орской зыби, играясь в классики.
Тома́ сидит рядышком, с видом настолько самодовольным, что хочется сделать что-нибудь пакостное…
… но лень. Да и пусть! Вытащил нас марселец в родной город, и пусть… пусть в первую голову для своих целей! С роднёй там повидаться, перед друзьями и недругами детскими похвастаться… что ж плохого-то?
Я вот перерос гармошку да сапоги лаковые, ан нет-нет, да и мелькнёт иногда что-то этакое… смутное. Сам толком не понимаю, но вот ей-ей – жалко малясь, что так и не прошёлся!
И вижу ведь, что куда как больше достиг… ан нет, не то! Школа, помощь землякам с переездом, это всё да, а вот сапог и гармошки, да вовремя – не было! Не то чтобы и грызёт, но чешется порой, н-да…
Отлежавшись, без особой охоты надулись водой. Оно вроде как и не сильно хотца, но по Одессе знаю уже, что – надо! Удара солнечного, может и не будет, а тошнотики лёгкие – запросто.
Потом прямо на судне ели молодой сыр со свежим хлебом и копчёной рыбой, да с лучком, чесночком и разбавленным вином прошлого урожая. Лепота!
Разнежившись и набив брюхо до выпяченного барабана, я с сонной ленью смотрел, как Адамусь с Корнелиусом делят забортный ящик со стеклянным дном, наблюдая за морскими гадами. Стоим на мелководье, вода чистая, и так вот, когда не мешает рябь и солнечные блики, видно очень хорошо! Естествоиспытатели, ети…
Тома́ наблюдал за ними снисходительно, ровно как они за гадами, и выбрав момент, когда Адамусь с Корнелиусом перестали наконец пхаться, вытащил дыхательный аппарат Флюсса[2] с видом доброго волшебника.
– Ети… – выдохнул Адамусь восхищённо, разом ухватив суть как опытный механик и человек, помотавшийся по свету, – ну-ка…
– Погодь! – осадил его Санька, – Руки! Руки, кому я сказал! дай человеку объяснить, куда поперёк лезешь!
– А… ну да, – Ивашкевич, хмыкнув смущённо, даже убрал руки за спину, заалев ушами.
Тома́, как и полагается человеку, некоторым образом причастному к великому Племени Инженеров, подробно объяснил – что, как… и чего – ну ни в коем случае!
– Ага, ага… – кивал Адамусь, сглатывая и косясь на нас с такой мольбой, что… да пусть его! Успеем ещё напробоваться.
Несмотря на все свои хотения и порывы, литвин понимает за технику безопасности, плавая только возле баркаса и так, чтоб если вдруг что, так и сразу! Мы с не меньшим интересом наблюдаем за его лягушачьими дрыганьями, живо и со смухуёчками обсуждая оные. Даже и капитан, презрев свои фанаберии, устроился, как бы невзначай, на перекур с того самого – нужного борта, косясь одним глазом в воду.
Наконец, покосившись нетерпеливо на вытащенные часы, Санька постучал по железному котлу, зачем-то опустив его край в море. Вид нарочито деловитый, то бишь человек не просто торопит, желая поиграть в свою очередь, а сугубо по делу и вообще… переживает! Ибо, а вдруг?
– Ох ты ж Боже… – только и сказал Адамусь, будучи вытащенным на баркас, – там так…
Он всё разводил руками и пучил глаза, пытаясь выразить невыразимое, но мы – поняли! Капитан, какой-то там очень дальний и непрямой родич Тома́, и то весь задумался, пытаясь, наверное, переложить в заскорузлой голове пользу от этой игрушки сугубо для себя.
Я, как и положено командиру в таком развлекательном деле, нырял самый последний. Слыша своё сиплое дыхание, скользил под водой, дыша невкусным воздухом, и как-то всё было…
… неправильно.
– Здорово! – не совсем искренне сказал Этьену, снимая маску, но в голове уже крутилось… всякое. Не знаю пока, как именно, но точно знаю – можно лучше!
Не было единения со стихией, как в воздухе, и вообще – сильно не факт, что в прошлой жизни я как-то причащался моря и…
– «Дайвинга».
Ага, его самого! Но всё равно, в голове начало вертеться изобретательство. Видимость плохая, и вообще…
… как то интересно это совмещается – морская авиация, которой пока нет, с аппаратами для подводного дыхания, которые как бы тоже… Хм, не знаю пока, как именно, но на всякий случай…
… сделаю вид совершенно незаинтересованный! Вот чует моя чуйка, что здесь должна быть секретность больше меня самого!
Вечером, сидя под навесом, болтали о всяком и никогда о работе, косясь одним глазом на рыбаков, взявшихся творить для нас настоящий марсельский буйабес. Тот-кто-внутри кивает одобрительно, видя костистую рыбку расскас, необходимую для навара, морских коньков, крылатку-зебру и прочие аутентичные компоненты, без обману!
Пахнет всё сильней и вкусней… и вот уже один из рыбаков застучал по котлу, созывая на обед. Ели все вместе, не слишком соблюдая этикет, перешучиваясь и причавкивая. Как раньше… как когда-то в Одессе, с поправкой на колорит. Если не знать, что простых людей среди них…
… нет.
Вон тот босоногий сивоусый усач, подмигивающий и травящий сальные анекдоты – один из заместителей мэра, а упитанный крепыш «Папаша Жюно» – известный (но хрен докажете!) контрабандист. Но…
… никаких разговоров о делах! Хоть так…
– Не знаю, што и делать, – делился проблемами Матвеев, прибывший в Ле-Бурже сразу после нашего прилёта из Марселя, – хучь плачь! Оглоблей скоро офицерьё гонять буду, ей-ей!
