Сталин был не только терпеливее, но и, как коммунист, в большей степени уважал исторические силы. За почти 30 лет своего правления он ни разу не ставил все на один бросок фишки и полагал, ошибочно, что Гитлер тоже никогда не пойдет на это. Но Сталин безумно боялся того, что поспешное советское развертывание сил может спровоцировать германский превентивный удар. И он неверно понял поспешность Гитлера, с какой тот стремился зачислить его в число участников Трехстороннего пакта, приняв эту поспешность за доказательство того, что 1941 год нацисты собираются посвятить дальнейшим попыткам сломить Великобританию. Похоже, Сталин был уверен, что следующий за ним 1942 год и будет годом решения вопроса о войне с Германией. Сталинский биограф Дмитрий Волкогонов сказал мне, что Сталин держал в запасе вариант превентивного нападения на Германию в том году, что может объяснить, почему в 1941 году было начато передовое развертывание советских войск на дальних подступах. Ожидая, что Гитлер, прежде чем напасть, предъявит какие-либо значительные требования, Сталин, возможно, готов был в значительной части пойти ему навстречу, по крайней мере в 1941 году.
Все эти расчеты провалились, поскольку их основным предположением было то, что Гитлер также прибегает к рациональным расчетам; Гитлер, однако, считал для себя необязательным заниматься нормальными вычислениями степени риска. Ни один год правления Гитлера не проходил без того, чтобы он не предпринял каких-либо действий, которые, как предупреждало его окружение, были слишком опасны: перевооружение в 1934–1935 годах, новая оккупация Рейнской области в 1936 году, оккупация Австрии и Чехословакии в 1938 году, нападение на Польшу в 1939 году и кампания против Франции в 1940 году. Гитлер не собирался делать 1941 год исключением. С учетом особенностей его личности, он мог бы дать отступного, если бы Советский Союз примкнул к Трехстороннему пакту с минимумом оговорок и принял бы участие в военных действиях против Великобритании на Ближнем Востоке. И тогда, когда Великобритания была бы разбита, а Советский Союз изолирован, Гитлер обязательно обратился бы к исполнению заветной мечты о завоеваниях на востоке.
И никакие умные маневры Сталина никак не дали бы его стране возможности избежать участи, постигшей Польшу за год до этого. Польское правительство могло спастись от германского нападения в 1939 году, лишь согласившись отдать «польский коридор» и Данциг, а также присоединившись потом к нацистскому крестовому походу против Советского Союза, по окончании которого Польша все равно оказалась бы во власти Гитлера. А теперь, годом позже, выяснилось, что Советский Союз может получить отсрочку от германской агрессии, лишь приняв нацистские предложения (ценой полнейшей изоляции и посредством вступления в рискованную войну против Великобритании). В итоге, однако, ему все равно грозило бы нападение со стороны Германии.
Обладая стальными нервами, Сталин следовал политике двух дорожек, сотрудничая с Германией путем поставок военного снаряжения и одновременно геополитически противостоя ей, словно не существовало никакой опасности вообще. И хотя он не желал вступать в Трехсторонний пакт, но все же предоставил Японии то единственное преимущество, которое дало бы ей членство Советского Союза в Трехстороннем пакте, обеспечив тыл Японии для ее авантюр в Азии.
Хотя, конечно, Сталин не знал о том, что Гитлер инструктировал своих генералов, что нападение на СССР дало бы возможность Японии открыто бросить вызов Соединенным Штатам, он пришел к такому выводу самостоятельно и занялся устранением подобного побудительного мотива. 13 апреля 1941 года он заключил в Москве договор о ненападении с Японией, следуя в основном той же самой тактике в отношении нараставшей напряженности в Азии, какую применил в отношении польского кризиса полутора годами ранее. В каждом случае он устранял для агрессора риск борьбы на два фронта и отводил войну от советской территории, поддерживая, как он считал, повсюду капиталистическую гражданскую войну. Пакт Гитлера — Сталина дал ему двухлетнюю передышку, а договор о ненападении с Японией позволил через полгода перебросить армейские части с Дальнего Востока для участия в битве под Москвой, которая решила исход войны в его пользу.
После заключения договора о ненападении Сталин сделал беспрецедентный жест и проводил японского министра иностранных дел Иосуке Мацуоку на железнодорожный вокзал. Это было признаком особой важности для Сталина договора с Японией, а также стало поводом — в присутствии всего дипломатического корпуса — призвать Германию к переговорам и одновременно выставить напоказ свой возросший вес в качестве партнера по переговорам. «Европейские проблемы решатся естественным путем, если Япония и СССР будут сотрудничать», — заявил Сталин министру иностранных дел достаточно громко, чтобы все могли это слышать[469]. Возможно, он имел в виду, что теперь, когда обеспечена безопасность его восточной границы, его переговорные позиции в Европе улучшились. Но, вероятно, это говорилось также и для того, чтобы подчеркнуть, что Германии теперь незачем воевать с Советским Союзом для обеспечения тылов Японии для войны с Соединенными Штатами.
