ра части». Если же ты будешь уволен «в связи с сокращением армии», все вопросы отпадут.
Я послушал генерала, послужил еще три месяца и был уволен «в связи с сокращением армии».
Впоследствии у меня было много случаев, когда я благодарил генерала за его совет. «Увольнение по сокращению армии» кадровиков не волновало.
9. Мои университеты
9.1. В храме науки
В декабре 1956 года вышел указ о сокращении армии, я был демобилизован, вернулся в Москву и сразу подал заявление на химический факультет МГУ. Я просил, чтобы меня зачислили на первый курс с правом перезачета оценок, полученных в академии.
Идя на прием к декану, я волновался: многое было за то, чтобы меня принять, многое — против. Но получилось все просто.
В тот год деканом химфака была сестра академика Топчиева Клавдия Топчиева. Когда я вошел в кабинет, она спросила:
— Ты армянин?
— Да.
— Ты говоришь по-армянски?
— Нет. Рано умер отец.
Она вздохнула и со словами «Я надеюсь, тебе понравится у нас», не глядя ни на какие документы, подписала мое заявление.
Потом я пошел в учебную часть. Заведующая Ирина Александровна Муравьева взяла мою зачетку из академии и начала внимательно ее рассматривать.
— Вам нужны какие-нибудь документы? — спросил я.
— У нас университет. Твоей зачетки достаточно. И не стой, иди на лекцию.
Так я стал студентом химфака.
Тогда еще это был факультет великих академиков.
Физическую химию читал Я. Герасимов. Однажды без какого-либо объяснения вместо него на кафедру поднялся неизвестный нам человек и начал сбивчиво излагать кинетику электродных процессов. Мы были недовольны, пошли в деканат узнать, почему нам прислали столь некомпетентного лектора. Оказалось, это был академик Александр Наумович Фрумкин, только что получивший Государственную премию именно за исследование кинетики электродных процессов.
Коллоидную химию читал академик Петр Александрович Ребиндер, известный филателист, прибалтийский барон, любитель прекрасного пола. Однажды в разгар хрущевской кампании за обязательный производственный стаж до вуза он вошел в аудиторию и начал возмущаться:
— Иду я сейчас по коридору и слышу: «Машка, Нинка». Это не студентки, это какие-то девочки. Вот когда будет введен обязательный производственный стаж, они поработают, узнают жизнь, перестанут быть девочками, тогда и можно в МГУ.
Как-то в коридоре второго этажа я увидел академика А. Фрумкина. Он беседовал с заместителем декана Морозовой. Она оживленно жестикулировала, а академик кивал головой.
Потом Морозова удалилась, а к Фрумкину подошел академик Н. Семенов, единственный советский лауреат Нобелевской премии по химии. Семенов начал что-то говорить, Фрумкин замахал руками, вытащил из кармана слуховой аппарат, надел и приготовился слушать.
Морозову он слушал без слухового аппарата.
Я был принят на химфак переводом и должен был подтвердить все экзамены и зачеты, сданные в академии. Это было несложно. Прихожу к заведующему кафедрой неорганической химии, тогда еще только члену-корреспонденту Академии наук В. Спицину.
— Кому в академии сдавали экзамен?
— Профессору Астахову.
— Константину Васильевичу?
— Константину Васильевичу.
— Милейший человек!
И Спицын ставит подпись в мою университетскую зачетку.
Кафедра высшей математики. Прихожу к профессору Л. Тумаркину.
— Вам читал лекции профессор Бермант?
— Да.
— Говорят, Анисим Федорович на экзаменах никогда не ставит пятерок.
— Я сдавал доценту Арамановичу.
— Не пробовали играть с ним в шахматы?
— Не пробовал.
И. Г. Араманович был кандидатом в мастера спорта по шахматам.
И Тумаркин ставит подпись в зачетку.
Боялся я идти к заведующему кафедрой органической химии президенту академии наук А. Н. Несмеянову. Лекции в академии нам читал профессор Челинцев. В сороковые годы Челинцев выдвинул теорию, призванную стать основой органической химии. Несмеянов обвинил его в теоретической некомпетентности. Полемика между ними легла в основу так называемой антирезонансной кампании. Из Челинцева чуть было не сделали «Лысенко от химии».
— Вам читал лекции профессор Челинцев?
— Да.
— Я слышал, Геннадий Владимирович прекрасно читает лекции? У вас сохранились конспекты лекций?
— Сохранились.
— Не могли бы вы мне их показать?
— Могу.
И Несмеянов ставит свою подпись в зачетку. Тетрадку с лекциями приношу на следующий день секретарю Несмеянова. Тот возвращает тетрадку через пару недель:
— Прекрасные лекции.
