— Когда у вас кончается контракт?
— В декабре.
Все понятно. Ее контракт заканчивается в июне, и она должна сразу улететь в Сибирь. Он должен остаться здесь до декабря и потом улетит в свой Киев. И она, естественно, боится, что до декабря ее суженый может в отношении свадьбы передумать. Ищи его потом в Киеве! Другое дело, если брак будет зарегистрирован прямо сейчас. Тогда она останется здесь как законная супруга до окончания его контракта.
— Почему вы раньше не подали заявление?
— Мы хотели, но нас не пускали в консульство, начальник не пускал.
— Почему начальник не пускал?
Ответила блондинка.
— Не хотел, чтобы я замуж выходила, приставал ко мне, под юбку лез. А на пляже вообще норовил с меня снять…
Где они нашли пляж в Сахаре?!
— Подождите меня здесь.
Я отправился консулу:
— У меня к тебе дело. Ко мне пришли двое из Сахары. Хотят вступить в законный брак, а ты мешаешь. Надо способствовать процессу деторождения.
— Процесс деторождения от брака не зависит. А мешаю им не я, а закон. Жалко ребят. Не знаю, как помочь. Хочу, да не могу.
— А я знаю. Дай их заявление.
Консул порылся в папке и вынул листок. Я взял листок, там, где было написано «28 апреля», зачеркнул двойку, получилось «8 апреля», приписал «Исправленному верить» и поставил свою подпись.
Я вернулся в партком:
— Все в порядке. Вас зарегистрируют.
— Когда-нибудь мы вам тоже поможем, — благодарила меня блондинка.
В Тунис пришла антенна, с помощью которой можно было принимать советское телевидение. Тогда это было редкостью. В сопроводительной было написано, что антенну рекомендуется установить в клубе для того, чтобы Москву могли смотреть все члены колонии.
Однако посол В. Кизиченко решил по-своему: он установил антенну на своей резиденции, куда, естественно, простых людей не пускали.
Кизиченко был фанатом московского «Динамо». Но каждый раз, когда транслировали матч с участием московского «Динамо», с антенной что-то происходило: то она выключалась, то появлялись помехи, то изображение совсем пропадало. Как только футбол кончался, картинка снова появлялась. Просто чудеса!
Я никогда не верил в чудеса, и когда видел хитрые физиономии посольского повара и шофера, еще раз убеждался, что чудес на свете не бывает.
У премьер-министра Италии Б. Кракси была вилла в Тунисе, там он иногда принимал иностранных гостей. Так, в Тунисе итальянский премьер принимал премьера Испании.
Я спросил у первого секретаря итальянского посольства Л. Матакотты, как посольство уживается с премьером.
— А никак, — ответил он. — У нас свой Тунис, у него — свой.
Позже, стремясь избежать ареста по обвинению в коррупции, Кракси бежал в Тунис и жил там на своей вилле. Примерно в это же время премьер-министр Туниса М. Мзали был обвинен в коррупции, бежал из страны и поселился на своей вилле в… Италии.
Делегаций в Тунис приезжало много. Помню редактора отдела спорта армейской газеты «Красная Звезда», который у меня в гостях признался, что болеет за «Спартак» и на дух не выносит армейский спортивный клуб.
Запомнилась делегация операторов и звукорежиссеров из «Мосфильма». Их возили на местную киностудию. Они готовились рассказать тунисским коллегам, как они снимают фильмы, и не знали, что на этой студии Ф. Джеффирелли снимал «Иисуса из Назарета», С. Спилберг «Потерянный ковчег», а Дж. Лукас «Звездные войны». «Такой техники, как у них, у нас нет, — удивлялись они после посещения киностудии. — И специалисты они самой высочайшей квалификации».
Помню делегацию из двух человек — известного кинорежиссера И. Гостева и молоденькой актрисы Е.Ц. Когда они сидели рядом со мной в президиуме, я ясно различал запах спиртного. «Как он будет выступать!» — подумал я. Оказывается, я ошибся. Кинорежиссер был совершенно трезв. А вот молоденькая актриса… «Она с собой каждое утро берет четвертинку», — рассказала мне потом переводчица, которую я прикрепил к ней.
Прошлый торгпред Аристарх Трофимов был моим другом. Как-то получилось так, что с первых дней моего приезда в Тунис мы с ним заключили нечто вроде договора о дружбе и ненападении и позже четко его придерживались вплоть до его отъезда. Его жена, эстонка, была прекрасной хозяйкой, у которой женам было чему поучиться, и мы, как тогда говорили, «дружили семьями». Посол из кожи лез вон, чтобы натравить нас друг на друга, но ничего не получалось.
Потом приехал другой торгпред. Знал я о нем понаслышке. Он был начальником моего друга в Министерстве внешней торговли. Лет пятнадцать назад этот друг хотел пристроить меня в министерство, а тот наотрез отказался и сказал, что не хочет меня брать из-за «плохих характеристик». Характеристики и правда были неважные.
