.
О событиях Русско-турецкой войны 1735–1739 гг.[739] секретной информацией делились с Рондо и другие высокопоставленные лица, в том числе фельдмаршал Миних. Так, он сообщил англичанину о численности российской армии («приблизительно из 250 тысяч регулярного войска»)[740]. После прибытия графа из расположения войск в столицу в декабре 1737 г. «я имел честь видеться с ним, и мы долго разговаривали о настоящем положении дел», – докладывал Рондо госсекретарю[741]. Не только Миних, но и фельдмаршал Леси оказывал Рондо определенные услуги. Он снял «чрезвычайно интересную карту той местности (где предстояло сражение – Т.Л.) и любезно дал мне копию с нее», – информировал посланник госсекретаря[742].
Информацией о военных действиях делились с посланником и министры. Так, граф Остерман сообщил Рондо о движении турок с целью захвата Очакова, а также добавил, что русский гарнизон, расположенный в крепости, состоит из 8 полков, которые в полном составе образуют десятитысячный корпус[743]. Вице-канцлер также позволял Рондо снимать копии с документов, предупреждая, чтобы он не упоминал об этом никому[744].
Донесения Рондо о военных событиях и состоянии армии и флота удовлетворяли правительство Великобритании. Лорд Гаррингтон, направляя письмо Рондо 1 июля 1737 г., сообщал, что король «с удовольствием» читает его известия «обо всем, касающемся мира и войны». А затем инструктировал: «Не стесняйтесь (использовать шифр), когда ведете речь о каком-либо текущем деле: ваши письма, идя издалека, проходят через столько рук!»[745] Следует обратить внимание на то, что Рондо не всегда называл имена своих информаторов. Нередко в его депешах вообще не указывались фамилии: «мне под большим секретом передавали»; «из многих бесед со здешними министрами вижу»; «по некоторым секретным известиям, полученным мною из армии» и т. д.[746] Надо признать, что посланник дорожил своими информаторами. Так, извещая Гаррингтона о том, что его «тайный друг» сообщил какое-то важное сведение, дипломат просил госсекретаря пользоваться им таким образом, чтобы об информаторе не узнали. «Оно может повлечь за собой гибель моего друга», высказывал свои опасения Рондо[747]. И Гаррингтон в ответной депеше спешил заверить посланника: «..Можете быть уверены, что сообщением, сделанным вашим тайным другом, мы воспользуемся так, чтобы отнюдь не повредить ему; можете положиться на то, что и впредь подобные предосторожности будут принимаемы по поводу каждого известия, которое вам удастся добыть тем же путем о делах русского двора»[748].
Итак, как мы могли убедиться, разведывательная деятельность британского посланника Рондо велась, и довольно успешно, по заданию правительства Великобритании. Свою информацию дипломат получал из различных источников, но самым главным для него становились первые лица в Российском государстве: министры и высокопоставленные чины в армии. Полученная от них секретная информация чаще всего поощрялась материально (деньгами и дорогостоящими подарками). Хотя Рондо в ходе своей миссии в России проявил себя как талантливый дипломат, сумевший добиться заключения важных для развития российско-британских отношений договоров, в то же время своей разведывательной деятельностью, осуществляемой по заданию правительства Великобритании, он подтвердил, что политика британской дипломатии, проводимая по отношению к России в первой трети XVIII века, была далеко недружественной, а шпионаж превращался в постоянный атрибут профессиональной деятельности дипломатов.
Глава 12Дипломатия Руфуса Кинга (США и Европа, 1790-е гг.)
М.А. Филимонова
Гилберт Стюарт. Портрет Руфуса Кинга (1819–1820)
Руфуса Кинга (1755–1827) можно отнести к «забытым» «отцам-основателям» США. В американской историографии существует лишь одна посвященная ему монография[749]. В отечественной американистике исследований о нем нет. В то же время Кинг – один из самых проницательных политиков и дипломатов ранней Америки – бесспорно, заслуживает большего внимания.