– Да вон… – коммандер мотнул головой, – хоть у Анатолия спроси! Уж на што человек выдержанный, а и то звереть начал.
– Евграф Ильич несколько утрирует ситуацию, – блеснул пенсне Луначарский, – но ситуация и правда нездоровая. Право слово, какая-то дурная самодеятельная театральщина! Оторопь берёт иногда, настолько всё странно и…
– Мстюны! – прикусив пустую трубку, рявкнул Матвеев, перебивая моего помощника, – А што?! Так и есть! Разобиделись вон… на всё, по их мнению плохое и етот… как там бишь?
– Крестовый поход, – подсказал Толик.
– А… он самый! – благодарно кивнул военный атташе, – Ходют и ходют…тьфу! И главное, ета… самодеятельность! Перемкнуло што-то в головёнках, набриолиненных на прямой пробор, так што я даже и просчитать не возьмусь, как и когда оно выстрелит.
– Выстрелит, это не так уж и… – начал было я, прикидывая ситуацию.
– Образно! – рявкнул коммандер, – Этих, с голубыми кровями, будто под хвостом наскипидарили! Глаза выпученные и вою много, а што, как, где…
Матвеев раздражённо пожал плечами и крепче вцепился зубами в изрядно погрызенный мундштук.
– Ага… – сказал я озадаченно, переглядываясь с Санькой, – То есть хоть стрельба, хоть провокация, а хоть бы… вообще что угодно?
– Угу, – промычал коммандер.
– Русские кантоны и иже с ними, как образ врага, – пояснил спокойно Анатолий, – это уже идеология. Ещё не государственная, но поощряемая властями. А Егор де-факто – Враг Номер Один.
– Ебическая сила, – выдохнул Санька.
– Эпическая? – вопросительно поправил Луначарский, не тая улыбку. Признавая таланты Чижа, он всё тщится сделать из него человека интеллигентного…
… но это же Санька! Мне даже интересно, кто там кого в этой битве интеллигентской придури и деревенского невежества переборет. Брат не дурак, но иногда баранится просто потому шта!
– Не… – мотанул головой брат, – ебическая!
– Во-во! – кивнул коммандер, – Выдрать с корнем эту заразу, ликвидировав ково-то одново, хер выйдет!
– А может… – Санька замер сусликом, не сразу отмерев, – не будем резать хвост по частям, а?!
Видя наше непонимание, он зачастил:
– Навстречу ударим! Егор, ты сам ведь говорил, что Париж в настоящее время исчерпал себе, а?! Если уж лезут сами, то может, сыграем мал-мала в поддавки, и прогнёмся там и тогда, где нам и надо?
– Ага… – подскочив, я зашагал по кабинету, – то бишь играем в поддавки так, что меня как бы выпихивают из Парижа… или вообще в глушь?
– В глушь, – закивал Матвеев, знакомый с моими планами и хотелками, – но формально! Как его… штобы все понимали, что если формально ты где-то што-то… то виноват и не ты, а эти… голубых кровей. Обидочка штоб у добрых французов осталась, на недобрых царёвых выкормышей. А к тебе – полное сочувствие и понимание.
– А потянем? – интересуюсь у военного атташе.
– Угум, – сжав трубку, он кивает болванчиком, – легко! Они же дуриком… не так, штобы агенты или што, а так… вавка в голове и высокие идеалы Самодержавия и крепостничества. Сколько их, белой кости, в Париже? Не одна тыща, так?
– Поболее десяти, – отвечаю уверенно, – и это если совсем белой. С разночинцами так и за двадцать будет, мне кажется.
– Неужто из этих тыщ нужных нам дуриков не подберём?! – вдохновляется моими словами коммандер.
– Недооценка противника… – начал занудно Анатолий.
– Оцениваем мы их как должно, – отмахнулся Матвеев, – не боись! Страховка с подстраховкой и планы на все случаи составим! Мы ж Егора не как живца, а как бы! Чем ждать и терпеть, подготовим несколько этих… сценариев, и по надобности и сыграем, а?!
Глава 2
– Акцентик… – вздохнул Санька, полужидкой медузой сползая с дивана и раскидываясь прямо на полу просторной гостиной в нашей парижской квартире, – вот же ж! Проще никак?
– Не… – вздоху моему позавидует иная корова, – нам ведь не полемику надо в газетах разворачивать, а для особо мнительных зацепочки психологические выстроить. Такие типусы нужны, што сами себя накручивают, и в строчках газетных, даже и самых невинных, двойное дно норовят увидеть.
– А может, ну его? – заныл брат, повернувшись набок и оперевшись на локоть, – Попроще никак?
– Не тот случай, Сань, – пригорюнившись, отзываюсь с дивана, на котором устроился с ногами, – Ты ж знаешь, что я не сторонник излишне закрученных шахматных комбинаций в жизни…
Брат явственно хмыкнул, но смолчал.
– …но тут – надо! Мы ж хотим на лучших чувствах французов сыграть, а здесь тонко работать придётся.
– А надо ли? – перебил меня Адамусь, подобравшись в огромном кресле, – Остроумные комбинации парижане любят!
– Так-то да, – соглашаюсь с ним, поставив на подлокотник огромную кружку какао и смахивая крошки от печенья с губ, – но есть подвох! А ну как почувствуют себя одураченными и оскорблёнными? Тут же не сколько остроумие, сколько игра на лучших чувствах французов. И противник у нас тоже непростой.