— Да.
— Вы не могли бы дать мне ее на перерыв?
Следующий час академик начал с определения формулы бензола.
— Фридрих Кекуле предложил… — начал было он. Потом прервался. — Я напишу две формулы. Одна из них верна, другая нет. Давайте проголосуем, кто за какую формулу.
Это было необычно и весело. Мы проголосовали.
— Вот видите, — заявил он, после того как ассистентка подсчитала голоса, — большинство высказалось в пользу неверной формулы. Это лишний раз доказывает, что в науке, как, впрочем, и в искусстве, — он взял в руку «Литературную газету», — мнение большинства часто бывает неверным.
Была и печальная лекция. Впервые за историю Российской академии наук ее президент был снят.
Когда Несмеянов вошел в аудиторию, мы подняли газеты с перечеркнутым портретом М. Келдыша, нового президента академии.
Несмеянов поблагодарил кивком головы и спокойно сказал:
— На науке это никак не отразится.
Чем выше ранг у экзаменатора, тем легче сдать ему экзамен. Академики никогда не ставили двоек, а Несмеянов не ставил троек.
Я сдавал историю химии заведующему кафедрой профессору Н. А. Фигуровскому. На какое-то время профессор вышел и передал меня пожилой даме-доценту.
Когда я изложил, что работы Ломоносова не имели никакого влияния на развитие химии, дама испугалась, замахала руками и произнесла монолог, из которого я понял, что не являюсь патриотом, а заодно и не разбираюсь в химии. К счастью, вернулся профессор.
— Он сказал, — заикающимися голосом доложила дама, — что работы Ломоносова не имели никакого влияния на развитие химии.
И приступила к политической оценке моего незрелого выступления. Но профессор ее перебил:
— Правильно, не имели. Его работы нашел в начале двадцатого века Меншуткин и опубликовал. А до этого они были неизвестны.
— Но мы… но приоритет.
— Пропагандистские оценки необходимы в научно-популярной литературе. А на химфаке студенты должны знать правду, — отчеканил профессор и поставил мне зачет.
Экзамен по кристаллохимии мы сдавали вместе со студентами геофака. Старшекурсники советовали:
— Берешь билет, подсаживаешься к геологине — и она все тебе напишет. У нас курс — один семестр, а у них — четыре, поэтому их двоечник знает все лучше нашего отличника.
Я вытащил билет, осмотрел аудиторию, нашел девушку посимпатичнее, подсел к ней:
— Рассчитываю на вашу помощь.
Она удивилась:
— Почему?
— Потому что вы красивая. А красивые все добрые. А вы здесь самая красивая девушка.
— Хорошо, — сказала она. — Какой у вас первый вопрос?
И я понял, что совершил ошибку. Я подсел не к студентке, а к преподавательнице, принимающей экзамен.
И я начал отвечать. Что-то говорил. Она меня поправляла. Потом спрашивала, иногда я отвечал по делу, иногда нет.
Ребятам, которые подсматривали из-за двери, как у нас было заведено, я показывал пальцем, на какую оценку тяну. Я показывал три.
Тройка лишала стипендии, но я не боялся, потому что был демобилизованным, а демобилизованным платили стипендию независимо от оценок.
Преподавательница задала еще вопросы. Потом сказала:
— На четверку вы натянули. С трудом, но натянули. По законам Московского университета, если студент отвечает без подготовки, балл завышается на одну единицу. Я вам ставлю отлично.
И поставила в зачетку пять, а когда я встал, улыбнулась:
— А за «красивую девушку» спасибо.
Отношение к партийным дисциплинам было особое.
Однажды на четвертом курсе на амвон забрался карикатурного вида старец и тонким голосом начал лекцию с вопроса:
— Что такое марксизм?
И дав нам подумать добрые три минуты, смешно разводя руками, ответил:
— Это система взглядов… Карла Маркса.
Аудитория рассмеялась, а кто-то громко сказал:
— Райкин.
Дальше — больше. Он перешел к теории агностицизма и снова спросил:
— Сколько у курицы ног?
С арифметикой у нас было все в порядке, и мы дружно ответили:
— Две.
— Нет, — взорвался старичок. — У нее есть еще и «нога вообще».
— Тогда это петух, — громко предположил кто-то. Аудитория захохотала.
А старикан продолжал. И когда он предложил разобраться с тем, «что есть между ногами курицы», моя соседка Лариса Слесарева на всю аудиторию закричала:
— Нахал!
Когда раздался звонок, я во всеуслышание объявил:
— Антракт!
Но были и другие преподаватели.
После того как мы окончательно запутали даму, которая вела у нас занятия по диамату, на следующее занятие пришел человек по фамилии Фурманов. О себе он говорить не любил, в его биографии отсутствовало место работы с 1938 по 1955 год.
Он вошел в аудиторию и заявил:
— Я материалист. И вы не сможете переубедить меня.
Мы с ним спорили. Однажды кто-то спросил:
— Могу я на экзамене заявить, что не согласен с тем или иным положением марксизма?
