— Ну уж, фигушки, Боб Иванович, для начала вы мне объясните, о чем это вы таком думали, что не слышали, как я хлопал и топал.
— Ах, это... Да я думал о том, что жизнь чудесна, прекрасна и умилительна. Как же хорошо, что мы с вами живём!
— Не лгите, любезный, я на вашем лице всё прочёл.
Боб Иванович тогда стушевался и тихонько так говорит мне:
— Марс Марсович, дорогой, обещайте мне, что никому об этом не расскажете. Не хочу, чтоб меня воспринимали иначе как оптимистического старца.
— Ладно, тайну вашу схороню. Только думаю, что догадливый читатель и сам уже понял, что у вас на лице было написано.
— Ах, что же делать? А давайте мы сделаем так, будто это вы с кислой миной сидели, а не я, тогда никто ничего не заподозрит.
— Побойтесь бога, Боб Иванович, — говорю ему я. — Надо же уметь признать в себе хоть каплю пессимизма.
— Ну ладно, только каплю: признаю.
— Вот и хорошо, а теперь пойдёмте протрясёмся, любезный Боб Иванович.
— Дорогой Марс Марсович!
И мы, рассмеявшись, отправились на променад.
Боб Иванович и Марс Марсович были закадычными друзьями. Их тянуло друг к другу, несмотря на их разные темпераменты, а, может, и благодаря этому. Вот однажды Марс Марсович покумекал над таким положением вещей и пришёл к Бобу Ивановичу.
— Белеет парус одинокий в тумане моря голубом, — говорит Марс Марсович.
— Это вы о чём? — спрашивает Боб Иванович.
— Помните ли, любезный Боб Иванович, как нас одна старая истеричка гомиками обозвала?
— Ах, это было ужасно, до сих пор не могу забыть, дорогой Марс Марсович, — при воспоминании о Люсе Кандауровой у Боба Ивановича увлажнились глаза.
— Так я вот что подумал: а, может, это и не так плохо — быть гомами? Посудите сами: вы живёте один, я живу один — почему бы нам не съехаться и не попробовать жить вдвоём? Представляете, как было бы замечательно?
— Что вы такое мелете, Марс Марсович! Вы хоть представляете, какие обязательства на нас накладывает голубое сожительство? Да нас же люди будут дразнить: голубой, голубой не хотим дружить с тобой!
— Я вас не узнаю, Боб Иванович, где же ваш оптимизм?
— А ещё люди скажут: голубое ухо, голубое брюхо, голубой чубчик…
— Как дела голубчик! — радостно закончил Марс Марсович. — Я всегда мечтал, чтоб меня голубчиком называли.
— Ох, Марс Марсович, сразу видно, что вас в детстве недолюбили. Хорошо, съедемся на неделю, но жить будем в разных комнатах, и, чур, спать ко мне не проситься.
— Ура, ура, Боб Иванович, вы делаете меня счастливейшим человеком, я даже на миг забыл, что я пессимистический старец. Спасибо вам!
И Марс Марсович потрюхал за вещами.
Я — бомж. Я серый минский бомж. Я плохо пахнущий бомж серого города Минска. Я живу в вашем подъезде. Раньше я часто менял подъезды, но людям не нравилось, что я там живу, и они начали ставить домофоны. За какой-то год в районе остался всего лишь один открытый подъезд — это ваш. Теперь я живу в нём.
В подъезде нету холодильника, поэтому я собираю свою еду в пакет, а пакет кладу на козырёк за окно. Так моя еда не портится. В подъезде нет туалета, но это не страшно, потому что туалет для меня под каждым кустом. Лишь изредка, особо холодными ночами, когда у меня несваренье желудка, приходится пользоваться лестничной клеткой вместо уборной. Тогда у вас наступает желание поставить домофон. Не торопитесь, не надо: всего лишь через месяц запах выветрится безо всяких домофонов.
Ещё я люблю покурить. Но так как своих сигарет у меня нет, я собираю бычки, вытряхиваю из них остатки табака и сворачиваю из него самокрутки. В подъезде нет мусорки, поэтому бумажки я складываю возле ступенек на втором пролёте.
Иногда я ворую ваши лампочки и меняю их на еду, но прибегаю к этому лишь в крайних случаях.
— Пожалуйста, не гоните меня из подъезда, мне больше некуда идти, — закончил Бомж.
— Ну что, Марс Марсович, не будем жаловаться на него в милицию?
— Да, Боб Иванович, его жизнь не из легких, но и мы ведь страдаем — от него смердит, и смрад этот проникает за двери наших квартир.
— Марс Марсович, вы же живете в другом доме, а у меня гостите всего лишь неделю.
— Ах, и правда, любезный Боб Иванович. Что ж, пусть тогда живет этот мизерабль.
— Спасибо вам, голубчики, — застенчиво сказал Бомж.
На улицах нашего города живут отвергнутые обществом люди. Граждане, будьте человечны, не устанавливайте домофоны — дайте бомжам последний шанс.
Зашёл Боб Иванович к Марс Марсовичу и обмер:
— Дорогой Марс Марсович, да на вас же лица нет!
— Знаю, любезный Боб Иванович, у меня в семье трагедия: бабушка умерла.
— Какой ужас, — и Боб Иванович расстроился вместе с Марс Марсовичем.
