разобраться в борьбе партий и заметить трещины в гетманском режиме, при котором не было одной одушевляющей идеи, а, главное, дисциплины. Меня смутила лишь некоторая пестрота личного состава, особенно в министерстве закордонных справ. Там были и самостийные щирые украинцы, бывшие русские бюрократы, не признававшие никакой Украины, просто оппортунисты, как, напр[имер], Палтов, и авантюристы, желавшие покушать украинских галушек и укрыться от большевистского шквала. Были, конечно, люди идейные, как, напр[имер]: Дорошенко, Шемет-Главатный и др[угие], но они составляли исключения. Скоропадскому приходилось действовать с этими пёстрыми составами, лавируя между немцами, союзниками, великорос[сийской] оппозицией, украинцами-националистами, наконец социалистами и большевиками. Я как-то попал на обед, не помню, в честь кого, куда меня пригласил граф Толстой-Олсуфьев, и был ошеломлён разноголосицей – один провозглашал здравицу за неделимую Россию, другой пил за федерацию, третий же за украинскую автономию. В общем, столпотворение вавилонское. Большинство обедавших были беглые сановники, единогласно бранившие гетмана, вообразившего себя каким-то самодержцем. То же впечатление пестроты и разноголосицы я вынес из разговоров с некоторыми украинцами и, в частности, при посещении министерства закордонных справ. Я там, между прочим, встретил бывшего губернатора г. Суковкина, который собирался ехать посланником в Константинополь и хлопотал о верительной грамоте, редакция коей вызывала затруднения. Деловою частъ[ю] министерства заведовали, кроме Палтова, гг…[404]
* * *[405]
Между тем приближался последний фазис войны. В Киеве были, по-видимому, плохо осведомлены о положении западного фронта и держались прежней германо-австрийской ориентации, игнорируя державы Согласия (Антанта). От одного из служащих министерства г. Галина (он был галичанин родом и состоял офицером австрийской армии) я узнал, что киевское дипломатическое ведомство намерено заявить о своём нейтралитете и предупредить державы Согласия, что Украина, как нейтральная страна, не может быть объектом и местом военных действий. Кстати, г. Галин был весьма способный и образованный человек, прекрасно знавший украинские дела. Такое заявление показалось мне неуместным, о чём я сообщил товарищу министра Палтову – министр Дорошенко был в отсутствии. То же самое я заявил самому гетману, предложив обратиться к державам Согласия с предложением восстановить деловые сношения, нарушенные германской оккупацией. Кстати, я перед этим был назначен посланником Украины в Вашингтоне, о чём было опубликовано в Киевском официальном вестнике. Вместе со мной был назначен Антонович в качестве советника, а г. Гасенко и г. Шумяцкий — секретарями. В это время в Киеве находился наш бывший посол в Вашингтоне барон Р.Р. Розен. Он горячо убеждал меня остаться на гетманской службе, даже предложил своё содействие для организации министерства, ибо здесь все дилетанты, заметил он, и служба имеет довольно кустарный характер, нет знания, опыта и рутины. Он не одобрил моего намерения ехать за границу, говоря, что в Киеве я нужнее. Не знаю, говорил ли он обо мне, как обещал, с гетманом или Лизогубом.
Казалось бы, что после всего виденного следовало уезжать не теряя времени, испытав уже смену революционных событий в Петербурге и Финляндии, и особенно ввиду совета секретаря моего Гасенко. Он был в сношениях с оппозиционной националистической партией и знал, что готовится выступление Петлюры и его сторонника Винниченко и других. Последний пожелал меня видеть и в разговоре критиковал гетманский режим и [обосновывал] необходимость более национально-украинского направления. К сожалению, я не придал значения его словам, хотя знал, что он приверженец Петлюры. Несмотря на виденное и слышанное, я замешкался, чтобы принять участие в совещании, кажется, под председательством Палтова в министерстве закордонных справ – толковали об инструкции украинским агентам за границей. [Присутствовали] Могилянский, Шульгин, Дашкевич, Галин, не помню имена остальных членов. Причём говорили по-русски, а не по-украински и, как водится, обсуждали второстепенные вопросы, уклоняясь от более существенных и принципиальных.
При следующем свидании с П.П. Скоропадским он сказал, что слышал о сделанном мною предложении сговориться с державами Согласия и что считает такой шаг желательным, но не видит, как можно его осуществить. Находившийся при этом Палтов возразил, что Украина связана с германо-австрийским блоком и что всякая наша попытка к сближению с Антантой будет отклонена. К тому же, – прибавил он, – некому поручить подобные переговоры, разве за это дело воз[ь]мётся г. Коростовец. Его как бывшего русского посланника, может быть, примут и, если захотят, выслушают.
