Народу на дороге немного, всё больше военные, да редкие повозки окрестных фермеров. Все друг друга знают, как это и бывает в провинции, пусть даже и ставшей внезапно окрестностями столицы. Сонное, уютное, благожелательное захолустье, до сих пор сохранившее остатки победной эйфории.
Драбанты, пользуясь хорошей видимостью, приотстали от генерала, инспектирующего владения, не столько даже от деликатности, сколько желая всласть почесать языки, не смущаясь острого слуха начальства. До Снимана и его адъютанта то и дело долетают отдельные солёные словечки, а то взрывы хохота. Да и пусть… что может случиться в самом сердце Южно-Африканского Союза?
– Есть вариант надавить на эфиопов, – негромко сказал Пономарёнок, не поворачивая головы.
– Та-ак… – Сниман чуть повернулся в потёртом седле, заинтересованно прищурившись на адъютанта, и крепче, чем следует, закусив сигару. Он давно воспринимает юношу не только и даже не столько как подчинённого, сколько как талисман, а с некоторых пор и как надёжного делового партнёра.
– В окружении Менелика[34] достаточно много людей, понимающих, что союз с британцами и итальянцами противоестественен, даже если речь идёт о войне с Сомали, их природным врагом, – неторопливо продолжил Михаил, – можно на этом сыграть.
– Британцы умеют обещать, – хмыкнул командующий, не скрывая усмешки.
– Они друг друга стоят, – равнодушно отозвался Пономарёнок, сдвигая чуть назад широкополую шляпу, и генерал рассмеялся хрипло, щуря глаза от табачного дыма.
– Что от нас требуется? – отсмеявшись, поинтересовался Сниман, отмахиваясь от наглого овода.
– Оружие и золото, как обычно, – с ленцой отозвался адъютант.
– Вечные ценности, – понимающе кивнул Сниман, – и что же изменилось для нас?
– Полковник Максимов решил сыграть на нашей стороне, – повернувшись к генералу, ответил Пономарёнок, улыбаясь во все тридцать два.
– Ха! – не найдя слов, командующий с силой хлопнул его по плечу, – Завербовали?!
– Или… – засомневался генерал, и его волнение передалось занервничавшей лошади, – игра русской разведки?
– Может быть и игра, – с некоторой меланхоличностью согласился адъютант, – иметь в виду такую возможность необходимо. Но вряд ли. Евгений Яковлевич прекрасный офицер и честно исполнил свой долг в минувшей англо-бурской войне. А в Российской Империи, стоило отношениям между нашими странами испортиться…
Он замолк, и Сниман кивнул понятливо. В начале войны Петербург видел англо-бурскую как некую кальку с Балканских войн, перенесённую на африканский театр военных действий. Буры-братушки, вся надежда на русского царя и конечно же – православное воинство, которое всё как один человек…
… а вышло иначе, и сильно. Власть по инерции размахивала поначалу заплесневелыми знамёнами совершенно нелепых идеологий и догм, а позже, после краткого периода растерянности, пришла в ярость.
Травли как таковой не случилось, но к некоторым героям войны Власть, а отчасти и общество, начали предъявлять какие-то нелепые донельзя претензии. Суть их сводилась к тому, что нужно было не побеждать, а Прославлять Российскую Империю, и непременно – в желательных Петербургу рамках! Даже если эти рамки обозначились уже после войны.
Некоторое время ехали молча, лишь изредка обмениваясь приветствиями с редкими всадниками, попадающимися на пути к стрельбищу. Информацию нужно переварить…
– Полковник Максимов, – глянув на шефа, продолжил Пономарёнок, – из тех людей, что ставят интересы страны выше интересов обидевшихся правителей. ЮАС, как противовес Британии на континенте, а в перспективе и политический тяжеловес как минимум в Южном полушарии, для России выгоден даже недружественным.
– Для России… – Сниман остро глянул на Пономарёнка, моментально поняв разницу между страной и политическим строем, – я так понимаю, полковник Максимов решил служить не Государству в персонифицированном лице Николая, а народу?
– Похоже на то, – кивнул адъютант, – но пока не форсируем ситуацию.
– Замечательно, – выдохнул дымом генерал, – самостоятельно, или…
– Или! – оправдал его надежду адъютант, – Всё походит на то, что часть Генштаба начала свою игру! Они не могут не видеть, что Дом Романовых прогнил, и что Николай способен на троне сидеть, но не править!
– Но, – уже тише сказал Михаил, успокаивая загарцевавшего коня, – ранее они не видели альтернатив для смены существующего строя, по крайней мере, без большой крови…
– А теперь? – Сниман чуть повернулся к нему, требовательно глядя в глаза.
– Есть, – уверенно кивнул Пономарёнок, не отводя глаз, – Само существование Русских Кантонов – смертельная угроза для Российской Империи! Подданные видят, что могут быть – гражданами, и Небо от этого не упадёт на Землю.