Но так как долго грустить Боб Иванович не умел в силу характеризующей его черты оптимистического старца, то через минуту он уже весь сиял:
— Не кручиньтесь, Марс Марсович, в каждом происшествии следует искать хорошие стороны.
— Вы что, совсем обалдели, Боб Иванович?! Умерла моя любимая бабушка — что тут хорошего?
— Ну, представляете, какой счастливой она умерла? Столько лет прожить — не каждому дано. Она наверняка была не младше вас.
— Что за вздор вы несёте? Конечно, она была гораздо старше!
— Видите, как ей повезло: прожила больше чем вы, столько счастья повидала.
— Какого счастья? Две мировые войны, несколько ломок сознания и постоянная демаркация шкалы ценностей — вот что выпало на её долю.
— Ну ладно, зайдём с другой стороны: наверняка она была богата, эта ваша бабушка?
— Что верно, то верно: деньги и солила, и мариновала, все чулки и кадушки ими забила — богатейшая была бабушка.
— Так радуйтесь, дорогой Марс Марсович, всё это теперь по праву принадлежит вам. Теперь вы не то что птичку в собачку можете переделать, теперь вы можете купить себе приусадебный участок графов Чапских, облагородить его и стариться с улыбкой на лице. Я, кстати, могу к вам туда переехать — мы ведь всё ещё голубчики?
— Голубчики-то голубчики, только что мне прикажете делать с матушкой и батюшкой? Не думаю, что они откажутся от наследства.
— Ах, какое горе. Действительно нет ни малейшего повода для радости. Простите меня, дорогой Марс Марсович.
И Боб Иванович потихоньку вышел за дверь. Сегодня он пошёл на променад один.
— Марс Марсович, дорогой, хотите рыбки? Солёненькая.
— Ох, любезный Боб Иванович, мне ничего уже в этой жизни не хочется, — ответил Марс Марсович, но, тем не менее, есть стал.
— Неужели вам не даёт покоя ваша мёртвая бабушка?
— С этим горем я уже свыкся кое-как, но такое чувство, что все жизненные события толкают меня вслед за бабушкой. И вы знаете, я уже даже хочу умереть, — Марс Марсович оторвал хвост второй рыбине.
— Ах, ну до чего же вы всё-таки пессимистический старец. Вы, простите мне моё грубое русское выражение, прямо писсик какой-то.
— Вам легко говорить, Боб Иванович, у вас оптимизм аж из ушей прёт, с вами никогда ничего плохого не случается. А я вот сегодня в чай вместо сахара соль насыпал, потому мне эта ваша солёная рыба глубоко противна, — сказал Марс Марсович, но есть не перестал.
— Тоже мне, нашли, от чего скиснуть.
— Ага, а ещё я сегодня вместо сырка съел дрожжи. Эти гады такие одинаковые упаковки делают! Только потом думаю, отчего так во рту противно — развернул упаковку, и меня чуть не стошнило, любезный Боб Иванович. Я тогда быстрее зубы чистить, начистил так, что пена изо рта пошла. Только легче не стало: всё равно привкус какой-то мыльный чувствую. Смотрю на тюбик с пастой — а это крем для бритья «Арко». Посудите сами, зачем мне жить? Я теперь желаю только сдохнуть. А тут ещё рыба ваша с костями.
Так разволновался Марс Марсович, что проглотил рыбью косточку.
— Кхе-кхе...
— Что с вами, Марс Марсович?
— Кхе-кхе-кха-кху.… Помогите, задыхаюсь, — прохрипел Марс Марсович.
Боб Иванович стал оптимистически колошматить Марс Марсовича по спине.
— Кхо-кхи-кху, я не хочу умирать, Боб Иванович, кхо-кхолошматьте, пожалуйста, сильней! — сипел Марс Марсович.
— Господи, чуть не помер. Знаете, Боб Иванович, заверните-ка мне лучше этой рыбки домой, а то у вас мне кусок в горло не лезет.
Через час прохожие видели, как Марс Марсович потрюхал домой с каким-то свёртком.
Август подходил к концу. Солнце после полудня не даром злилось и выжигало природу под корень. Солнце чувствовало, что уже прошла его пора. Солнце знало, что зима в окно стучится и гонит со двора. Зима стучалась по ночам, когда температура падала до нуля градусов. В такие ночи Марс Марсович очень мучался от перепадов температуры и ему не терпелось, чтоб наступил день. И день наступал, и Марс Марсович подходил к отрывному календарю, и отрывал очередной листик, и видел на календаре цифру 31.
— Какой кошмар, уже 31 августа. Вот и лето пролетело. Надо позвонить Бобу Ивановичу.
Боб Иванович весело кричал в трубку:
— Да-да, слушаю вас, Марс Марсович!
— Представляете любезный, какой ужас?
— И слышать ничего не хочу о мёртвых родственниках!
— Да нет, я не об этом. Вы взгляните на календарь: уже 31 августа, последние тёплые деньки наступают. Заходите за мной скорее, пойдём на променад, я должен впитать оставшееся тепло года.
И они шли впитывать. Потом расставались, на следующее утро снова шли впитывать и так далее — пока Марс Марсович вновь не увидел на календаре последнее число месяца.
— Боб Иванович, торопитесь: уже 30 сентября — последние тёплые деньки настают, бежимте на променад.
Потом наступило 31 октября, а на улице всё ещё было тепло, что позволило Марс Марсовичу предположить, что наступают последние тёплые деньки.