«Не только европейские, но и азиатские», — отвечал японский министр иностранных дел Мацуока. «Весь мир будет обустроен!» — согласился Сталин. Когда воевать будут другие, должно быть, подумал он, а Советский Союз получит материальную компенсацию благодаря их успехам.
И чтобы довести свои слова до сведения Берлина, Сталин затем подошел к германскому послу фон дер Шуленбургу, обнял его за плечи и сказал: «Мы должны оставаться друзьями, и Вы должны теперь все для этого сделать». Чтобы убедиться, что он использовал все каналы, включая военный, и передать свое послание, Сталин затем подошел к исполняющему обязанности немецкого военного атташе и громко произнес: «Мы останемся друзьями с Вами в любом случае»[470].
У Сталина были причины опасаться поведения Германии. Как Молотов намекнул в Берлине, он делал нажим на Болгарию, чтобы та приняла советскую гарантию. Сталин также вел переговоры с Югославией в апреле 1941 года о заключении договора о дружбе и ненападении, как раз в тот самый момент, когда Германия запрашивала права на транзитный проход своих войск через Югославию для нападения на Грецию, — такого рода действия, само собой, усиливали сопротивление Югославии германскому нажиму. Как оказалось, советский договор с Югославией был подписан всего за несколько часов до того, как германская армия пересекла югославскую границу.
Главная слабость Сталина как государственного деятеля заключалась в том, что он имел тенденцию приписывать своим противникам ту же самую способность к холодному расчету, какой обладал он сам и чем весьма гордился. Это привело Сталина к недооценке последствий собственной неуступчивости и переоценке масштабов собственного воздействия в плане умиротворения, какими бы редкими эти попытки ни были. Такой подход должен был нанести ущерб его отношениям с демократическими странами после войны. В 1941 году он был безоговорочно убежден до самого момента пересечения немцами советской границы, что он способен в последнюю минуту отбить нападение, организовав переговоры, в ходе которых все свидетельствовало бы о том, что он готов делать большие уступки.
Разумеется, нельзя сказать, что Сталин не пытался отвести нападение Германии. 6 мая 1941 года советский народ узнал, что Сталин возложил на себя обязанности главы правительства, прежде исполнявшиеся Молотовым, который оставался заместителем главы правительства и министром иностранных дел. Так Сталин впервые вышел из уединения в рядах коммунистической партии и открыто принял на себя реальную ответственность за повседневное ведение дел.
Только обстановка исключительной опасности могла сподвигнуть Сталина сбросить ореол некоей таинственной угрозы, который был его любимым методом управления. Тогдашний заместитель министра иностранных дел Андрей Вышинский сказал послу вишистской Франции, что занятие Сталиным государственного поста ознаменовало «величайшее событие за всю историю Советского Союза с момента его возникновения»[471]. Фон дер Шуленбург полагал, что разгадал намерения Сталина. «На мой взгляд, — говорил он Риббентропу, — можно со всей определенностью предположить, что Сталин поставил внешнеполитическую задачу исключительной важности перед Советским Союзом, которой он надеется достичь ценою личных усилий. Я твердо уверен в том, что в нынешней международной обстановке, которую он считает серьезной, Сталин поставил перед собою цель уберечь Советский Союз от конфликта с Германией»[472].
Несколько последующих недель подтвердили точность предвидения германского посла. Как бы посылая успокоительный сигнал Германии, ТАСС в сообщении от 8 мая отрицал факт необычной концентрации советских войск на западных границах. В течение последующих недель Сталин разорвал дипломатические отношения со всеми европейскими правительствами в изгнании, базирующимися в Лондоне, сопровождая это оскорбительными разъяснениями, что теперь всеми их делами будет заниматься германское посольство. Одновременно Сталин признал марионеточные правительства, которые Германия поставила на некоторых из оккупированных территорий. В целом Сталин лез из кожи вон, чтобы заверить Германию в признании им всех ее действующих завоеваний.
Чтобы устранить любой возможный предлог для агрессии, Сталин не дал передовым советским соединениям перейти на повышенную боевую готовность. И оставил без внимания британские и американские предупреждения о неминуемом германском нападении — частично, возможно, потому, что подозревал англосаксов в желании втянуть его в схватку с Германией. Хотя Сталин запретил открывать огонь по все чаще нарушающим границы самолетам-разведчикам, в отдалении от границы он разрешал проведение учений по гражданской противовоздушной обороне и призыв резервистов. Сталин, очевидно, решил, что наилучший шанс для сделки в последний момент заключается в том, чтобы заверить Германию в своих намерениях, особенно с учетом того, что ни одна из контрмер не могла иметь решающего значения.