— А вам, Маргарита Платоновна, рассказали об особенностях экзамена в академии?
— Нет.
— Мы сдаем экзамены совершенно голыми.
Она обалдела.
— А как же иначе бороться со шпаргалками! — объяснили мы. — Сначала мы раздеваемся догола, и преподаватель осматривает нас, чтобы проверить, не написал ли кто шпаргалок на теле.
Мы говорили — она верила.
— Конечно, когда вы будете принимать, Маргарита Платоновна, мы будем прикрывать все особые места. Но лучше, если вы попросите, чтобы нам в порядке исключения позволили остаться в трусах.
Через пару день она явилась сияющая:
— Дураки, ну просто дураки. Надо мной смеется вся кафедра. Я пришла и попросила, чтобы слушателям разрешили на моем экзамене оставаться в трусах. Заведующий кафедрой сначала очень удивился, потом все начали смеяться. Смеются до сих пор.
Мы думали, что она обидится, и начали было просить прощения. А она:
— Я так рада, что это оказалось неправдой. Я две ночи не спала, мне было вас очень жалко.
С тех пор она подобрела. Не подкалывала, не придиралась, принимала лабораторные работы с первого раза, а если кто ошибался, улыбаясь говорила:
— Сопромат никому легко не дается.
Я сдавал экзамены не ей, а когда готовился, краем глаза посмотрел на нее. Она сидела за столом и мечтательно разглядывала ребят. Мне показалось, что она представляет их в том виде, о котором мы ей говорили.
Она приняла экзамен у шести слушателей и всем поставила пятерки.
Когда я рассказал об этом одной моей знакомой, та прокомментировала:
— Точно, представляла всех вас голыми. Мы, женщины, очень впечатлительные.
Профессор Тихомлинов, когда сомневался, сколько ставить — пять или четыре, всегда задавал один и тот же вопрос: «Почему кошки не разбиваются, если сбросить их с крыши?». Ответ был: «Потому что хвостом они создают вращательный момент».
Все об этом знали. Знал и я.
Сдаю я экзамен, и наступает момент, когда профессор начинает сомневаться, какую оценку мне поставить. Он качает головой и потом спрашивает:
— Вы в молодости не сбрасывали кошек с крыши?
Я делаю вид, что чрезвычайно удивлен, и развожу руками:
— Нет.
Он молчит, даже загрустил, а я испугался, вдруг он не задаст своего вопроса, и начинал выкручиваться:
— Я никогда, а вот ребята… бывало.
Профессор ожил:
— И что, кошки разбивались?
— Да нет, — неуверенно протянул я.
Профессор посерьезнел:
— А почему?
— Лапы, наверно, мягкие, — начал вслух соображать я.
— Нет, нет. Думайте.
Я начал думать, потом испугался, что думаю слишком долго, и изрек:
— Наверное, создавался момент.
— Верно, — профессор так обрадовался, как будто я решил великую задачу. — А какой момент?
Тут уж меня сбить было нельзя:
— Вращательный.
— Верно. А с помощью чего создается этот момент?
Для приличия я подумал с полминуты и авторитетно заявил:
— С помощью хвоста.
Дальше последовала речь о пользе изучения наук, и я получил пять.
В коридоре я ждал ребят. Вышел Володя Юрин.
— Ну как? — спросил я.
— До кошкиного хвоста не дошли. Четыре, — грустно ответил он.
После занятий на кафедре отравляющих веществ мы отправлялись в душ. Однажды, когда мы полоскались в душе, лопнула труба и повалил пар. Мы, человек пять, выскочили из душевой и оказались совершенно голыми на маленьком участке около штабного корпуса. И напоролись на доцента Эльвиру Михайловну, фамилию не помню. Эльвира, типичная ученая курица в очках, несла какие-то тетради. Тетради выпали у нее из рук, и мы начали их собирать.
В это время из штабного корпуса вышел начальник факультета генерал Сироженко и увидел стоящую посреди двора Эльвиру и ползающих вокруг нее голых слушателей.
— Что вы себе позволяете, Эльвира Михайловна! — закричал он генеральским голосом.
Бедная Эльвира закрыла голову руками и убежала. Мы объяснили генералу, в чем дело, и он изрек:
— Ей пойдет на пользу, пусть знает, что у кого есть.
Уже год, как я учился в академии, стало быть, являлся военнослужащим. Однако в военкомате что-то не сработало, и мне домой стали приходить повестки с требованием явиться в военкомат. Я объяснял матери, что меня нельзя призвать в армию, потому что я уже в армии. Но она (времена были суровые) настаивала: «Пожалуйста, сходи в военкомат». И я пошел. Разумеется, в форме.
Вошел в кабинет. Там сидели майор и еще три офицера. Увидев меня, майор расплылся в улыбке: бравый курсант. В военкомате всегда любили курсантов: своим лихим видом они наглядно агитировали за военное училище.
Я ответил на вопросы, где учусь, и протянул повестку. Лицо майора помрачнело:
— Как так! У такого замечательного курсанта брат увиливает от армии.
— Вы неправильно поняли, товарищ майор, это повестки мне.
