– … и что самое главное, Николай берёт эти кредиты, – размеренно продолжил мыслитель, – сделать выводы несложно.
– Сама идея, – неторопливо сказал Постников, качнувшись в своём кресле, – недурна. Французские кредиты висят на метафизических ногах Российской Империи неподъёмным ядром каторжника. Политика России, развитие её промышленности и даже культуры проходила с постоянной оглядкой на Францию. А при всей моей симпатии к этой стране, интересы у нас далеко не идентичны.
– Покрыть кредиты Франции кредитами Британии, полученными на более льготных для нас условиях, – Александр Сергеевич пожал плечами, – не самая глупая идея. Дьявол, как известно…
Он прервался, чтобы закурить, в оглушительной тишине достав серебряный портсигар. Слышно было, как жужжит запоздалая осенняя муха, тыкаясь в нагретое солнцем оконное стекло.
– … кроется в деталях. И вот детали этой сделки поистине дьявольские! Это… – Посников ткнул пальцем в корзину для бумаг, где покоилась злосчастная газета, – мелочи.
– Это? Мелочи?! – ужаснулся один из маститых репортёров «с именем», допущенный к столь серьёзному разговору.
– Мелочи, – спокойно кивнул редактор, на лице которого появилась грустная, несколько саркастическая улыбка, – Как водится в России-матушке, государевы чиновники путают личные интересы с государственными. Начиная с самого верха, н-да… Элиза Балетта выходит на сцену в бриллиантах стоимостью в несколько броненосцев, и это всего лишь любовница одного из великих князей[71]!
– Поразительно недальновидная политика, – качнул седой головой Анучин[72], - Воровство наверху уже привычно, как бы страшно и цинично не звучали мои слова. Но легионы? Романов выигрывает тактически, удаляя пороховую мякоть из вечно тлеющих регионов, но неужели он не понимает, что стратегически это решение удаляет Туркестан и Кавказ из орбиты Российской Империи?
– Я, господа, не великий стратег, – блеснув стёклышками пенсне, сказал Амвросий Ильич, один из репортёров «с именем», – но с силу профессиональных обязанностей разбираюсь немного в политике как внутренней, так и международной. Дмитрий Николаевич верно сказал, решение это более чем странное. Этот поступок перечёркивает всю Россию как Империю, ставя её фактически в вассальную зависимость от Великобритании. Если же говорить о политике сугубо внутренней, то Романов тем самым десакрализирует свою власть на Кавказе и Туркестане, а ведь там обстановка и без того предвоенная! Не понимать этого…
Амвросий Ильич покачал седой головой, не в силах подобрать должных слов.
– Не понимает, – чуть усмехнулся Посников, и только излишне сильная затяжка показала его волнение, – «Сидеть на престоле годен, но стоять во главе России не способен»[73] сказано его наставником, а никак не злопыхателем из среды революционеров! Интеллектуальные способности Самодержца даже доброжелатели не называют выдающимися, упирая более на мягкосердечие…
По лицам пробежали усмешки. Мягкосердечие Николая Второго, называвшего «молодцами» карательные отряды и требовавшего «больше расстрелов», с некоторых пор стало притчей во языцех. Ходынка в начале царствования многих отвратила от монарха, но некий запас «сакральной прочности» общественность всё-таки выделила молодому императору.
Трагедию отчасти оправдывали «эксцессом исполнителя», неудачами госаппарата, доставшегося от отца и даже происками врагов России – как внешними, так и внутренними. Несколько лет спустя стало ясно, что «добросемейственность» Николая Второго и «лучистые глаза святого», цепляющие за душу (преимущественно немолодых, пожёванных жизнью девушек), не делали из него ни хоть сколько-нибудь пригодного монарха, ни даже – человека. Самые закоренелые монархисты, считающие царскую власть важнейшей составляющей самого существования России, всё чаще поговаривали о замене царя, а может быть…
… и династии.
– Многие решения, имеющие государственное значение, продолжил Постников, – дают основания подозревать то ли полное безразличие императора к собственному правлению, то ли наличие проблемы с умственным развитием[74].
– Страшно, господа, – мрачно сказал Анучин, и все заговорили разом, обсуждая цензуру, «Священную дружину», молодчиков из черносотенных отрядов и карателей. Решительно непонятно, как в таких условиях жить и работать!
– … Его Величество царствует, но не правит, – рубил воздух трёхпалой ладонью бывший кирасирский поручик, а ныне один из ведущих репортёров газеты, – и это не новость! Самое страшное, что у России нет правителя, хотя бы и коллективного! Есть страшная химера бюрократии, слившаяся в противоестественном экстазе с химерой Дома Романовых! Коллективный уровень интеллекта этих тварей есть интеллект глупейшего из коллектива, поделенный на число его членов!
– Да! Да! – вздёрнув бородку, воинственно кивал Амвросий Ильич, оглядываясь на Анучина, – Как метко! Химеры эти, как существа донельзя примитивные и в тоже время живучие, как это свойственно простейшим организмам, могут только жрать и размножаться!
