Не доходя километров двадцати до Эриваня, решили остановиться в зеленой деревушке под названием Гямрез, куда он получил назначение из святого Эчмиадзина.
Невзирая на всё сумасшествие, сопровождавшее их в последние месяцы, начали строить новую жизнь.
Люди своими руками под руководством Тер Саака восстановили церковь Святого Ованеса 1832 года постройки – символ жизни, символ будущего, символ того, что Бог с ними, что бы ни происходило и кто бы что ни говорил.
Жизнь начала налаживаться. В церкви на воскресных богослужениях пел организованный Тер Сааком детский хор. В этом хоре выделялся местный мальчик, круглый сирота Усик, имевший поразительной красоты и силы голос. Не имея своего уголка, Усик жил тут же, при церкви, помогал по хозяйству и проводил много времени в разговорах с батюшкой.
Но Отец так и не смог прийти в себя после пережитых потерь и потрясений последнего времени. Он видел, что силы и здоровье покидают его. Он стал сильно сдавать. Чувствуя скорую кончину и понимая, что его дочь Анаит и ставший ему практически сыном Усик, будучи, по сути, всего лишь детьми, не выживут поодиночке, принял решение, предопределившее судьбу нашей семьи. Он их обручил и велел по достижении восемнадцати лет, как предусматривало законодательство, создать семью и жить счастливо, нарожать как можно больше детей и быть всегда вместе.
– Главное, никогда не расставайтесь. Ни на минуту. Ни на мгновение.
Так они и жили. В семье Усика и Анаит было четверо детей. Их младший – мой папа, родился в 1929 году. Позже они всей семьей переехали в Ереван и жили счастливо в доме, который, к слову, стоит до сих пор на улице Газара Парпеци в самом центре города, и живет в нем мой двоюродный брат Рубен, сын их старшего сына.
Главный завет Отца не расставаться они нарушили лишь раз. В 1941 году. Как оказалось, тогда они расстались навсегда. Усик добровольцем ушел на фронт и погиб, защищая Дорогу жизни в блокадном Ленинграде.
Моя бабушка Анаит прожила длинную жизнь, почти девяносто лет, свято чтя память обо всём случившемся и часто рассказывая нам, внукам, об отце, матери и муже. До последних своих дней она надеялась, что когда-нибудь найдет своего потерянного тогда при переходе из Вана брата, потому что искренне верила, что он жив. Куда она только не писала и куда только не обращалась.
Раньше в Армении, чтобы понимать, кто к какой семье относится, делали следующее: после имени человека называли имя отца – отчество, а в качестве фамилии использовали имя деда. Даже в свидетельстве о рождении моего папы указано, что он Абелян Размик Усикович, – Абелем звали его деда, отца – Усик.
Но Советской власти было удобнее эту систему унифицировать по всей стране, и фамилии решили оставлять навсегда.
Так вот, по рассказам односельчан, дед моего деда Усика – Оганджан, чье имя осталось увековеченным в нашей семье, – был редкостным пропойцей, матерщинником и не давал прохода гямрезским красавицам еще в середине XIX века.
Всё-таки свои гены лучше знать, чем не знать.
P. S. Гены отвечают за врожденные особенности, психотип и здоровье ребенка. Гены передают программы в большей степени не следующему поколению, а через поколение, то есть ваши гены будут не у ваших детей, а у ваших внуков.
Часть 3: Mine
Back in the U.S.S.R.[71]
Советский Союз. Вот уже более тридцати лет его нет, но многих он не отпускает. Так устроена человеческая память – вспоминается лучшее, и всё почему-то всегда в позитивном ключе.
Многие сегодня ностальгируют по тем временам. С отчаянной любовью вспоминают, как там было. Некоторые даже скучают по Сталину.
Видимо, людям кажется, что вернется «совок» – вернутся и твои двадцать лет. Эдакий эликсир молодости, а за него можно от многого отказаться и многое простить.
– Ты выбирай тщательне́е, студент, одно гнилье набрал, – сердобольная продавщица из овощного искренне сочувствовала мне, простоявшему чуть больше сорока минут в очереди и, очевидно, потерявшему интерес к жизни молодому человеку, которого мама просто попросила купить картошки.
Сзади негодовали:
– Не задерживайте очередь, взял свои пять кило – и иди.
Все ненавидят всех, попытка продавщицы помочь юноше тут же вызвала волну неодобрения. Все задолбаны жизнью, очередями, нищетой. В овощном самые маленькие очереди. За мясом, если оно появлялось в продаже, стоять минимум полтора часа, за водкой, а она была всегда, доходило и до двух – двух с половиной часов. Тут главное – успеть до семи вечера взять. Позже винно-водочный отдел закрывался. Страна боролась с алкоголизмом.
Удивительная вещь: в молодости ты готов очень легко относиться ко многим проблемам и решать их самым простым и удобным образом. Дико бесят все эти очереди? Конечно. Но когда я жил один, в студенческие годы, мне было достаточно батона белого хлеба и банки сгущенки на ужин. Зато и то и другое – без очереди. Готов я был стоять, только если мама просила что-то купить в магазине.
