Вопреки всем договоренностям с российским послом и совершенно неожиданно для своего правительства Баттенберг в сентябре 1883 г. подписал манифест, в котором объявил о полном прекращении своих полномочий и восстановлении Тырновской конституции. Под свист и улюлюканье депутатов генералы Соболев и Каульбарс вышли из парламента и были вынуждены написать прошение об отставке и покинуть страну.
Хотя Ионин не смог добиться постепенного перехода к конституционному режиму из-за вероломства князя и его австрийских «спонсоров», но стараниями русского посла царскому правительству удалось «сохранить лицо» – русские генералы покинули свои посты не вследствие приказа Баттенберга или выражения недоверия со стороны Народного собрания, а по разрешению царя. Для исправления сложившегося положения Ионин предлагал различные меры, в том числе подготовку необходимых условий для «прекращения правления князя после демонстрации военной силы»[177]. Однако прозападные круги в России пытались всеми силами сохранить князя с его антироссийскими интригами «на плаву» вплоть до переворота 1886 г. (который был организован русскими офицерами и в своих основных чертах соответствовал плану Ионина, однако был уже слишком запоздалой мерой – Н.И.).
И.С. Аксаков, описывая события 1883 г. сделал вывод: «Теперь несомненно, что интрига была – австрийская, что обе болгарские партии, «консерваторы» и «либералы», равно и сам князь Александр, сделались вольными или невольными, сознательными или бессознательными ее орудиями, и что эти «последние события» знаменуют собою победу австрийской политики, или проще: вторжение Австрийцев в Болгарию»[178]
Несмотря на чувствительный удар по самолюбию российского царя, его племяннику удалось удержаться на монаршем престоле. Тем не менее, благодаря решительной позиции русского посла удалось прекратить поползновения Баттенберга в отношении российского воинского контингента (планов сокращения его численности и увольнения офицеров, не желавших слепо исполнять приказы князя). Ионин даже издал собственное письменное распоряжение, запрещавшее российскому офицерству исполнять княжеский указ о реорганизации военного министерства.
В октябре 1883 г. Ионин отправил в Россию 50-страничный меморандум, в котором детально объяснил причины болгарского кризиса и его возможные последствия. Прочитав отчет, царь Александр III, который в 1881 г. одобрил переворот Баттенберга и приостановление действия Тырновской конституции, вынужден был лаконично прокомментировать: «Все здесь очень подробно, четко изложено и справедливо»[179].
Несмотря на то, что Ионину не удалось до конца выполнить свою миссию и без потерь выйти из болгарского кризиса, царь благосклонно отнесся к нему, написав: «Я очень доволен всеми энергичными действиями Ионина и особенно ценю его решительность, твердость, а также то, что он взял на себя ответственность и не просил каждый раз указаний из Петербурга, тем самым еще раз продемонстрировав свои способности и находчивость»[180]. Конечно, в последней фразе содержался скрытый намек на то, что посол несколько «зарвался» в своем жестком отношении к князю, однако это не привело к окончанию карьеры Ионина.
Сославшись на потоки клеветы и ругательств в адрес Ионина, посыпавшихся в Петербург от князя и его окружения, российский МИД в феврале 1884 г. сменил его на посту посла А.И. Кояндером. В итоге, отказавшись от свержения Баттенберга по плану Ионина, российская прозападная клика плыла по течению, пока ход событий не привел в 1886 г. к разрыву дипломатических отношений с Болгарией на долгие десять лет.
Ионину же было предписано вернуться в Латинскую Америку. До отъезда он довольно часто посещал светские рауты в Санкт-Петербурге, и его «симпатичный образ» отразил в своих воспоминаниях К.Ф. Головин[181]. Как писал Головин, Александр Семенович славян «любил искренне, но не делал себе на их счет никаких иллюзий. А черногорцев он выделял из прочих, потому что с ними сжился и полюбил их. Да и нельзя было артистической натуре Ионана, отворачивавшейся от всего заурядного, от всего мещанского, не полюбить такой самобытный народец, как черногорцев»[182].
Описывая интеллектуальные и моральные качества Ионина, Головин (в своих мемуарах весьма сдержанный на эмоции) не скупился на похвалы: «Это был глубоко-добрый человек и очень зоркий в то же время. Людская низость не оставалась для него тайной, но относиться мягко к людям он оттого не разучался. А для него самого совершить что-нибудь дурное или пожелать другому зла было просто невозможностью.
Нельзя было не полюбить этого сердечного, высокоблагородного человека»[183].
