– … не будем заострять на них внимание, ибо речь сейчас о другом.
– Я, – пилот чуть подался вперёд, – хочу, чтобы все вы представили себе карту Российской Империи. Люди здесь образованные, так что задача не из самых сложных. А теперь попробуйте сопоставить географическую карту с законодательством Российской Империи!
– А-а… – протянул Аполлинер, – вот оно… молчу, молчу…
– Законодательство Империи весьма серьёзно ограничивает перемещение подданных… – Военгский пристально посмотрел на художника, выкрикивавшего недавно о погромах, – всех поданных, не только иудеев! А точнее – всех представителей мещанства и крестьян.
– Даже перебраться на постоянно место жительство в другую губернию иногда проблематично, получить же заграничный паспорт, – пилот сделал глоток воды, – могут только представители привилегированных сословий, и…
– … жители приграничных губерний! То есть жители Царства Польского, Финляндии, Прибалтийского края и Кавказа! Преимущественно НЕ русские! Жители этих губерний могут получить паспорта как официально, так и перебраться через границу нелегально.
– Добавим сюда специфическую, и притом долговременную политику властей в Петербурге, когда национальные чувства окраин угнетаются, а народы русифицируются железной рукой. Это делает ситуацию хоть и революционной, но я вас уверяю, ничуть не интернациональной!
– Одновременно с угнетением культурным, Империя насаждает в тех краях промышленность и развивает сельское хозяйство, ибо близость к европейским рынкам делает это развитие выгодным. И разумеется, развитие промышленности не может обойтись без развитой… более развитой, чем в России, системы образования!
– И что мы видим? – задал Военский риторический вопрос, – С одной стороны окраины, населённые национальными меньшинствами, ненавидящими Петербург и отчасти переносящими эту ненависть на русский народ.
– С другой, – он качнул рукой для наглядности, – забитые, необразованные в массе своей русские крестьяне, которые даже не знают, что можно жить лучше! Жестокий гнёт на всех уровнях, в том числе и религиозном, и одновременно – игра Петербурга на национальном самолюбии русского народа.
– Уже сейчас мы видим, что количество революционеров из представителей русского народа, народа глубинного, стремится едва ли не к нолю! Всех нас, – Военгский обвёл рукой Де Флор – представляющих Российскую Империю, здесь больше десятка человек. И нет ни одного… подчеркну – ни одного человека из числа российских крестьян!
– А вы… – Андрэ Жид подался вперёд, с интересом изучая Илью.
– Помор, – спокойно ответил тот, – отдельный этнос, родственный русскому. Хотя не все так считают, ну да это личное дело каждого… и к слову – я как раз вырос в одной из губерний, которые считаются пограничными.
– Представители собственно русского народа, русских крестьян, не имеют даже возможности, – выделил Илья голосом, – присоединиться к революционной борьбе. Парадокс, но большую часть Российской Империи представляет едва ли не самая малочисленная часть социалистического движения!
– Значительная часть революционеров с национальных окраин, – продолжил Военгский устало, – хотя и социалисты, но с явственным оттенком национализма. Да-да… вспомните мои недавние слова о политике Петербурга в приграничных губерниях! Националистическая эта позиция если и не выражена явно, то сидит в подсознании, влияя на принятие решений.
– Интернационализм, товарищи, в такой ситуации может быть декларируемым на словах, но деле это будет национализм под маской интернационализма! Интернационализм за счёт русского народа! Минуточку! – Военгский жестом остановил потенциального оппонента, – Дайте договорить!
– Даже, – выделил он голосом, – если считать всех революционеров людьми глубоко порядочными и непредвзятыми… а мы знаем, что это не так! Но и в этом случае они будут опираться на нравственные и культурные ориентиры, знакомые с детства! На людей, к которым они привыкли в юности, и прежде всего – на земляков.
– Вот поэтому, – Военгский решительно махнул рукой, – я безусловно интернационалист, но – с учётом интересов не только классовых, но и национальных!
– Справишься! – с уверенность, которую сам не чувствую, сжимаю плечо Владимиру Алексеевичу, – Кто, если не ты?! Лифшиц? Или быть может, Гелетей?!
Дядя Гиляй фыркает дымом через нос, усмехаясь. В тесноватой моей каютке разом становится нечем дышать, но терплю… Вид у Владимира Алексеевича сейчас раскисший, и я не хочу, чтобы его видели таким.
– Ботсма может быть? – продолжаю я, – Вот уж дурак дураком, даром что в депутаты Фолксраада пролез на знатности фамилии!
– Боюсь, – тоскливо признался он, – управленец из меня так себе.
– Ха! А издательство?! Тянешь ведь, и тянешь хорошо!
– С городом, боюсь, не потяну… – он снова окутался дымом, а я раздражением.
– Потянешь, – присаживаюсь рядом, – в конце концов, ты репортёр и издатель, так им и оставайся! Как репортёр, всю жизнь занимавшийся социальными язвами общества, ты точно знаешь, как НЕ надо, а уж экономисты и юристы у нас есть!