Он был американцем в третьем поколении. Его дед приехал в Америку из Кента в самом начале XVIII века. Об отце Руфуса Ричарде известно мало. Он был преуспевающим торговцем лесом в Массачусетсе и в какой-то момент осел в северных районах колонии – тех, что впоследствии составили штат Мэн. Долгое время здесь проходила беспокойная граница английских владений в Северной Америке. Постоянные столкновения с индейцами племени абенаков составляли часть повседневной жизни. Время от времени заключались мирные договоры, но власти Массачусетса не выполняли данные индейцам обещания, и конфликт возобновлялся. Поселенцев это не отпугивало, и они все равно старались строиться по океанскому побережью или в низовьях рек. На побережье еще в 1635 г. возник Скарборо, избранный для жительства Ричардом Кингом. К середине XVIII в. это был уже зажиточный городок, процветавший на торговле скотом и лесом. Гордостью горожан была дюжина лесопилок с водяными колесами.
Ричард Кинг обосновался прочно. Он обзавелся несколькими фермами общей площадью в три тысячи акров. Не бросал и торговлю лесом: для мощного флота Британской империи требовалось много корабельной древесины. Женат он был дважды, и от двух браков у него было восемь детей. Руфус был старшим из них. По-видимому, он был также наиболее одаренным в семье Кингов, поскольку только его родители сочли необходимым отправить в Гарвард. Его братья Уильям и Сайрус довольствовались местными школами (что, впрочем, не помешало им впоследствии сделать политическую карьеру: Уильям Кинг стал первым губернатором Мэна, Сайрус Кинг – конгрессменом).
Руфус Кинг участвовал в Войне за независимость США, был делегатом Конституционного конвента 1787 г., добивался ратификации федеральной Конституции в штате Массачусетс. Был он и сенатором от штата Нью-Йорк, где поселился в 1790-х гг. и обзавелся семьей. В складывавшейся двухпартийной системе (федералисты – джефферсоновские республиканцы) он выбрал для себя федералистскую партию и был верен своему выбору до конца жизни[750].
Сенат, согласно Конституции США (ст. II, разд, 3)[751], играет немалую роль во внешней политике. Без него невозможна ратификация международных договоров, назначение дипломатических представителей. Сенатор Кинг тем более увлекся внешнеполитическими вопросами, что они играли особенную роль в США 1790-х гг. в связи с начавшейся Французской революцией. Это событие не вызвало у Кинга восторга. Он изначально не доверял французам и теперь получил для своей враждебности к этой нации новые поводы. Именно Кинг добился согласия Сената на назначение Г. Морриса[752] послом США во Франции – а между тем Моррис был известен своими роялистскими убеждениями. Французская революция затрагивала США не только в чисто идеологической сфере. В 1792 г. начались революционные войны. В 1793 г. Франция объявила войну Великобритании. США, как союзник первой из этих держав, должны были вступить в войну на ее стороне. Однако реальные силы молодой республики были столь ничтожны, что это было бы для США самоубийством[753]. Так считал президент Дж. Вашингтон[754]. Так думал и Кинг, предостерегая своих соотечественников от «романа с Французской революцией и вступления в войну от избытка чувств»[755]. С его точки зрения, нейтралитет давал Соединенным Штатам преимущества, которых они не могли бы получить, встав на сторону любой из воюющих сверхдержав. Он рассуждал так: «Приятно размышлять о нашем счастливом положении и перспективах мира и процветания, ждущих нас. Ни одна из морских держав не заинтересована в том, чтобы нарушать наш покой, ведь наша дружба ценна для них всех»[756]. Но как же с американо-французским союзным договором и просто с долгом благодарности Франции за ее помощь во время Войны за независимость? Именно на этот аспект упирали джефферсоновцы.
Джефферсон придерживался той точки зрения, что Французская республика, во всяком случае, является более подходящим союзником для США, нежели свергнутая монархия. Соответственно, союзнические обязательства США оставались в силе[757]. Писатель Х.Г. Брекенридж в своей речи, перепечатанной в «National Gazette», восклицал: «Допустим, Франция скажет: “Соединенные Штаты, вашего нейтралитета недостаточно. Мы ждем, чтобы ваше оружие соединилось с нашим, чтобы ваши герои на суше и ваши приватиры на море нападали на врага”. Кто из присутствующих здесь не ответил бы: “Да будет так! Ты получишь все это. Наши граждане вооружатся. Они пойдут в атаку; дубы сойдут с гор; суда будут спущены на воду, и как бы ни был тих наш боевой клич, он будет услышан наравне с вашим!”» В воображении Брекенриджа Америка повторяла Франции то, что сказала библейская Руфь Ноэмини: «Не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог – моим Богом; и где ты умрешь, там и я умру и погребена буду; пусть то и то сделает мне Господь, и еще больше сделает; смерть одна разлучит меня с тобою»