олюционеров и не скрывал своей ненависти к ним, даже будучи послом в Париже. Кинг до подобного непрофессионального поведения не опускался. Он пристально следил за сменяющими друг друга партиями и пытался оценить, как очередной поворот парижской политики отразится на его стране. Наблюдательность и острый ум Кинга выразились в его понимании французских событий. Так, он отметил, что наполеоновский переворот 18 брюмера 1799 г. не был беспрецедентным. По аналогичной модели уже был организован переворот 18 фрюктидора 1797 г.> установивший всевластие Директории. В довершение сходства, реакция французского общества на оба события была спокойной. Кинг подытоживал: «Последняя революция в Париже встретилась со столь же малым противодействием, как и любая из предшествующих ей. Кажется, она ничем от других не отличается, разве что в ее оправдание не ссылались на раскрытие какого-нибудь роялистского заговора»[773].
Разумеется, Кинга не могла не тревожить экспансия Французской республики. Американцы пристально следили за судьбой марионеточных режимов, созданных французами в Европе. Они боялись, что это может стать и их будущим. Федералистская «Porcupine’s Gazette» пророчествовала: «У них (французов. – М.Ф.) нет намерения вторгнуться в Соединенные Штаты с откровенной целью поработить их. О нет, они явятся к нам, как явились к брабантцам и голландцам, явятся под видом “друзей и освободителей”. Одна-единственная искра их “братства” может разжечь пожар в южных штатах, и тогда пламя распространится до самого Коннектикута со скоростью колесницы Аполлона»[774].
У Кинга, как и у многих современников, Французская революция вызывала ужас и невольное восхищение. Он писал Гамильтону: «Хотя сейчас дни чудес, все-таки не смеешь верить всему, что слышишь. Марш, уже пройденный Францией, изумил и смутил всех наблюдателей – а нам говорят, что она задумывает и попытается исполнить проекты еще более гигантские, чем уже совершенное ею, – планы, которые изменят лицо Европы и простираются во все концы земли. Может быть, России удастся сберечь свои владения от пожара, распространяющегося по соседним странам»[775].
А вот в безопасности Британских островов уверенности не было. В декабре 1797 г. Кинг сообщал госсекретарю Т. Пикерингу о перспективах вторжения в Англию: «Недавняя морская победа и ликвидация французских военных кораблей в Бресте в значительной степени успокоили страх перед вторжением, несмотря на последнее распоряжение Директории о создании армии на океанском берегу. Ею должен командовать Буонапарте, и она должна называться “Английской армией”»[776].
В декабре стало известно, что армия действительно готовится, хотя командует ею не Бонапарт. Французы начали готовить флот для десанта на Британские острова под командованием Лазара Гоша. В его составе было 17 линейных кораблей, 13 фрегатов, 4 корвета, 6 флейтов. Предполагалась высадка в Ирландии. Кинг беспокоился. Англичане, как ему казалось, проявляли непростительную апатию перед угрозой вторжения. Он мог лишь высказать пожелание: «Да пошлет Господь менее пассивное настроение нашей стране, если ожидаемые переговоры не смогут восстановить гармонию между нами и Францией»[777]. Однако тревога оказалась ложной. Французский флот не смог выполнить приказ и был рассеян по выходе из Бреста. Ни один француз в Ирландии так и не высадился[778].
Несмотря на фиаско Гоша, англичанам вновь пришлось пережить тревогу в 1798 г., когда из Тулона стартовала египетская экспедиция Наполеона Бонапарта. Кинг, как и многие в Британии, полагал, что на самом деле генерал, уже прославившийся победоносной итальянской кампанией, направляется в Ирландию[779]. Он не мог знать о мнении самого Наполеона, а тот считал, что десант на Британские острова слишком рискован, и удар следует нанести на берегах Нила[780].
Упомянутые Кингом «ожидаемые переговоры» касались нового американо-французского договора. В 1797 г. президент Джон Адамс[781] направил в Париж дипломатическую миссию Дж. Маршалла, Ч.К. Пинкни и Э. Джерри для переговоров с Директорией. Их задачей было ликвидировать или хотя бы смягчить имеющиеся противоречия. К тому времени отношения США с Францией резко испортились из-за договора Джея. Уже два посла США – Г. Моррис и Дж. Монро[782] – были высланы из Парижа как персоны нон-грата. Кинг долго надеялся на сохранение мира между двумя республиками, несмотря на то, что французские каперы бесцеремонно нападали на американские торговые суда. Кинг писал: «Никто не питает большего отвращения, чем я, к поведению Франции в отношении нашей страны. И все равно я искренне желаю, чтобы между нами сохранялся мир»[783].