– Хм…
– Да и поздно уже, – с ехидцей добиваю я, – выиграл уже выборы… так што не жужжи!
– А… – он уставился на меня и захохотал, и разом – как и не было хандры!
– Есть… – и козыряет, – не жужжать!
Глава 14
– «Мой милый Алекс, если бы я могла нарисовать тебе картину своего сердца, то вряд ли на ней что-то изменилось бы, ведь ты знаешь его лучше кого бы то ни было[31]. То место, которое ты занял там, и та власть, которую ты имеешь над ним, не оставила там ни одного свободного местечка.
Оглядываясь назад, на первые дни нашего знакомства и невинные моменты дружбы и первой близости…»
Перо остановило свой стремительный бег, и мужчина, странным образом пишущий от лица женщины, замер, покусывая губу. Склонив голову набок, он хмыкнув, кривя в усмешке губы, и продолжил писать.
– «… я понимаю, что без тебя, мой дорогой и любимый, я не смогла бы видеть, думать, чувствовать и даже жить[32]. Я хочу целовать тебя сзади – там, где на шее начинаются волосы, а после – усыпать поцелуями твою грудь. Я люблю тебя, и даже не могу передать словами, как сильно…»
– Роковая стр-расть, – насмешливо сказал мужчина по-русски, пробегая глазами по тексту, – А недурственно вышло, герр Бергманн, он же Розенблюм, он же Рейли… совсем недурно! Не податься ли нам в эпистолярный жанр? Хе-хе-хе…
Взяв чистый лист, он принялся начисто переписывать письмо, тщательно вырисовывая каждую буковку, сверяясь с образцом почерка. Медленно… но не всякий графолог взялся бы уверенно утверждать, что письма написаны разными людьми.
– Последний штрих, – пробормотал мужчина, и залез в ящик письменного стола, – да где же…
Брызнув из флакончика с духами в стороне, он помедлил секунду, и быстро провёл письмом в оседающем душистом облачке, после чего поднёс к носу и понюхал.
– Перебор… ладно, не буду сразу в конверт запечатывать, пусть выветрится немного.
Встав, Бергманн потянулся всем телом, и взяв из лежащего на столе портсигара папироску, закурил, щуря блаженно миндалевидные тёмные глаза. Пуская кольца ароматного дыма и ни о чём не думая, мужчина смотрел из окна номера в отеле на улицу Дурбана, и губы его кривились в усмешке.
Маленькие человеческие фигурки, спешащие по своим делам, виделись ему куклами, а сам он – кукловодом. Десятки тоненьких ниточек, и вот уже куклы повинуются тончайшим манипуляциям, сами не зная о том.
Работая на четыре великие державы разом, можно делать ровно то, что хочется лично ему! Нет ничего слаще, чем быть одним из тех, кто стоит за троном, в тени…
… и манипулировать теми, кто вершит судьбы мира. Ну или думает, что решает!
– Стрелять легко, – пробормотал он, глядя сверху на людей и повозки, – и даже завербовать человека, выбрав или подстроив нужный момент, не так уж сложно. А вот тонкие манипуляции, когда кто-то искренне считает, что он сам принимает решения… вот это искусство!
Обхватив стриженую голову руками, я склонился над картой акватории Дурбана, зажав в зубах карандаш. Фарватер, глубины, возможные стоянки для британского флота и минные банки на их пути помечаются цифрами и линиями, стираются, сверяются и снова обрастают вязью цифр, линий и слов.
Знаю, что дублирую работу флотских офицеров Южно-Африканского Союза, но потраченное на это время не считаю потерянным. Какой флот, такие и… н-да, я пристрастен и пессимистичен, не спорю.
В войну флот Союза участвовал чуть меньше, чем никак, если не считать таковым судёнышки контрабандистов, прорывавшие блокаду. Это потом уже набежали с предложениями услуг морские офицеры десятка стран, но вот качество… Всё больше неудачники, переслужившие все сроки вечные лейтенанты и прожектёры, фонтанирующие идеями. Сколько там дельных, сколько бездельных, дураков и просто шпионов – Бог весть.
Поэтому и пытаюсь разобраться самостоятельно, обложившись военно-морскими мемуарами и пытаясь найти в этой свалке военно-морских анахронизмов жемчужное зерно. Знаю, что изобретаю велосипед, но…
… тот самый случай, когда проще сделать самому, чем объяснять. Потому как военно-морская «классика» для меня вторична, пытаюсь думать как водолаз.
Мне достаточно примерно представлять, как могут пойти дела, и в этом мне всемерно помогают военно-морские уставы Великобритании, структурированные донельзя, в которых любое отступление от устава карается трибуналом даже (!) в случае победы. Для флота Великобритании это разумно, ибо поистине «У короля много», и проще дрессировать «серую массу» строго по уставу, чем выискивать крупицы талантов, которых на столь огромный флот просто не хватит.
Попытка свести в единое целое акваторию порта и прилегающих территорий, военно-морской устав Великобритании и минные банки – одна сплошная головная боль.