Однажды в Вашингтоне я оказался в одной компании с православным священником, которого накануне встретил в ЦРУ. Он развел руками:
— Вы же понимаете…
Я понимал.
В Первом европейском отделе я вел Швейцарию. В мои функции входила комплектация дипломатической почты в советское посольство в Берне и в генконсульство в Женеве. Так как Всемирный совет церквей находился в Швейцарии, московские священнослужители приносили мне документы и деньги, в основном деньги в больших количествах, и я вкладывал их в почту. При нахождении в диппочте из Швейцарии документов в адрес московских церковных организаций я сообщал им, и они приходили за ними. Забавно было то, что из десятка фамилий священнослужителей, отправлявших деньги и документы в Швейцарию и принимавших их там, не было ни одной русской фамилии.
Кагэбэшники не интересовались перепиской. «Мы в курсе», — говорили они.
Я понимал.
Раз уж зашла речь о религии.
Во время своей первой командировки в Алжир на одном из приемов я оказался рядом с кардиналом Северной Африки.
— Я не верю в Бога, — сказал я ему с юношеским задором.
— C’est n’est pas grave, — ответил он, — Ce sera plus important qu’il vous croie. («Это не так важно. Важнее, чтобы он верил в вас».)
Должен признаться, что фразу кардинала я запомнил и старался следовать его словам. Когда позже я рассказал об этом заведующему Первым европейским отделом Анатолию Адамишину, человеку осторожному и склонному к философии, он одобрительно покачал головой:
— Самое главное — не грешить. И довольны будут и бог, и партийная организация.
5.3. Будни Первого европейского отдела
— У Володи Гневашева будут неприятности. Мне звонили из парткома. Пришла анонимка по поводу его машины.
Это мне доложила наша машинистка Лида Казакова. Раньше она работала в парткоме и знала тамошних машинисток.
Я тут же побежал к Володе. Проблема была ясна. Володя уезжал в Голландию и продал свою волгу. Продал в официальном комиссионном магазине, поэтому цену продажи скрыть было нельзя. А была она почти в два раза больше той, за которую он купил машину четыре года назад.
Тут же раздался звонок из парткома. Секретарь парткома Виктор Стукалин пригласил Володю к себе на два часа. До беседы оставалось четыре часа…
В два часа Володя зашел в кабинет Стукалина.
— Как дела? Когда летишь? — приветствовал тот Володю.
Общие слова и наконец:
— А с машиной что делать будешь?
— Я ее продал.
— Правильно сделал. Приедешь, купишь новую. Где продавал?
— В комиссионном.
— Правильно. С рук опасно. Сколько получил?
— 22 тысячи.
— А купил за сколько?
— За 12.
Стукалин развел руками:
— Как же так, Володя! Нехорошо. Спекуляция.
Володя сделал вид, что оправдывается.
— Продал мужикам из Средней Азии. Денег у них целый атташе-кейс. Деньги-то это наши. Сам знаешь, какие у них цены на рынке!
— Знаю, Володя, знаю, — сокрушался Стукалин. — Спекулянты они. Это дело милиции. Но ты-то. Коммунист!
— Ах я! А я всю разницу перевел в Фонд мира.
Стукалин удивился и обрадовался:
— И квитанция есть?
Володя протянул квитанцию. За те четыре часа, что у него оставались до визита в партком, он съездил в сберкассу, снял деньги со сберкнижки и там же перевел их в Фонд мира.
— Как камень с сердца! — радовался Стукалин. — Молодец ты, Володька. Ну ничего я не мог поделать. Сам понимаешь: анонимка. Мои девчонки через вашу Лиду тебя предупредили. Это все, что я мог сделать. Я бы этих анонимщиков! А десять тысяч… Да черт с ними. Больше заработаешь в Голландии.
Стукалина я знал еще с комсомола и всегда считал его порядочным человеком.
Однажды звонок в семь утра. Володя Гневашев:
— Я крупно влип. Вчера перебрал и попал в вытрезвитель. Выручай.
Я понимал его положение. Он только что был утвержден посланником в Голландию и должен был улетать через две недели. Если в МИД придет сообщение из вытрезвителя, на три-четыре года выезд за границу ему будет закрыт.
— Выручай. Я сам взятки давать не умею. Боюсь, влипну еще больше.
— Сколько ассигнуешь?
— Пару сотен достаточно?
— Попытаюсь обойтись одной.
Через час я уже был в вытрезвителе. Меня принял начальник, строгий подполковник баскетбольного роста.
— Сегодня ночью у вас был мой друг Владимир Гневашев. Он очень переживает по поводу того, что испачкал пальто какой-то женщины. Он не знает, как ее найти. Не могли бы вы передать ей некоторую сумму в виде, так сказать, компенсации. Чтобы она смогла купить себе новое пальто.
И я совершенно открыто протянул ему сотенную бумажку.
Подполковник не размышлял ни минуты:
— Я не знаю, кто эта женщина. Но мы ее найдем. Подождите меня.
Он вышел и вернулся через пару минут:
— Женщину мы пока не нашли. Но обязательно найдем. А что касается вашего товарища… Такой благородный поступок! К сожалению, его дело мы уже переслали в отделение, но я вас уверяю: они нам его вернут.