Приехав по месту своей службы, Ионин отнюдь не воспринимал свое назначение как ссылку. Его исключительные качества в профессии дипломата не могли не обратить внимания государственных деятелей Латинской Америки. Итогом стало то, что в 1883–1892 гг. он был не только чрезвычайным послом в Бразилии, но и совмещал эту должность с посольскими функциями в Аргентине и Уругвае, сыграл немалую роль в восстановлении в 1890 г. отношений с Мексикой. Совершил длительное путешествие вдоль восточного побережья континента, от эстуария Амазонки до Магелланова пролива, а также западного берега, вдоль Чили и Перу, закончив маршрут в порте Кальяо рядом со столицей Перу – Лимой. Творческим итогом стало написание, как отмечало выше, 4-томного труда «По Южной Америке»[184].
Это интереснейшее описание истории, политической и экономической жизни, экзотической природы, быта континента стало, при всех достоинствах, «прикрытием» упорных поисков русского патриота новых возможностей для расширения геополитического влияния России. Он разыскивал и встречался с немногочисленными в то время русскими эмигрантами, сплачивал их с помощью благотворительности и поощрения религиозной общности. Ионин сыграл важнейшую роль в открытии первой православной церкви в Буэнос-Айресе в 1888 г. (при участии обер-прокурора Святейшего Синода К.П. Победоносцева)[185]. Ратовал за расширение географии российских морских путей в Южной Атлантике и Тихом океане. Им были фактически заложены основы для создания баз ВМФ в Аргентине и Чили – в то время они представляли собой склады с углем и провиантом для российской торговых судов и военных кораблей.
Вернувшись из Латинской Америки, Ионин продолжал свою публицистическую деятельность, печатал очерки и заметки о Балканах, статьи в журнале «Русский Вестник» и «Русское обозрение» под псевдонимом Spectator (по словам его друга, известного ру сского философа К.Н. Леонтьева)[186]. Совмещал публицистику с основной профессией дипломата, исполнял обязанности временного комиссара от Российской империи в «Кассе египетского долга» (международной комиссии, осуществлявшей контроль за финансами Египта после объявления его банкротом в 1876–1878). На этом посту он смог добиться от Великобритании возврата денег, взятых для колониальных военных экспедиций в Судан. Затем в качестве представителя от России участвовал в международных конференциях по принятию мер против холеры в Венеции (1891) и Дрездене (1892), в 1894 г. – в международной конференции в Венеции по принятию мер против чумы. В 1897–1900 гг. служил послом в Швейцарии, где также успешно продвигал интересы России во всех направлениях. Так, в частности, по его инициативе на Сен-Готардском перевале был установлен в 1899 г. памятник Александру Васильевичу Суворову. Скончался А.С. Ионин в Санкт-Петербурге в 1900 г. на 63-м году жизни.
Любопытно, что даже недоброжелатели Ионина из стана «западников» и либералов отмечали его глубокий ум и высочайший профессионализм. Так, например, В.Н. Ламздорф (министр иностранных дел России в 1900–1906 гг., которого, кстати, царь, намекая на нетрадиционную ориентацию, называл «мадам») писал в своих дневниках за 1889 г. (естественно, не без лицемерия): «Мы вспоминаем несколько оригинальных черт этого прекрасного Ионина, всегда деятельного и предприимчивого. Его донесения об Аргентинской Республике в высшей степени интересны, и на извлечении из них, представленном государю, Его Величество начертал: «Весьма интересно»»[187].
Генерал от инфантерии А.Ф. Редигер (военный министр России в 1905–1909 гг.) в своих мемуарах так описывал Ионина, с которым встречался в Болгарии в 1883 г.: «Александр Семенович Ионин был чрезвычайно умный и добрый человек, много видавший на своем веку. Он был не очень стар (пятьдесят лет?), но казался совсем стариком, страдал нервными подергиваниями в лице и в руке и вообще был слабого здоровья. Я не думаю, чтобы он был большим дипломатом, хотя бы потому, что никогда не мог скрывать своих мыслей – они у него ясно видны были по лицу»[188]. Не правда ли – весьма характерное замечание: «честный вояка» упрекает Ионина в том, что он не лжет, не кривит истиной, не лицемерит!
И это действительно было уникальным явлением среди чиновничества в целом, и особенно – среди дипломатов. Коллега Ионина по МИДу (также славянофил) Ю.С. Карцев в своих мемуарах дал прекрасную картину пестования в дипломатической среде двуличия, фальши, покорности и конформизма в отношении начальства и преклонения перед Западом (прежде всего Германией и Австро-Венгрией): «Цель дипломатической дрессировки – сгладить углы индивидуальности, погасить в человеке душевную искру; bon ventre – mauvais coeur (хорошо желудку – плохо душе) – классический девиз дипломатической карьеры»