Принял народ смерть виновного в акульем желудке, но не сердцем, не душой. Как наказание по Букве, но не Духу Закона. Вроде и не на что роптать, но чувствуется пусть даже и справедливость наказания, но – неправедность!
Одно на другое так и наложилось, да и ещё и раненые почитай все. Хоть по чуть, а все пострадали. В горячке, оно особо не чувствуется, а потом зашибленное колено или рассаженные о вражьи зубы костяшки пальцев, они ещё как аукаются. Ну и настроение, соответственно, не прибавляется.
Вроде и победили, но как-то криво, косо и едва ли не дуриком. Да и противник не тот, победой над которым можно гордиться.
– Двойной марьяж, – Санька выложил карты.
– Угум, – отозвался штурман, записывая очки и доставая портсигар с пахитосками.
Одно к одному, да… наложилось. Сперва об шлюп споткнулись, потом ночное нападение, и моё не самое удачное решение о посмертном наказании, н-да… Хватило бы разноса с коллективным выговором, но это я уже сильно опосля понял. Есть за мной привычка резать по живому, не раз и не два аукалось.
Сейчас стоим на якоре у одного из бесчисленных мальдивских островков. Чинимся, лечимся. Второе-Я выдаёт иногда картинки крутости нашего отдыха в будущем, но в настоящем – тоска-а…
Захолустье дичайшее, весь британский протекторат обозначен парой военных судёнышек, безнадёжно устаревших ещё лет тридцать назад. Для победы в морском бою над этим хламом, нам, пожалуй, даже «Фениксы» с торпедами в воздух поднимать не придётся, хватит и пушек «Авроры».
Остров, крохотный, необитаемый, как собственно, и большая часть Мальдив. Вокруг вода, сверху вода… сезон дождей, чтоб его! Благо, дожди здесь кратковременные и тёплые, хоть в этом повезло.
В остальном – тоска-а… Три десятка чахлых пальм, немного травы и кустарника, много песка, мало птиц и крабы. Зато корабль может близко подойти, и аборигенов нет ни на самом острове, ни на соседних. Собственно, на этом его достоинства и заканчиваются.
Но впрочем, это уже я придираюсь. Нам, точнее мне… и нужен был такой безлюдный островок в отдалении от цивилизации. Экипаж занимается регламентными работами на судне, слесаря доводят до ума мои идеи по части морской авиации и водолазного дела, и вот уж кто занят!
Готовых проектов, а тем паче сырых идей, у меня валом. Морская авиация, водолазное дело, мины, двигатели, оружие. Недавно пролезла в голову (и задержалась!) идея придумать простой и дешёвый аналог пулемёта, и чтоб производить его можно было чуть ли не в велосипедной мастерской! Ажно свербит в голове… самое ведь то для городских боё накоротке!
Дождь тем временем прекратился, и Санька сразу бросил карты на стол.
– Взлёт-посадка, – напоминаю ему.
– Пф… – но я занудствую, продолжая инструктаж. В воздухе брат перестаёт ощущать рану, отчего на эйфории может немножечко начудесить. Был прецедент. А он, на минуточку, сейчас из-за повязки одноглазый, координация в пространстве нарушена. Поэтому занудствую и…
… немного завидую. Сам я, со сломанными рёбрами, взлететь могу, но только при большой… очень большой нужде! Холстина на рёбрах накручена так, что даже дышать немножко натужно, и какие там полёты… сели-встали вдумчиво исполняю. Плавание, пробежка, фехтование… нах!
Я ж с переломанными рёбрами ещё побегать-попрыгать успел в горячке. Вон, аукается до сих пор. Болевые ощущения уже проходят, но Адольф Иванович перестраховывается, поэтому я сейчас напоминаю мумию, притом довольно-таки вонючую из-за мази.
– Взлёт-посадка, – кивает наконец брат с обречённым видом, надевая очки-консервы, переделанные с учётом повязки.
– Угум… – колеблюсь немного, – Поработай на отказ! Неправильные посадки, то да сё… потянешь?
– На отказ, говоришь? – оживает Санька, – Дело! Думаешь проверить поплавки на деформацию?
– Поплавки, крепления и вообще конструкцию, – подтверждаю я, – пока возможности для испытаний у нас лабораторные, надо по максимуму поработать. Все четыре варианта… не прям сегодня! Ну и свои ощущения тоже запоминай и анализируй, может на што полезное наткнёшься.
– Принято, – оживляется брат, усаживаясь в кабину. С помощью техников летадлу вытолкнули с пляжа, и она помчалась по мелководью, разбрызгивая воду.
– Сейчас бы водные лыжи, – говорю вслух, – прокатиться.
– Водные? – оживляется капитан, и оказывается, что их…
.. нет[51]?
Народ заинтересовался, воодушевился, несколько вариантов водных лыж и досок было выпилено из фанеры, после чего начались эксперименты. Кому нельзя было участвовать в этом весёлом безобразии, давали советы, лезли под руки и вкусно завидовали счастливчикам.
Я завидовал со стороны, кусая губы не столько даже от зависти, сколько ловя ускользающую мысль.
– Ага… – лоб пошёл морщинами.
– Што такое? – поинтересовался Санька, вставая рядом. Ему тоже нежелательно пока что участвовать из-за морды лица, и брат откровенно завидует счастливчикам, примиряясь только из-за возможности летать. Пусть даже урезанной.
– Да так… – объяснять неохота, но это же Санька! – Видишь, какие довольные?