— Да. Но предварительно вы должны будете грамотно изложить это положение.
Дима Попов на экзамене так и сделал. Фурманов поставил ему отлично.
Переубедить его мы не смогли, и я на всю жизнь остался убежденным материалистом.
Особое место занимала военная подготовка.
Преподаватели к тому времени уже не были кондовыми и студенту, вынесшему из аудитории матчасть, — это было строжайше запрещено — не верили, если он говорил, что зовут его Е. Онегин или О. Бендер. Однако…
Во время занятия по военной подготовке в кабинет несколько раз влетала студентка. Полковник строго спросил ее:
— Как ваша фамилия?
На что девица, потупив очи, ответила:
— Ларина.
— Наверно, Татьяна?
— Точно. Татьяна.
После занятия полковник явился в деканат и попросил найти студентку.
— Идемте в большую химическую аудиторию, они все придут на лекцию Несмеянова, — предложила заведующая учебной частью.
У входа в аудиторию полковник увидел ту, которую искал:
— Эта.
— Ну, что ты натворила, Ларина?
Услышав фамилию, полковник замешкался и осторожно спросил:
— Как ее зовут?
— Татьяна, — ответила заведующая. — Вы хотите с ней поговорить?
— Нет, не надо, — ответил полковник и быстро удалился.
Ибо мою однокурсницу Ларину действительно звали Татьяной.
Был у нас на химфаке студент из ГДР по фамилии Йобст. Если преподавателей научных кафедр некоторая неблагозвучность его фамилии не волновала, то на военной кафедре, где всегда ждали подвоха и боялись попасть впросак, вслух произносили его фамилию с опаской.
Однажды к нам пришел новый полковник и бойко начал перекличку. Мы вставали, говорили: «Я» — и ждали, когда он дойдет до немца. Увидев столь странную фамилию, полковник начал осторожно:
— И.О.Б.С.Т.
— Я.
Полковник повеселел:
— И-о-б-с-т, — продекламировал он нараспев.
— Я, — снова отрапортовал немец.
Теперь полковник решился произнести фамилию сразу:
— Йобст.
— Я.
— Йобст, — обрадовался полковник и спросил: — А как ваша настоящая фамилия?
— Йобст.
Полковник пошел жаловаться в деканат. Там ему объяснили, что, увы, у немца именно такая фамилия. И полковник изрек:
— Так ему и надо. Пусть с такой фамилией и живет.
Семинарские занятия по военному делу вел подполковник Филиппов, человек неглупый и рассудительный. Но была у него одна особенность. Он очень не любил, когда студенты во время занятий разговаривали друг с другом. На все отговорки типа «хочу спросить у товарища» он отвечал: «Спросите у меня».
Однажды Володя Хромоножкин наклонился к соседу Юре Максимову.
Выждав минуту, подполковник спросил:
— У вас, наверное, есть вопрос к студенту Максимову?
— Так точно.
— Спросите меня.
— Неудобно.
— На то я и преподаватель, чтобы отвечать на все вопросы.
— Вы не обидитесь?
— Нет.
— Товарищ подполковник, у вас не будет трех рублей до понедельника?
Смеялась вся группа. Смеялся и подполковник. И в перерыве подошел к Хромоножкину:
— Вам действительно нужны деньги? Не стесняйтесь.
Деньги Володя просить не стал, но с тех пор и мы, и другие студенты стали хорошо относиться к Филиппову.
Был у нас парень Женя Лукьянец. Военное дело давалось ему туго, и после второго курса он получил освобождение от военной подготовки по состоянию здоровья.
На перекличке полковник спросил, где Лукьянец. Мы ему ответили, что он стал пацифистом и выступает против всех форм насилия.
Полковник объяснил нам всю пагубность пацифизма и пошел жаловаться в деканат, где ему объяснили, что Лукьянец освобожден по состоянию здоровья.
Но у полковника засела в голове мысль, что Лукьянец «плохой». Мы эту мысль поддерживали. Если что-то в военном кабинете оказывалось сломанным, мы говорили, что приходил Лукьянец и набезобразничал. Полковник качал головой. Однажды…
Полковник проводил с нами занятия на аллее между университетом и метро «Университетская». Он стоял на грузовике, мы сидели на земле. Вдруг мы заметили какого-то парня, идущего в сторону метро.
— Это Лукьянец идет срывать занятие, — сказал кто-то.
— Сейчас я с ним поговорю, — обрадовался полковник и позвал парня: — Иди сюда.
Парень подошел. Он видел только полковника, человечка маленького роста в халате, стоящего на грузовике. Нас он не видел: мы сидели по другую сторону машины.
— Тебе чего надо? — спросил он.
— Подойди сюда и расскажи, куда ты идешь.
— А тебе какое дело?
И дальше нецензурное слово.
— Я знаю, что ты Лукьянец.
— А я знаю, что ты говно, — парировал незнакомец.