Был еще один совершенно наш жанр искусства, который назывался «бардовская песня». Бардов считали и не музыкантами, и не поэтами, но их песни и стихи были самыми популярными песнями и стихами в стране. Сказать, что Окуджава и Высоцкий были любимы народом, – ничего не сказать. Их боготворили, их песни знали наизусть и пели хором в любом уголке необъятной державы. Я был уверен, что это чисто советское явление, но чуть позже я узнал, что на свете существует Боб Дилан. Который в итоге и двенадцать «Грэмми» получил, и Нобелевскую премию по литературе. То есть они всё-таки оказались и музыкантами великими, и поэтами. Великими!
Поиск запрещенки был одним из увлекательнейших занятий в интеллигентствующих кругах страны. Но не будем забывать и про великий советский творческий жанр, который было не остановить, не победить, на который не распространялась цензура и в котором было позволено говорить всё про всех, не замещая даже матерные слова. Уверен, что только выдающееся чувство юмора несокрушимого советского народа помогало не только фашистов побеждать, но и выживать, хохоча под невероятно смешные и точные анекдоты!
– У вас нет мяса?
– У нас нет рыбы, а мяса нету в соседнем отделе.
– Как заполнить холодильник продуктами?
– Выключить его из электросети и включить в радиосеть.
– Где больше всего хлеба в Советском Союзе?
– В котлетах.
В тюремной камере:
– Какой у тебя срок?
– Двадцать пять.
– За что?
– Ни за что.
– Врешь! Ни за что десять дают.
Анекдоты были про всё, что было актуально: политика, экономика, антисемитизм, секс, руководство страны, придуманные идеологами ценности, всеобщий дефицит, проблемы с жильем, очереди и так далее.
Надо признать, что анекдот – удивительный жанр, у всех этих шедевров нет авторов. Никто никогда не знал, кто это всё придумывает и как это при еще не придуманном интернете, соцсетях и мессенджерах становилось известным каждому жителю двухсотпятидесятимиллионной державы.
На мой взгляд, когда страна вышла из всеобщих запретов и самообмана, анекдоты перестали быть жизненной необходимостью, потеряли свою остроту и глубину. А может быть, просто мне теперь уже не двадцать и всё вышеперечисленное – мои проблемы?
Ведь советская официальная пропаганда на внутренний рынок всегда топила за честную дружбу, любимую работу и крепкую семью. Невозможно не признать, что романтизация этих трех китов, на которых держалась страна, давала очевидные результаты. Талантливо сделанные фильмы и книги не оставляли сомнения, что это и есть самое ценное для любого нормального человека, готовящегося к плавному переходу в светлое будущее, в коммунизм, где не будет несправедливости, где бал будет править всеобщая любовь, а работа будет доставлять удовольствие, принося каждому по способностям.
Ну а чтобы дожить до этого момента, надо терпеть, работать и верить.
Верить, что ты успеешь всё это увидеть, а если вдруг не успеешь, то дети и внуки твои тебе ответят благодарностью в очень недалеком будущем, где не будет войн, богатых и бедных, несправедливости, еды и благ хватит всем и каждый получит по потребностям.
Жизнь показала, что больше семидесяти лет народ не готов ждать и верить во всё это будущее счастье. В результате всё обрушилось с ужасным грохотом. Вдруг оказалось, что можно жить другими ценностями и верить не только в идею. Оказалось, что нет ничего страшного в том, чтобы увидеть другие страны и других людей, живущих по-другому.
Поэтому тем, кто ждет и надеется, что те времена вернутся, отвечу строчкой из популярнейшего советского мюзикла, рок-оперы Марка Захарова[79]:
– Возвращаться – плохая примета.
Ну и при всём при этом оттуда же:
– Я тебя никогда не забуду!
Градский[80]
Тысяча девятьсот семьдесят четвертый год. Каир. Родители – советские дипломаты. Мы уже два года живем тут.
Мне тринадцать. Вовсю тинейджерствую. В отличие от сверстников в Москве имею возможность на накопленные деньги покупать настоящие виниловые диски своих кумиров. В первую очередь, конечно, The Beatles. Нравятся роллинги, но тогда битлы лидировали с отрывом. По местному радио услышал Goodbye Yellow Brick Road некоего Элтона Джона[81]. Кто такой? Разберемся. Но хорош, чертяка.
В футболе после успеха советской сборной на Евро-1972 – пролет с чемпионатом мира в 1974-м из-за ненавистной хунты[82] в далеком Чили. И правильно сделали наши ребята, что не поехали играть на стадион, где замучили до смерти Виктора Хару[83].
Из Москвы присылают все новые фильмы, которые мы жадно просматриваем в посольском кинотеатре. С некоторым опозданием, но в целом мы в курсе происходящего в советском кино. «Зеркало»[84]. «Не болит голова у дятла»[85]. «Помни имя свое»[86]. «Агония»[87]. «Свой среди чужих, чужой среди своих»[88]. «И всё-таки я верю…»[89] Это всё – 1974 год!
Хорошего кино очень много.
Лично для меня совершенно обособленное место занимал «Романс о влюбленных»[90]. Фильм как будто очень простой, и всё там ясно. Но веяло от него непонятной подростку свежестью.
