированную жертву еще до нанесения нового удара. Во всяком случае, мы сейчас знаем, что у Великобритании было гораздо больше времени на разработку собственной стратегии, чем полагали ее руководители. Более того, если бы британский кабинет тщательно проанализировал сталинские заявления на XVIII съезде партии, он бы понял, что, чем усерднее Великобритания организовывала сопротивление Гитлеру, тем более холодным, по всей вероятности, был бы Сталин в своих действиях, направленных на то, чтобы усилить свое воздействие на обе стороны.
Британский кабинет стоял теперь перед фундаментальным стратегическим выбором, хотя нет доказательства тому, что он отдавал себе в этом отчет. Оказывая сопротивление Гитлеру, он должен был решить, будет ли этот подход базироваться на создании системы коллективной безопасности или на традиционном союзе. Если бы он предпочел первый вариант, для участия в антинацистском сопротивлении приглашалась бы самая широкая группа стран; в случае выбора второго варианта Великобритании предстояли компромиссы — с тем чтобы увязать свои интересы с интересами потенциальных союзников, таких, как Советский Союз.
Кабинет выбрал коллективную безопасность. 17 марта были направлены ноты Греции, Югославии, Франции, Турции, Польше и Советскому Союзу, содержащие запрос о том, как бы они прореагировали на предполагаемую угрозу Румынии, — исходная посылка состояла в том, что у них у всех будет-де одинаковая заинтересованность и единый подход. Как представляется, Великобритания решила вдруг предложить то, от чего она отказывалась с 1918 года, — территориальные гарантии для всей Восточной Европы.
Ответы различных стран лишний раз продемонстрировали главную слабость доктрины коллективной безопасности — это предпосылка о том, что все нации и как минимум все потенциальные жертвы в равной мере заинтересованы в отражении агрессии. Каждая из восточноевропейских стран представляла собственные проблемы как особый случай и подчеркивала свои национальные, а не коллективные озабоченности. Греция ставила свое решение в зависимость от Югославии; Югославия интересовалась намерениями Великобритании — то есть все возвращалось к исходной точке. Польша указала, что не готова выбирать между Великобританией и Германией или подключаться к защите Румынии. Польша и Румыния не соглашались на участие Советского Союза в защите их стран. А ответом Советского Союза было предложение созвать в Бухаресте конференцию всех стран, кому был адресован британский запрос.
Это был умный маневр. Если бы конференция состоялась, она бы установила принцип советского участия в обороне стран, которые боялись Москвы точно так же, как и Берлина; если бы эта инициатива была отвергнута, то у Кремля появилось бы оправдание, для того чтобы оставаться в стороне, следуя своему предпочтительному варианту выяснения возможности достижения договоренности с Германией. Москва, по существу, требовала от стран Восточной Европы назвать главной угрозой своему существованию Германию и бросить ей вызов еще до того, как Москва разъяснит свои намерения. А так как ни одна из восточноевропейских стран не была к этому готова, Бухарестская конференция так и не состоялась.
Такая сдержанная реакция заставила Невилла Чемберлена искать другие варианты. 20 марта он предложил принять совместную декларацию о намерениях между Великобританией, Францией, Польшей и Советским Союзом, проводить совместные консультации в случае возникновения угрозы независимости любому из европейских государств, «имея в виду совместные действия». Будучи возрождением Тройственного согласия перед началом Первой мировой войны, это предложение ничего не говорило ни о разработке военной стратегии, которая была бы использована в случае провала средств сдерживания, ни о перспективах сотрудничества между Польшей и Советским Союзом, которое принималось как должное.
Со своей стороны, Польша, романтически переоценивавшая свои военные возможности, которые, как представляется, разделяла Великобритания, отказывалась присоединиться к совместным действиям с Советским Союзом, что заставляло Великобританию делать выбор между Польшей и Советским Союзом. Если бы она давала гарантии Польше, уменьшились бы побудительные мотивы у Сталина в отношении участия в совместных оборонительных действиях. Поскольку Польша располагалась между Германией и Советским Союзом, Великобритании пришлось бы взять обязательство вступить в войну прежде, чем Сталину потребуется принять какое-либо решение. С другой стороны, если Великобритания сконцентрирует свои усилия на заключении пакта с Советским Союзом, Сталин наверняка потребует причитающуюся ему долю за помощь Польше, настаивая на перемещении советской границы к западу, в направлении «линии Керзона».