Говоря профессору Тумаркину, что лекции нам читал профессор Бермант, я лукавил. Он должен был читать, но по каким-то причинам нашему курсу он прочел только первые пять лекций. И экзамены не принимал. К счастью. Ибо о том, как он принимает экзамены, ходили легенды. Рассказывали, что он внимательно выслушивает студента, а потом произносит один и тот же для всех монолог:
— Все знает только бог. Все, кроме отдельных параграфов, знают великие математики. Все, кроме отдельных глав, знаю я. Отдельные главы знают преподаватели. Отдельные параграфы знают одаренные студенты. Вы же принадлежите к категории студентов, которые не знают ничего. Абсолютно ничего.
Побеседовав аналогичным образом с двумя-тремя студентами, он уходил. А они тут же направлялись к доценту Арамановичу и сдавали экзамен, как говорил сам Араманович, «по-настоящему».
За первый месяц учебы на химфаке я подтвердил экзамены и зачеты, сданные в академии, по всем предметам, кроме физкультуры и автодела. Как говорится, верьте или не верьте, но занятий по физкультуре в академии не было. Не было в академии и автодела. Зачеты надо было сдать по обоим предметам как можно быстрее.
С физкультурой сразу же возникла проблема: для того чтобы сдать зачет по лыжам, надо было ждать зимы, а время поджимало. Пришлось идти окольным путем. У меня было удостоверение о первом разряде по футболу, полученное не совсем праведным путем. Когда я появился на кафедре физкультуры и сказал, что у меня первый разряд, здоровый детина, не иначе как тяжелоатлет, осмотрел меня с головы до ног и спросил:
— По шахматам?
Когда я ответил: «По футболу», он не удивился, сказал: «Всякое бывает» — и поставил зачет.
Автодело надо было сдавать на военной кафедре. Сдавать только теорию.
Однажды, спускаясь на лифте из библиотеки, я встретил ребят из нашей группы.
— Едем сдавать зачет по автоделу. Поехали с нами.
— Да я…
— Что ты теряешь! Вдруг сдашь! Мы тебе дадим учебник…
Через пять минут я уже рапортовал полковнику, что студент Агранянц прибыл для сдачи зачета, и вытащил билет.
Главным вопросом был «коленчатый вал». Я взял учебник и стал искать по оглавлению «коленчатый». Не нашел. Стал искать на «вал» — нашел и переписал. Так же аккуратно переписал ответ на второй вопрос.
Потом начал слушать, как сдают ребята, и обратил внимание, что, когда кто-нибудь говорил «вот еще утром повторял, а теперь забыл», полковник пускался в пространные нравоучения по поводу того, что в последний день перед зачетом надо отдыхать, рано ложиться спать и тому подобное. И я понял, что у меня появился шанс.
Настала моя очередь.
Я бойко изложил оба вопроса. Начались вопросы. Там, где было «да или нет», я иногда угадывал. Но в общем дела шли плохо. И тогда вместо ответа на вопрос я промямлил:
— Я точно помню, что повторял этот вопрос ночью. Как раз в это время пробило три часа.
Полковник испугался:
— Ты что, ночью не спал?
— Не спал, — признался я, — очень хотел хорошо сдать предмет.
Полковник встал и обратился ко всей аудитории:
— Я вам сейчас приведу замечательный пример. Студент… (он сверился с моей зачеткой) студент Агранянц хорошо занимался, аккуратно посещал лекции (не был ни на одной), хотел хорошо сдать зачет и… не спал ночь перед зачетом. И теперь путается. Я-то вижу, что он все знает, но бессонная ночь мешает ему сосредоточиться.
Я всем своим видом изображал тоску.
После этой речи я торжественно пообещал ему всегда спать перед экзаменами, и он поставил мне зачет.
— А ты боялся, — смеялись ребята.
Органическую химию читал Александр Николаевич Несмеянов, президент Академии наук.
Однажды он прервал лекцию и попросил сидевшую на последнем ряду сотрудницу деканата покинуть аудиторию.
— Это не лекция по истории партии, я не позволю искать отсутствующих.
А сотрудница просто пришла послушать академика.
С целины нас вернули на две недели раньше других студентов, ибо в первый вторник сентября Несмеянов приходит в Большую химическую аудитории читать первую лекцию по органической химии, а объяснить ему, что студенты еще на целине, никто не решился.
На лекции о спиртах Большая химическая аудитория была всегда переполнена. Все знали, что после вводной части академик строго и безапелляционно изречет:
— Все спирты ядовиты. Все.
И потом мягко добавит:
— К счастью, кроме этилового.
И когда аудитория начнет улыбаться, строго закончит:
— И право же, это соединение не несет ответственности за безобразия, которые учиняют некоторые, злоупотребив им.
Этот монолог повторялся каждый год слово в слово.
В день, когда «Литературная газета» напечатала первую разгромную статью против Пастернака, Несмеянов во время первого часа спросил одного из студентов:
— Коллега, вы, случаем, читаете не «Литературную газету»?