– Не упадёт… – глуховато повторил Сниман, кивая чему-то своему. Вечные их споры по поводу предопределения, свободы воли и гражданского общества сейчас ни к чему.
– Суть предложения? – встряхнувшись, деловито поинтересовался командующий, задымив сигарой пуще прежнего.
– У русского Генштаба есть личные контакты не только с Менеликом, но и с феодалами Эфиопии, – подобравшись, начал докладывать Пономарёнок, – каждый из которых имеет собственное войско, и не слишком-то зависим от власти негуса-негэсти. Поставляя оружие не Менелику, а феодалам, мы резко усиливаем децентрализацию власти, и эфиопскому правителю будет не до Сомали.
– Хм… Гражданская война? – поинтересовался Сниман, ожесточённо скребя пятернёй густую бороду.
– Она там никогда не прекращалась, – бесстрастно отозвался адъютант, – если так вообще можно назвать бесконечную грызню феодалов за территории.
– А что Россия? – остро глянул на него командующий.
– Россия и Самодержавие есть вещи неразрывные, Вячеслав Константинович! – вещал Николай, проникновенно глядя на министра МВД и шефа жандармов Плеве, назначенного недавно на место покойного Сипягина[35]. Большие, необыкновенно красивые глаза Его Величества смотрят прямо в душу министру, будто глаза святого с иконы старинного письма – строго и вопрошающе.
– Это догмат, который не подлежит не только пересмотру, но и обсуждению, – продолжил император после короткой, но очень драматической паузы, – это символ Веры! Политические организации, ставящие вопросы о Конституции, правах и свободах, создании Государственной Думы – от Лукавого!
– Кто говорит, что Россия переросла форму существующего строя, что Россия стремится к правовому строю на основе гражданских свобод – лжецы! – выдохнул император, Государственный Совет с видимым участием видимого элемента в нём, это начало нашего конца, конца России! Я никогда и ни в коем случае не соглашусь на представительный образ правления, ибо считаю его вредным для вверенного мне Богом народа[36].
– Вынужденная…
Выделил монарх голосом.
– … уступка, принятая под давлением наших лукавых европейских союзников – временна! Россия сосредотачивается, и как только подготовка будет завершена, Мы найдём повод разогнать Думу! Мертворожденное детище противоестественного союза наших либералов и европейских масонов упокоится на политическом погосте с осиновым колом в прогнившей от рождения груди!
– Переосмысление традиционных ценностей выбросит Россию в пучину революционного безумия, Ваше Величество, – как можно более проникновенно сказал министр, – и мы должны остановить это любой ценой!
– Вы меня понимаете, Вячеслав Константинович, – глаза императора увлажнились, – Мы пытались объединить общество перед лицом внешнего Врага, сделав значительный уступки оппозиции, но оппозиция не оценила нашей жертвы! Этот вечно голодный монстр требует ещё и ещё, не удовлетворяясь благоволением монарха, превыше которого только Бог!
– Ответственностью своей перед Богом и совестью, я несравненно более ограничен во власти, чем президент Французской республики, – горячо говорил император, – оппозиция же не ограничена ничем, являясь наихудшим образцом беззаконной диктатуры. Отбросьте сомнения! Моя воля – воля царская, остановить оппозицию любой ценой – непреклонна! Пусть установится, как было встарь, отеческое единение между Царём и всей Русью, отвечающее самобытным русским началам!
– Да, Ваше Величество! – выдохнул Плеве, – Но…
Он замялся, не решаясь нарушать храмовую торжественность момента, но чувство долга старого бюрократа пересилило восторг царедворца.
– … как быть с… разросшейся оппозицией за пределами нашего богоспасаемого Отечества?
Красивое лицо Самодержца исказилось на миг…
– От Лукавого! – решительно сказал Его Величество, – Любая оппозиция православному самодержавию есть воинство Нечистого!
– Да, Ваше Величество, – Плеве выпрямился ещё больше, наполненный служебным рвением и не сковываемый излишне тесными рамками инструкций по отношению к оппозиции. Когда император сжал на прощание его руку, задержав ненадолго, министра обуяли чувства, сходные с религиозными[37].
Проводив до двери министра МВД, Николай чуть обмяк, и усевшись в кресло, с удовольствием закурил ароматную папироску, прикрыв глаза. Несколько минут спустя, скормив окурок забавной нефритовой жабе, он повернулся и поглядел на часы.
– Полдень… а впрочем, и хватит, на сегодня! – встав, император потянулся всем своим сильным телом, и получасом позже, переодетый, он уже прогуливался по аллеям парка с ружьём, высматривая ворон и не думая ни о чём, кроме как о метком выстреле. В конце концов, пока русский царь ловит рыбу или занимается чем-то ещё…
… Европа может подождать!
Вечером, перед тем как отойти ко сну, Его Величество сделал запись в дневнике.
– «День отдыха для меня – ни докладов, ни приёмов никаких…
– … Я стараюсь ни над чем не задумываться, и нахожу, что только так и можно править Россией.»