Тогда я понятия не имел, кто такой Кончаловский. Вроде была поэтесса с такой же фамилией, в школе проходили. Киндинов – герой. В Елену Кореневу влюбились все мальчишки моего возраста, пока она еще даже до реки не успела добежать в самом начале фильма.
Понял я всё, когда однажды в том самом 1974-м папа, придя с работы, протянул мне конверт с фотографиями актеров на обложке:
– Ребята из «Совэкспортфильма»[91] подарили. Возьми, послушай, что там.
В тот момент я сразу понял, что никакая это не пластинка. А самый настоящий ДИСК. Настоящий диск советской рок-музыки. Произнести такое словосочетание было делом опасным в то время. Мне сразу захотелось узнать, кто всё это сделал. На обратной стороне конверта я прочитал и на всю жизнь запомнил, что автор музыки – начинающий советский музыкант Александр Градский.
Гораздо позже я узнал, что тогда Градскому было всего двадцать пять лет. Что в московском андеграунде того времени (а это практически приравнивалось к измене Родине) он был человеком известным и уважаемым музыкантом.
Позже я услышал цикл его песен на стихи великого Роберта Бернса в переводе Маршака[92]. Это произвело такое сильное впечатление, что я и сам потом перечитал всего поэта и насочинял кучу песен на неиспользованные Градским стихи.
Тогда казалось, что всё это навечно. Что молодость, смелость, порыв и новые открытия каждый день – будут всегда. Что годы, возраст и последнее прощание – это всё для наших старших, бабушек и дедушек, в крайнем случае мам и пап.
А теперь нам остается только помнить, делиться этими вспышками и надеяться, что кто-то будет помнить и о нас.
Голос. Навсегда
Когда-то давным-давно, лет сорок тому назад, никто уже не помнит, когда точно, на улицах Еревана, в легендарном старом районе Конд, самом колоритном и аутентичном месте города, появилась непонятного возраста и социального положения женщина. Не заметить ее было невозможно, ибо обладала она самым громким и характерным голосом не только в Конде, но и во всём Ереване. Голос ее можно было услышать каждый божий день абсолютно в любом уголке тогдашнего города, а ныне центра. Уникальна она была не только своим голосом… Во времена разгула развитого социализма о частном предпринимательстве не то что говорить нельзя было, но и задумываться – иначе тюрьма. Ей было можно. Звали ее Аршалуйс. В принципе, имя мужское, но родители, желающие мальчиков и получавшие девочек, канонам вопреки, назвали ее этим не очень девичьим именем. Всегда в одинаковых одеждах, характерных скорее для начала ХХ века, она проходила через весь город, пронзительно сообщая:
– Жавели-и-и-и спи-и-ирт!
Интересно, что, владея только самой простой, скорее деревенской, версией армянского языка, она умудрилась прославиться фразой, которая состояла из двух слов международного звучания. Любой справочник нам сообщит, что жавель – раствор хлорноватистой и соляной кислот, названный в честь французского городка близ Парижа, где и был в незапамятные времена изобретен этот способ отбеливания ткани при стирке. И если в русском языке слово «жавель» существует, но используется изредка в основном профессиональными химиками, то в армянском оно прижилось и используется домохозяйками регулярно. Ну а спирт – это спирт, тоже не самое армянское слово.
Так случилось, что этот мощный, чуть хрипловатый голос за сорок с лишним лет стал одним из символов города, ибо звучал каждый божий день в одно и то же время. Знали и узнавали этот голос абсолютно все, даже гости, побывав много лет назад в Ереване, тут же вспоминали его, ибо не было за это время дня, чтобы его не услышали. Говорят, что за прошедшие сорок с лишним лет ее не слышали только пару дней. Неудивительно, что оба раза это становилось самой обсуждаемой темой дня. Народ начинал волноваться, тут же рождались самые разнообразные слухи – от грандиозных драм в ее жизни, о которых некоторые были совершенно достоверно извещены, до простого неприятия: «Да была она сегодня, я сам слышал». В городе было всего несколько человек, с которыми она позволяла себе провести минут пять-десять, обсуждая житейские вопросы. Иногда она с людьми, к которым испытывала особое доверие, могла выпить кофе. Предлагали ей поболтать многие, но она всегда останавливалась только с теми, кто был самым человеколюбивым либо пережил в своей жизни больше остальных. Как она это вычисляла одним лишь взглядом, совершенно непонятно. Видя или как минимум слыша ее каждый божий день, люди не знали, откуда она, как тут оказалась, где и чем жила после «смены». Для абсолютного большинства она вообще была человеком без лица. Многие пытались выбегать на улицу, услышав ее, но им никогда не удавалось увидеть Её. Даже если они шли на голос. Она ненавидела, когда ее пытались фотографировать или записывать. Становилась жесткой, а порой и агрессивной. Даже с теми, кого знала давно, со своими постоянными покупателями. Но при всём этом ее умудрились полуподпольно, полулегально отснять и разместить в паре фильмов. Удачливые режиссеры, довольно потряхивая сединами (в Армении, если ты не седой, – ты не режиссер), хвастают: «Это у Алена Делона и Софи Лорен есть продюсеры и гонорары, поэтому снять их в картине не проблема, просто нужны связи и деньги. А вот снять Её – вот это задача практически невыполнимая».