Но через пару месяцев после этого письма он вынужден был сообщить, что Директория издала распоряжение захватывать все нейтральные суда, хотя бы часть груза которых может быть произведена в Великобритании или ее колониях. Это заставило его еще более мрачно смотреть на перспективы соглашения с Францией. Он опасался полномасштабной войны[784]. Так что он пристально следил за дипломатической миссией в Париже и пытался влиять на ход переговоров через активную переписку со своим другом Пинкни. Впрочем, он опасался, что переворот 18 фрюктидора (4 сентября 1797 г.), давший Директории полный контроль над законодательной властью Франции, не сулит успеха американской делегации. Ему казалось, что Совет пятисот больше настроен на сотрудничество с США, чем Директория. Он также указывал на судьбу переговоров Франции с Португалией: французские власти потребовали некоторую сумму денег в качестве предварительного условия переговоров, а в сам договор была включена секретная статья о предоставлении Франции займа[785].
Кинг оказался прав в своем предвидении. В случае с США Директория действовала по той же схеме, что и с Португалией. Сообщения от Пинкни были неутешительны. Он осведомлял Кинга о разногласиях между пятью членами Директории: «Нас еще не приняли, и я думаю, что очень вероятно, что нас не примут. Сказано, что Баррас и Невшато за то, чтобы принять нас и попытаться получить от нас деньги путем переговоров – Мерлен и Ребелль думают, что это будет напрасно, и [выступают] за то, чтобы немедленно отправить нас. Ларевельер находится в нерешительности. Но все они, несомненно, враждебны нашему правительству и полны решимости, если возможно, осуществить изменения в нашей администрации и заставить нашего нынешнего президента уйти в отставку»[786].
Он также писал о том, что предпринимаются попытки настроить американских дипломатов друг против друга; например, явное предпочтение оказывается Элбриджу Джерри, которого к тому же обхаживают «американские якобинцы» (т. е. джефферсоновцы). Следующее письмо Пинкни было мрачным: «В настоящее время угрожают, что нападения на нашу торговлю продолжатся и что будут посланы фрегаты и военные корабли из Сан-Доминго, чтобы разграбить наши берега». Сам он предполагал, что пришло время потребовать паспорта для отъезда из Парижа и не забавлять мир зрелищем трех послов, тщетно добивающихся приема[787]. Возмущение американцев вызвала история с «X, Y, Z». Таинственные агенты, которые и обозначались этими буквами в дипломатической переписке, явились от имени Талейрана к американским представителям в Париже. Они заявили, что американцы не будут приняты Директорией, если не пообещают предоставить Франции крупный заем на льготных условиях, не извинятся за резкие высказывания своего президента и… не дадут самому Талейрану взятку в 250 тыс. долл.[788]
Действительно, американские дипломаты так и не были приняты, в основном потому, что взятку дать отказались. Обстановка накалялась, балансируя на грани полномасштабного военного конфликта. Французские каперы нападали на американские суда, американцы тоже не оставались в долгу. В историю США конфликт 1798–1800 гг. вошел как «квазивойна»[789]. Кинг возмущался: «Франция для собственного удобства нарушила договоры, которые мы с ней заключали, и наконец мы согласились на их отмену. Теперь они мертвы и их не воскресить. Моя самая заветная надежда – никогда больше не увидеть подобных договоров ни с одной страной!»[790]
В США были возмущены наглым высокомерием Директории. Вся страна повторяла гордый ответ Пинкни посланцам Талейрана: «Нет, нет! Миллионы на оборону, ни цента на взятки!» Гамильтон был убежден: «Нет никакой опасности того, что мы опозорим себя, то есть каким-либо недостойным подчинением непомерным претензиям “Великого Монстра” (самопровозглашенной “Великой нации”)»[791]. Его друг и соратник Р. Трауп уверял, что рейтинг президента Адамса растет с каждым днем: «С тех пор, как был создан человек и появились правительства, ни один государственный деятель не пользовался таким доверием и привязанностью своих соотечественников, как наш нынешний президент»[792].
Действительно, федералистские газеты беспрестанно перепечатывали резолюции, принятые на многочисленных митингах в поддержку президента. В одной из речей 4 июля 1798 г. Адамса именовали не иначе как «палладиумом, который искусно и безопасно ведет американский ковчег через бурный океан, ярящийся вокруг… и не сгибается посреди шторма»