В заключение П.П. Скоропадский предложил мне съездить в Яссы, где тогда находилось румынское правительство (Букарест [так в тексте. – Публ.) был занят австро-германским [и] войсками) и дипломатический корпус. Я хотел взять с собой в качестве секретаря старшего сына, но Палтов по каким-то служебным соображениям командировал со мной князя А. Путятина. Это был офицер-преображенец и светский человек, но, конечно, мало опытный в дипломатических делах.
Перед отъездом из Киева я встретил на завтраке у гетмана германского и австрийского посланников (фамилии не помню). Они были предупреждены Скоропадским о моей командировке в Яссы и спросили, что именно я предполагаю заявить представителям Антанты, и не нарушит ли это принятых Украиной обязательств. Особенную тревогу проявил (граф?…)[406] германский посланник. Я ответил, что Украина должна, прежде всего, думать о себе[407] и о поддержании правопорядка и спокойствия, а затем уже о соседях и даже союзниках. Что я вовсе не намерен нарушать договора, но что нужно гарантировать будущее, а для этого желательно восстановить с Антантой нормальные отношения. Оба между прочим заявили, что давно не получали инструкций относительно Украины, а австриец прибавил, что не знает, что творится в Вене и не может сказать, насколько моя миссия желательна для австр[ийского] правит[ельст]ва.
Я выехал вместе с женою и князем Путятиным 1-го или 2-го ноября и, прибыв в Яссы, остановился в украинском консульстве, где уже жил генерал Дашкович-Горбацкий в качестве украинского посланника в Румынии.
Консулом состоял некто Чеботаренко, как потом оказалось, приверженец Петлюры, державший последнего в курсе всего происходившего[408]. Петлюра в это время, хотя находился под арестом, уже подготовлял выступление против гетмана. Письма мои попадали таким путём к Петлюре. Эта двойная бухгалтерия даёт некоторое понятие о тогдашних украинских представителях за границей и характеризует царивший в Киеве разлад. Впрочем, сообщения Горбацкого едва ли имели политическое значение. Генерал интересовался больше внешним эффектом – парадировал в новой для него роли посланника и, облекшись в мундир, разъезжал в автомобиле с украинским флагом.
Вскоре по приезде я посетил румынских министров (не помню фамилии), а также бывшего русского посланника Поклевского-Козел, продолжавшего жить в Румынии уже без официального положения. Я просил Поклевского устроить мне свидание с английским, французским и американским посланниками, на что он охотно согласился. С такой же просьбой я обратился к французскому военно-морскому агенту маркизу де Беллоа, которого знал по Пекину и Петербургу, и к сербскому посланнику г. Анастасиевичу. Поклевский, между прочим, сообщил, что к его посредничеству уже обращалась русская делегация членов Государственного Совета и Думы с тем, чтобы просить державы Согласия не признавать гетмана и Украины, ибо как сторонники единой и неделимой России, [они] считают отпадение и даже автономию Украины изменой. Сам он, Поклевский, против притязаний Украины и не понимает, как я, завзятый империалист, стою за раздробление и распадение России. Я, помнится, долго с ним спорил, доказывая, что это единственный способ оградить южную Россию от большевизма.
Как бы то ни было, благодаря совместным рекомендациям Поклевского и маркиза де Беллоа, а также сербского посланника Анастасиевича, мне удалось повидаться с сером (так в тексте. – Публ.) г. Барклаем и г. Сэнт Олером (Sir G. Barclay и de St. Aulaire), с американским представителем Вотичка[410]. Свидание состоялось 7 ноября в[о] французском консульстве. После вступительных фраз я заявил посланникам, что прислан гетманом и Советом министров для выяснения отношения держав Согласия к вопросу о признании Украины и к установлению с ней деловых сношений.
Вот приблизительно содержание нашего разговора. Сер (так в тексте. – Публ.) Д. Барклай и г. де Сент Олер начали с предупреждения, что я являюсь для них частным лицом, не могущим претендовать на официальную роль, но что они готовы по причинам практического характера, моего положения бывшего императорского посланника, меня выслушать. Они готовы передать содержание беседы в Париж и Лондон, но что это не значит ведения переговоров с Украиной или признания последней. Украину они считают частью России, которая в их глазах, несмотря на нарушение договора (Брест-Литовского), осталась союзником и которая (Украина. – Публ.), не будучи самостоятельным государством, не может претендовать на признание её нейтралитета, тем более что таковой