Надо понимать, что на самом деле шкала ценностей в Советском Союзе была радикально иной, чем сейчас. Например, услышать в 1977 году в первый раз диск Pink Floyd The Dark Side of the Moon, вышедший во всём мире в 1973 году, считалось большой удачей. Это квалифицировалось как свежак. Всё, чему не больше пяти лет, – свежак. И чтобы такой вот свежак услышать, надо было прилагать усилия: либо тусить с фарцовщиками, либо иметь каких-нибудь друзей из очень влиятельных семей, которым был открыт доступ за границу. Правда, родители таких ребят не очень охотно привозили это из загранки по целому ряду причин. Во-первых, за пластинки надо было платить валютой, которой и так было очень мало и не хватало на гораздо более важные вещи, например джинсы или жвачку. Во-вторых, многие боялись оказаться среди пропагандистов западных ценностей, а это могло просто поставить крест на всём твоем будущем. Конечно, музыка была не столь опасна, как книги, но умные люди предпочитали не связываться.
При этом хорошая музыка в страну попадала. Мы обожали The Beatles, взахлеб слушали The Rolling Stones, все учились играть на гитаре, чтобы когда-нибудь сбацать Stairway to Heaven[72]. Пёрпловская Smoke on the Water[73] просто была песней народной, хотя никто и знать не знал, о чем она и почему была сочинена. (Если есть желание – загляните в интернет изучить историю вопроса, оно того стоит.) Но у каждого в голове были свои образы и символы. Играть и петь хотели все, но рок-музыка не приветствовалась, как один из символов загнивающего капитализма. Да, в «Студенческом меридиане»[74] писали, что у несчастной молодежи на Западе это чуть ли не единственный возможный способ протестовать и бунтовать: песни под гитары, длинные волосы, грязные джинсы, свободная любовь, и всё это замешено на плохих уколах, таблетках и куреве. Мы, конечно, понимали, что у них это от безысхода, ну а нам-то что за дело? У нас-то всё чудесно! Радостно и светло. Поэтому и ВИА с теплыми и полными уверенности в завтрашнем дне песнями. Поэтому и певцы с поставленными голосами, которые в народе называли жопными. Да, и много, очень много фольклора и классики. По радио и телику – с утра и до утра.
Но невзирая на практически полный запрет, группы появлялись. Пели в богом забытых клубах и подвалах, если милиция не успевала разогнать несознательную молодежь. На этом фоне вдруг, как манна небесная, появляется целый цикл песен Градского в «Романсе о влюбленных» Кончаловского[75], «Солнечный остров» «Машины времени» в «Афоне» Данелии[76]. Вдруг перед московской Олимпиадой на специально созданной и вещающей на английском Radio Moscow World Service звучит «Кто виноват» группы «Воскресение»[77] и легендарный «Поворот» от «Машины времени»[78]. Были, были неведомые герои и смелые разрешенные режиссеры-новаторы.
Как и во многом остальном, Союз всё явственнее отставал от мира, но не был готов признавать это и меняться.
По большому счету, то же самое происходило и в кино. Да, безусловно, у нас были гении, которые влияли на мировой кинематограф. Это и Сергей Эйзенштейн, и Андрей Тарковский, и Сергей Параджанов. Были просто невероятно талантливые Михаил Калатозов, Сергей Бондарчук, Владимир Меньшов, Станислав Ростоцкий, Элем Климов, да и Никита Михалков, в конце концов. Были культовые и народные создатели великих комедий: Георгий Данелия, Эльдар Рязанов, Леонид Гайдай, Генрих Оганесян. Слава богу, еще давным-давно, на заре возникновения СССР, Владимир Ильич Ленин сказал, что кино – важнейшее из искусств. А вот про рок-н-ролл он так не сказал.
Как я уже говорил, с книгами всё было довольно строго. То ли потому, что моя мама была филологом и прочитала все книги на свете, то ли действительно советский народ был самым читающим в мире, как нас убеждали, но я, так же как и страна, был в курсе всего, что творилось в мировой литературе. Многочисленные литературно-художественные журналы печатали очень много и переводного, и советских авторов. Мы взрослели на книгах Хемингуэя, Ремарка, Сэлинджера и Фицджеральда, которые в тот момент еще не были классиками, а вполне себе живыми и творящими авторами. Из отечественного, несмотря на жесткую цензуру, тоже выходили в свет мощнейшие произведения. Конечно, о многом было запрещено говорить и даже просто упоминать. Издавались только проверенные авторы, те, кому было можно. Если ты не был в списках, утвержденных идеологическим отделом, или, не дай бог, высказывался о жизни в стране, не совпадая в оценках с линией партии, то опубликоваться был единственный шанс только за границей и тем навсегда закрыть себе путь на Родину. При этом многие читали Булгакова, Солженицына, Довлатова и прочих. Они просачивались через так называемый самиздат. Боялись, но читали, как в шпионских фильмах, передавая друг другу потрепанные ксерокопии книг.