Подстрекаемый общественным недовольством и убежденный в том, что отступление и дальше ослабит позиции Великобритании, британский кабинет отказался жертвовать какими-то еще странами, независимо от геополитических требований. Одновременно британские государственные деятели страдали неправильным пониманием того, что Польша в военном отношении была так или иначе сильнее Советского Союза и что Красная Армия не имеет наступательного потенциала — довольно правдоподобное утверждение, особенно в свете только что проведенных массовых чисток среди советских военных руководителей. И, что самое главное, британское руководство испытывало глубочайшее недоверие к Советскому Союзу. «Должен признаться, — писал Чемберлен, — в своем собственном весьма глубоком недоверии к России. У меня нет ни малейшей уверенности в том, что она в состоянии развернуть эффективные наступательные действия, даже если этого захочет. И я не доверяю ее мотивам, которые, как мне представляется, имеют мало общего с нашими идеалами свободы, она озабочена только тем, чтобы перессорить всех друг с другом»[444].
Полагая, что находится в страшнейшем цейтноте, Великобритания сделала решительный шаг и объявила о выдаче такого рода континентальных гарантий мирного времени, от которых систематически отказывалась с момента подписания Версальского мира. Обеспокоенный сообщениями о неминуемости германского нападения на Польшу, Чемберлен даже не раздумывал по поводу проведения переговоров с Польшей о заключении двухстороннего союза. Вместо этого он собственной рукой набросал проект односторонней гарантии Польше 30 марта 1939 года и на следующий день передал его в парламент. Гарантия представлялась заслоном, предназначенным для предотвращения нацистской агрессии, угрозы, которая, как оказалось, основывалась на ложной информации. За гарантией должна была последовать более спокойная попытка создания широкой системы коллективной безопасности. Вскоре после этого Греции и Румынии были выданы односторонние гарантии, в основе которых лежали те же самые причины.
Движимая моральным негодованием и стратегическим замешательством Великобритания, таким образом, скатилась к выдаче гарантий таким странам, которые, как настоятельно утверждали все ее премьер-министры послевоенных лет, она не сможет и не захочет защищать. Послеверсальские реалии Восточной Европы так далеко отошли от британского опыта, что кабинет даже не отдавал себе отчета в том, что своим выбором он многократно усилил варианты Сталина по отношению к Германии и облегчил ему выход из предлагаемого общего фронта.
Руководство Великобритании приняло с такой верой желаемое участие Сталина в их стратегии за действительное, что посчитало, будто способно контролировать как сроки, так и масштабы этого участия. Министр иностранных дел лорд Галифакс настаивал на том, чтобы Советский Союз пока подержали в резерве и «пригласили оказать поддержку при определенных обстоятельствах в наиболее удобной форме»[445]. Конкретно Галифакс имел в виду лишь поставку военного снаряжения, но не перемещение советских войск за пределы собственных границ. Он даже не пояснил, какие могут быть у Советского Союза стимулы для игры такой второстепенной роли.
На самом же деле британские гарантии Польше и Румынии устранили у Советов последний имевшийся стимул для вступления в серьезные переговоры относительно союза с западными демократиями. С одной стороны, эти гарантии распространялись на все границы европейских соседей Советского Союза, за исключением балтийских государств, и, по крайней мере на бумаге, сдерживали советские амбиции точно так же, как и немецкие. (Тот факт, что Великобритания проигнорировала эту реальность, продемонстрировал, до какой степени в головах западных политиков засел «единый фронт миролюбивых стран».) Но, что гораздо важнее, односторонние британские гарантии оказались подарком для Сталина, так как они обеспечивали его максимумом того, что нужно для любых переговоров, начинающихся с чистого листа. Если Гитлер двинется на восток, Сталин мог рассчитывать на вмешательство в войну Великобритании еще до того, как тот дойдет до советской границы. Сталин, таким образом, пожинал плоды союза «де-факто» с Великобританией, не давая никаких ответных обязательств.