Майор сверился с бумагами у других офицеров и сказал:
— Ошибка вышла. Всякое бывает. У нас тут много разных дел…
Говорил он тихо, вежливо, извиняясь.
— Желаю хорошей службы.
Он улыбался.
Но стоило мне закрыть дверь, как из кабинета донесся дикий вопль:
— Какого… Вашу…
И мат на две минуты.
Зимой мы должны были раз в неделю ходить на лыжах. Первый год лыжи давались мне с трудом. Помню, мы со Львом Джиндояном подходили к финишу последними, и всегда жизнерадостный майор Сычев в громкоговоритель возвестил:
— Последними финишируют представители солнечной Армении.
Через год мы шли десять километров в Сокольниках. На пути попалась насыпь, покрытая льдом. Майор начал учить, как забираться на лыжах по такой поверхности.
Я понял, что подобной техникой мне ни в жисть не овладеть, и поэтому пошел нехитрым солдатским путем — по-пластунски. Когда я забрался на насыпь, то увидел, что майор уже совсем рядом, и решил ему помочь:
— Держите мою палку, — закричал я и протянул палку.
— Спасибо, — ответил майор, но потом, взглянув вверх, увидел меня: — Ты уже здесь?
— Так точно, товарищ майор.
От удивления майор потерял равновесие и скатился вниз.
Внизу все хохотали, а пуще всех сам лежащий в сугробе майор.
С бегом на длинные дистанции дела у меня шли отлично. Однажды в забеге на 15 километров я был одиннадцатым. Если учесть, что первые два места заняли мастера спорта, то это место можно было считать достижением.
— Как это у тебя получается? — допытывался у меня Миша Гнедлин.
— Очень просто. Я читаю про себя «Евгения Онегина» и забываю про все, — слукавил я. — Ты ведь тоже знаешь «Онегина» наизусть, попробуй.
Миша действительно знал первые три главы наизусть.
Следующий кросс, и Миша опять среди замыкающих.
— Что случилось? — спросил я.
— Ты понимаешь, — оправдывался он. — Забыл. До середины первой главы дошел, а потом забыл. Как ни пытаюсь вспомнить, никак. Не пойму, почему так получилось.
— От усталости, — объяснил я.
Во время прохождения практики в городе Дзержинске я и трое моих друзей обиделись на даму из местного зоопарка. С наступлением темноты мы проникли на территорию зоопарка и пооткрывали клетки с зайцами, тушканчиками и прочим зверьем. Потом их долго ловили, и все это время зоопарк оставался закрытым. Начальство сделало вид, что не может найти виновных.
Когда мы вернулись в Москву, начальник курса полковник Денисов сказал нам:
— А ведь это вы выпустили зверей.
— Так точно, товарищ полковник.
— Это, наверное, очень приятно — давать кому-то свободу.
— Так точно, товарищ полковник.
Он вздохнул и сказал:
— Со следующей недели по субботам вводится два лишних часа занятий.
В Москве около академии был магазин «Продукты». В отделе спиртных напитков работали две женщины: одна «хорошая» — она отпускала нам в кредит, другая «плохая» — она нас не любила. И мы решили ее проучить. На даче у будущего поэта Н. Олева я нашел пустые бутылки из-под напитков, привезенных его отцом из Германии после войны. Одна из них была похожа на бутылку из-под «Московской», но немного больше по объему. Я аккуратно ее вымыл, наклеил этикетку «Московской» и отправился в магазин. У «плохой» продавщицы толпился народ.
— Она продает фальшивые бутылки, — заявил я. — В них меньше водки, чем полагается. Смотрите.
Я взял бутылку водки, открыл ее и перелил в мою бутылку. Все увидели, что моя бутылка оказалась неполной.
— У меня стандартная бутылка. А у нее бутылки фальшивые.
Что тут началось! На нее стали наседать. Кто-то начал открывать бутылки.
Кончилось дело тем, что ее побили, а двух наиболее агрессивных покупателей отвели в милицию. Больше в том магазине я не появлялся.
Мой однокурсник Юра Миронов жил в Подмосковье и снимал в Москве маленькую комнату в двухкомнатной квартире. Хозяйка квартиры занимала вторую комнату и оказалась бабой сварливой, по мелочам придиралась к Юре. И мы решили ее проучить. Мы с моим товарищем Виктором Колиным явились на квартиру и на кухне стали выяснять отношения с хозяйкой:
— Если ты, тетя Вера, не перестанешь придираться к Юре, мы тебя помоем.
— Как? — открыла рот тетя Вера.
— А очень просто. Разденем догола, нальем в ванну воды и помоем с мылом и мочалкой. Как следует помоем. Вот, правда, полотенец у нас нет, придется вытирать тебя сухими портянками.
— Да я вас всех в милицию! — начала орать тетя Вера.
— А что ты скажешь в милиции? Мы тебя не били, не обижали. Мы тебя помыли. Сделали доброе дело. Мы вроде бы тимуровцы. Все твои тетки-соседки будут говорить: «Нашу тетю Веру солдаты помыли». А из соседского дома будут на тебя показывать пальцем: «Это вот та тетка, которую солдаты помыли».