Посему теперь, на радость посла, критика со стороны парткома, то бишь меня, в адрес торгового представительства потекла рекой. Я возмещал упущенное. Однажды на совещании в парткоме я сказал торгпреду:
— Из вашего аппарата получилась бы хорошая шпионская бригада. Вы не оставляете следов своей деятельности.
Действительно, за последние четыре месяца товарооборот торгпредства был равен нулю. Сорок четыре бездельника купили товара на нуль долларов и продали на нуль.
После этого торгпредовцев стали звать «бойцами невидимого фронта».
Консул Юра Рощин, он же полковник Рощин, старший посольской группы ГРУ (Главного разведывательного управления Советской армии), слыл жизнелюбом, любил западные фильмы про советских шпионов и совращавших их коварных блондинок. После каждого такого фильма он жаловался мне: «Двадцать лет работаю шпионом, а за это время ни одна даже самая завалящая блондинка не пыталась меня соблазнить».
Если с кагэбэшниками мы, посольские, поддерживали вполне сносные отношения, то грувцы почти всегда жили особняком. Рощин, пожалуй, был единственным исключением. Он объяснял мне:
— У нас особое положение. Если чекист проколется, его отправят в Москву во Второе главное управление, и он будет ловить шпионов в Москве. Если наш проколется, его отправят в воинскую часть куда-нибудь за Полярный круг, и вовек ему в городе не жить.
Если кагэбэшники практически не скрывали от нас, дипломатов, свою «ведомственную» принадлежность, то грувцы свои связи с «Аквариумом» (штаб-квартирой ГРУ в Москве) держали за семью замками. Бывало, им удавалось вводить в заблуждение даже дипломатов. Говорили они по-французски с каким-то особым акцентом. Мне рассказывали, что акцент этот они получили от преподавателя их высшей школы. Я всегда удивлялся, как их не вылавливают из-за этого акцента. А может, вылавливают?
— Я к нему прикоснулся, — со сверкающими от счастья глазами поделился со мной радостью первый секретарь посольства Коля Грибков.
В Тунисе тогда находилась делегация во главе с кандидатом в члены Политбюро Петром Демичевым. И прикоснулся Коля к Демичеву.
Я ему объяснил, что даже члены Политбюро — просто люди, и еще в Библии сказано: не сотвори себе кумира. Но на Колю это не действовало:
— Как ты не понимаешь! Он живет в другом мире. Он почти полубог.
Однажды Коля провожал в тунисском аэропорту заведующего отделом А. А. Шведова. Подходя к трапу самолета, Шведов обернулся и помахал ему рукой.
— Он мне помахал рукой! — Колиному счастью не было предела. — Он помахал мне рукой!
Потом он повернулся к заведующей канцелярией Марине Суховерховой, молодой красивой девушке, за которой, кстати, ухаживал, и — уж верьте или не верьте — восторженно признался:
— От радости я чуть было не описался.
Я работал в различных учреждениях, много видел холуев, но таких холуев, как в советском МИДе, не встречал нигде.
— Нам с тобой надо жить в дружбе, — сказал мне однажды резидент. — Если ты захочешь сделать мне неприятность, ты можешь написать в Москву, ну, скажем… что я сожительствую с какой-нибудь секретаршей. Тебе, конечно, не поверят, но меня на всякий случай отзовут и не будут выпускать за границу года два-три. Но и я могу тебе сделать неприятность. Могу написать в Москву, что ты носишь бумаги в американское посольство. Мне, конечно, не поверят, но тебя отзовут и тоже не будут выпускать за границу года два-три. Так что нам надо держаться друг друга.
В каждой шутке есть смысл, особенно в шутках полковника КГБ. Смешнее всего было то, что я, получив приглашение от тети приехать к ней в Новый Орлеан, за день до беседы с резидентом интересовался у американского посланника визой в США, а он сожительствовал — и я это знал — с секретаршей торгпредства.
12.3. От «вав» и Либермана к пустышке Горбачеву
Александр Зиновьев как-то спросил меня:
— Вас ностальгия не мучит?
— У меня есть прекрасное средство простив ностальгии, — ответил я. — Антиностальгин, — и вытащил из стола портрет Горбачева.
— Омерзительная личность, — согласился философ.
— Одна из самых мерзких личностей конца века, — добавил я.
— И трагически туп, — закончил разговор Зиновьев.
В первый раз я увидел Горбачева в работе во время совещания в ЦК КПСС.
В последний день ждали Андропова. Мы собрались в малом зале политбюро. Ждали около часа. Потом появился С. В. Червоненко, заявил, что «Юрий Владимирович заболел, текст его доклада прочтет Горбачев», и добавил:
— Михаил Сергеевич будет замещать Юрия Владимировича по основным вопросам.
С того дня Андропов на публике больше не показывался. А через неделю был сбит корейский самолет. Военные врали членам политбюро. Горбачев справиться с ними не мог. И снова всплыла фигура Константина Черненко.