– … интрига одного из Великих Князей, – вещал Скалон, – готовых растащить Россию на куски, лишь бы получить один из кусков оной в своё безраздельное пользование! Хоть огрызок от Руси, а только бы их собственный, неотъемлемый!
Дверь с грохотом распахнулась, и спорщики развернулись резко, в глазах у них метнулся испуг… а кого и яростная злость!
– В номер! – показавшись в дверях, вытолкнул из себя запыхавшийся вусмерть репортёр, пробежавший, судя по его изнеможденному виду, не иначе как марафон, – Великого Князя…
Согнувшись и оперевшись на дверной косяк, худощавый мужчина выталкивал из себя слова.
– … Александра Михайловича… взорвали!
С женой!
– Партия социалистов-революционеров[75], - чуть отдышавшись, продолжил он, промокая вспотевшее лицо давно уже мокрым платком, – решила громко заявить о своём основании. Акция! Совместно с Союзом борьбы за освобождение рабочего класса[76]!
– Да! – спохватился он, срывая с шеи дешёвый «детективный» фотоаппарат от «Кодак», – Срочно на проявку! Успел заснять, но за качество кадров не ручаюсь, сами понимаете!
Фотоаппарат забрали, вручив дежурившему за дверью мальчику, тут же умчавшемуся прочь, а репортёру вручили стакан воды, налив из стоящего на столе хрустального графина.
– Не успел я явиться на аэродром, – залпом выпив воду, возбуждённо продолжил Ксаверий Эдуардович, обмахиваясь измятой шляпой.
– Ну вы помните!? – обратился он к Посникову, повернувшись всем корпусом.
– Да-да, – закивал тот, – как же! Перелёт Великого Князя с супругой из Петербурга в Москву! Ну же, голубчик… не томите!
– Да-с… простите, – смутился Ксаверий Эдуардович, нервно поправив козлиную бородку, – Едва успел взять интервью у начальника аэродрома и сделать несколько кадров летадлы, пилотируемой самим Великим Князем Александром Михайловичем, как аппарат приземлился и… как это говориться? Скапотировал! Как выяснилось позднее, революционеры, проникшие в аэродромную обслугу, попросту натянули проволоку, представляете?!
Мужчина возбуждённо выпучил глаза, состроив гримасу, которую в иных условиях сочли бы довольно-таки уморительной.
– Стрельба! – он возбуждённо махнул руками, – Из пулемёта… «Мадсена», если не ошибаюсь. Тра-та-та! Одна обойма, вторая! Революционеры! Охрана! Пули повсюду! В стационарную камеру две пули, а Лев Исаакович, наш фотограф, ранен!
– Легко, – поспешил успокоить встревожившихся коллег Ксаверий Эдуардович, – в ляжку на излёте! Хорошо, у меня «Кодак» был… привычка, знаете ли, подстраховываться! Качество, конечно, похуже, но оправдалось. А вы говорили…
– Ксаверий Эдуардович! – воскликнул Посников, пристукнув ладонью по столу.
– Да-да, простите, – смутился репортёр, – Нервы-с… да и после боя, признаться, тяпнул изрядно. Охрану перестреляли и бомбами, бомбами! А главные их мне потом интервью дали и для фотокарточек позировали! Как же…
Он закопался в карманах тужурки.
– Савинков[77] от «Союза Борьбы»…
– …и Гершуни[78] от ПСР, – прочитал он, – такие, знаете ли… авантажные господа!
– Или товарищи? – засомневался Ксаверий Эдуардович.
– Гершуни! – задравши руки к небу, простонал Василий Фёдорович, немолодой худощавый мужчина из выкрестов, – Ну почему?! Погромы только прекратились, и такая громкая провокация!
– Не скажите, коллега! – горячо возразил отставной поручик, – Отношение к жидам у Власти и без того безобразное, так что я бы назвал это не провокацией, а хирургической операцией! Болезненно, но необходимо! Не гнить всем кагалом в Российской Империи, а сделать наконец какой-то выбор! Будь то эмиграция или самая решительная борьба за свои гражданские права!
– Господа, господа! – резко прервал их Скалон, – свои идеи по части жидов и жидовствующих оставьте на потом, будьте добры!
– Благодарю вас Виталий Юрьевич, – поддержал его Посников, – Так что, Ксаверий Эдуардович?
– Вот, – репортёр суетливо достал свои записи и засуетился, близоруко разглядывая мятые бумажки, – скорописью записывал! Где оно… а, вот!
– Наш теракт, – зачитал он по бумажке, – есть ответ на государственный терроризм Российской Империи! Если Государство считает себя вправе проводить безсудные расправы, действуя наиподлейшими методами, то мы отказываемся признавать этот бандитский анклав государством! Проводя безсудные расправы с нашими товарищами, томящимися на каторге…
Анучин машинально кивнул при этих словах, и на лице его появилось мрачное выражение потомка Кассандры[79]