– Ну так и развлечение! – пожал плечами брат, – Эвона… балаган какой. Лучше любого цирка, право слово!
– Прокатился-таки? – кошусь на него.
– Один разочек, – потупился брат, ковыряя босой ногой песок. Вид как у кота, засунувшего морду в крынку с молоком и пойманного с поличным. Вид шугливый, уши прижаты, хвост поджат, но…
… никакого раскаяния!
– И-эх… – выдыхаю устало.
– Кхе! Ну так што не так? Народ довольный, и…
– Довольный… а я только сейчас свою промашку понял. У нас, Сань, команды нет! Точнее, есть, но только-только формируется, понимаешь? Все вроде люди хорошие. проверенные и перепроверенные, но – поодиночке!
– Аксель Генрихович «Аврору» уж месяц как принял, – наморщил Санька лоб, не понимая меня, – с гаком!
– Судно – да! А экипаж? Команды на судне не было, а потом не до слаживания было, а сплошь то станки на берегу принимаем, то ещё чего. И я тоже хорош! Плавбаза и плавбаза… цех слесарный, только што на воде. Никакого же понимания! Работяги отдельно, экипаж отдельно!
– А-а… – начал понимать брат.
– Вот! И я тоже – а-а… только сейчас дошло. Слаживания экипажа нет, а што начиналось, так я своими руками не раз и не два ломал! То слесарей от пожарных учений освободить, потому што они станки налаживают, то ещё чево. Да и сами они помимо капитана ко мне, если недовольны чем.
– Поганцы хитрожопые! – ругнулся брат.
– Сам виноват, – обрываю его, – капитан мне ведь пытался, но на што он морской волк, а и то…
– Заробел, – понимающе кивнул Санька.
– Ну… не уверен, што заробел. Так если, чуточку самую. Скорее, Аксель Генрихович решил, што это мои какие-то задумки, кроющие все морские традиции, как бык овцу! Хитрожопо-инженерные!
– Отчасти, – кусаю губу и чуть отворачиваюсь от солнца, выглянувшего из-за облаков, – так оно и есть. Не освобождал бы слесарей от учений и прочего – не факт, что поплавки перед английской атакой успели бы сделать. Даже и такие!
– Ну так и чево? – не понял брат.
– Да… понимаешь, Сань, – поворачиваюсь к нему, – надо сплачивать экипаж, и быстро!
– Учения…
– И это тоже, – прерываю его, – Нам, Сань… ой, бля! Никогда не думал, што скажу такое… Нам, то бишь экипажу, нужна маленькая победоносная война!
– Или всё-таки… – я поглядел на брата, выпучившего глаза и молча то открывающего, то закрывающего рот, – клад поискать? А?
Глава 23
Поджав ноги под несколько обшарпанный венский стул и согнув их в носках, Владимир Ильич работал с документами, отгибая то и дело пальцем правое ухо. Близкие, хорошо зная привычки Бурша, ходят в такие минуты на цыпочках, не докучая хлопотами и пустыми разговорами.
В узкой полутёмной спаленке, превращённой в кабинет, поместился только письменный стол, стоящий у настежь открытого окна, выходящего на одну из улочек Тампля, диван, да два массивных письменных шкафа, битком набитых книгами и разбухшими от бумаг папками. Тесно, не слишком уютно, да и уличный шум не слишком способствует работе, но…
… Ульянов привык. Бывало хуже! Собственно, почти всегда…
Документы пролистываются, прищуренные глаза бегают по строчкам и цифрам, а на лице всё больше проступает озабоченность.
– Надо вникнуть! – живо произнёс революционер, – Поосновательней, – и развернувшись на стуле к двери, крикнул:
– Надюша! Кржижановский[52] не подошёл ещё?!
– Тебя только ждём, – мягко отозвалась супруга, показавшись в дверях, – отвлекать не хотели, очень уж ты заработался.
– Замечательно! – отозвался Ульянов, забирая бумаги со стола и моментально оказываясь на ногах. Несколько шагов, и он уже в полутёмной, неуютной гостиной, заставленной порядком обветшавшей мебелью, где на продавленном диване сидел Глеб, тут же, впрочем, поднявшийся.
Пожав руку старому другу, Владимир Ильич подхватил супругу под локоть, и менее чем через минуту они уже втроём спускались по лестнице, оживлённо разговаривая на ходу. Так же, на ходу, они здоровались с соседями, по опыту уже зная, что стоит только проявить вежливость чуть больше положенного, как изнывающие от любопытства парижские обыватели вцепятся оголодавшим клещом.
И ладно бы, любопытство их имело хоть сколько-нибудь политическую окраску, так ведь нет! Обычное желание обывателя погреться в лучах чужой славы, покопаться в грязном белье и хвататься потом знакомством с «Русским Маратом», ну или «Робеспьером», это уже от фантазий обывателя зависит. К чорту!
Как всегда почти, обедали Ульяновы вне дома. Надежда Константиновна обладает множеством достоинств, но хозяйственных способностей, да и амбиций, она лишена начисто.
Заняв столик под навесом в близлежащем кафе и утолив первый голод, продолжили разговор.
– … не смейся, Глеб, – Бурш потёр переносицу, – но ведь и в самом деле проблема! Никогда не думал, что скажу такое, но мы решительно не умеем работать при избытке средств! Год ещё назад партия экономила каждую копейку, и мы чудесно сумели приспособиться к вечному нашему безденежью и нищете.