И добавил:
— Слово офицера.
Подполковник сдержал слово. Володя спокойно улетел в свою Голландию.
Ребята из итальянского сектора прозвали меня землемером.
Как-то я нашел список титулов и профессий людей, к которым в Италии нужно обращаться без слова «синьор». Среди них значилась уже достаточно забытая, но когда-то очень важная профессия — землемер, по-итальянски geometro.
Когда я рассказал о своей находке ребятам из итальянского сектора, те дружно стали звать меня geometro. Заведующий отделом А. Адамишин, в прошлом переводчик с итальянского языка, охотно поддержал шутку.
Однажды очень серьезный человек из Отдела международных организаций поинтересовался, почему меня зовут землемером.
— А я могу в уме перемножать пятизначные и шестизначные цифры, — ответил я и, не дав ему опомниться, добавил: — И, что странно, четырехзначные могу, а трехзначные и двузначные не могу.
— Действительно, странно, — согласился он и вздохнул: — Всякое бывает.
Через пару лет он был назначен послом в одну очень большую страну, но долго там не продержался из-за того, что сдал часть территории, принадлежащей посольству, какому-то местному предпринимателю.
Ему явно был нужен квалифицированный землемер!
Для перевода первых лиц государства приглашали ребят из МИДа.
Однажды вечером программа «Время» передавала беседу Брежнева с французским премьером Л. Фабиусом. Переводил Саша Аристов. Я обратил внимание на то, что во время беседы он делает какие-то непонятные жесты: то наклоняется вперед, то откидывается назад.
На следующий день я его спросил:
— Ты что вчера вертелся во время беседы?
— Я купил жене бананы в кремлевском буфете. Во время перевода положил их на колени, а они упали, и я все время пытался ногой подвинуть их к себе.
Однажды А. Громыко поднимался на лифте и услышал доносящуюся из конференц-зала траурную музыку.
— Кого хоронят? — поинтересовался он.
Оказалось, хоронили третьего секретаря из архивного управления.
И он дал распоряжение генеральному секретарю МИДа, тогда это был Борис Федорович Подцероб, навести порядок.
Подцероб передал распоряжение управляющему делами.
Через неделю тот явился к Подцеробу с документом и начал докладывать:
— По первому разряду будем хоронить…
И начал бойко перечислять должности. Но, дойдя до конца списка, понял, что в число тех, кого следует хоронить по высшему разряду, он забыл включить… генерального секретаря. И тут же поправился:
— И вас, конечно, тоже по первому разряду. Не волнуйтесь, Борис Федорович.
Я был на похоронах Б. Подцероба. Естественно, «по первому разряду» — в конференц-зале, с оркестром. Это было 13 или 14 февраля 1983 года. Почему я запомнил эту дату? После смерти Сталина прошло почти 30 лет. А у гроба стояли люди, которые не только знали Сталина, но и которых знал сам Сталин. И они все еще руководили министерством: министр — А. Громыко, замы — В. Кузнецов, Я. Малик, Н. Фирюбин, С. Козырев, Л. Ильичев, А. Ковалев, В. Семенов.
— Я пробил еще пять подписок на «Советский спорт» для МИДа. Одну могу дать на ваш сектор.
Так говорил, придя к нам в отдел, зам. секретаря парткома Ю. Костиков. Тогда с подпиской на популярные газеты и журналы даже в МИДе было трудно.
Костиков поведал нам, что беседовал с самой Ириной Александровной Дроздковой, заведующей сектором пропаганды Киевского райкома партии:
— Она женщина твердая, но я ее убедил. Так что, ребята, можете меня благодарить.
Когда он ушел, я взял телефонную трубку и попросил ребят взять параллельные трубки.
— Это Киевский раком партии? Соедините меня с товарищем Дроздковой.
В трубке строгий голос:
— Дроздкова, слушаю вас.
— Ты что же, Ир, МИД обижаешь, е… твою мать.
В трубке молчание, потом веселый голос:
— Олег! Привет. Куда ты пропал?
И тоже ненормативная лексика.
Дальше разговоры: как тот, как этот. С Ириной мы работали в райкоме комсомола.
Зашел разговор о подписке. О Костикове.
— Этот ваш мудак моченый был у меня сегодня. Сколько тебе нужно номеров?
Особенно моим сослуживцам понравился «моченый мудак». Костиков был высокомерен, и его не любили.
В МИДе можно было получить надбавку к зарплате за знание иностранного языка, по 5 процентов за каждый язык, но не более 10 процентов. Я сдавал французский и итальянский. Если с итальянским языком проблем никогда не было, то французский сдать было трудно, особенно письменный французский. Кафедра состояла из враждующих кланов. Для выработки «типового» текста перевода приглашался француз. Всякое отклонение от предложенного им текста считалось ошибкой. Да и с устным были проблемы. Дамы, принимавшие экзамен, давно потеряли связь с живым языком. Всем был известен парадоксальный случай. Невероятно, но факт: парень, чекист, пять лет проработавший нелегалом во Франции, получил за устный «тройку».