— Ничего себе! А ты говорил, саманные.
— Остряки шутят, что эфиопы даже переживали, что всех соседей колонизировали, а их ещё нет. Оставили без европейской архитектуры, понимаешь ли! Ну и допросились, пришли итальянцы, колонизаторы-неудачники. Всего за шесть лет они успели понастроить зданий в итальянском стиле, после чего их выперли из страны, не сказав спасибо. А здания остались. Теперь макаронники ездят туда из Базеля, ностальгируют. И у них прекрасные отношения, между прочим! Ну всё, сейчас будем выгружаться. Отдавай оружие, помогай с багажом. Проверяй салон на забытые вещи. И всё вежливо, с улыбкой!
М-да. Надо будет посмотреть, как умеет улыбаться этот волкодав.
На вокзальной площади было довольно оживленно. Сновал во встречных направлениях прибывший, пробегающий мимо и отъезжающий на арбах, велосипедах и авто люд. Тяжело разворачивались огромные повозки, пронзительно сигналили крошечные мотороллеры, рьяные гвардейцы-полицейские, вопреки здравому смыслу, занимались не регулированием движения и арестом торговцев дурью, а разгоном длинными палками без дела шатающейся молодежи с купленными здесь же косяками. Назгулы, жулики, крестьяне и водители существовали как бы в разных измерениях, по отдельности. И, тем не менее, весь этот бедлам как-то договаривался, сопрягался и сосуществовал.
— Вот это шалман… — оценил обстановку Кастет.
«Желтопузика» я отогнал на VIP-стоянку, расположенную сбоку от здания.
— За что деньги плочены, что я здесь должен увидеть с буквами VIP? — Лунев со скепсисом оглядел небольшой открытый бокс.
— Во-первых, есть большой навес. Во-вторых — прочный, хоть и не высокий забор. Ну и последнее: здесь целых два охранника.
— А на обычной платной? Боюсь представить.
— На обычной стоянке ничего нет, кроме белых полос на земле. Уполномоченные мальчишки с палками отгоняют других мальчишек, с ножиками.
— Зашибись!
— Вот и я так думаю… М-да, что-то моего коллеги не видно, опаздывает, что ли?
— Ты имеешь в виду швейцарский автобус?
— Его. Бело-голубой «Шаолинь» 68-й серии, машина для сельской местности. Салон поменьше, чем у нас, а пассажиров возит больше, Курст иной раз до семнадцати человек набивает. Грузового отсека нет вовсе, зато на крыше — целый табор на решётке. Ну всё, пойдём гулять, город посмотришь, немного времени есть. Костя!
— Что? — резко развернулся Лунёв.
— Автомат оставь. Здесь длинноствол носят только гвардейцы и бандиты. Пистолетов хватит, только за кобурой следи, а лучше к ремешку пристегни.
— А ты?
— А у меня подмышкой. Бонд, просто Бонд.
Новому гостю города захотелось пройти через фойе в колоритном здании вокзала, но я не согласился. Внутри много бездельников и нищих, замучаешься отбиваться. Пока мы огибали здание, я прочёл вводную лекцию по криминалу в эфиопской столице:
— Это, конечно, не земной Найроби, но на окраинах вполне можно оказаться одиноким оленем в угодьях волчьей стаи. Поэтому в сторону не виляем. Стреляют в Абебе редко, огнестрельное оружие стоит дорого. Пистолеты можно не прятать, самооборона с ними легальна, деятельная помощь правоохранительным органам только приветствуется. Но героев мало.
— Естественно, на бандосов не каждый может пойти с авоськой.
— Напасть могут с ножом, и только под кайфом, здесь это дело житейское, м-да… Жуют и тянут дурь многие. Ну и самогон, разумеется. Главная опасность — карманники, тут их невероятное количество. Тусят вокруг площади Маскалис, убегают в трущобы, которые в паре шагов. Не вступай в разговор с очень напористыми юношами. Такие в лучшем случае потащат в лавку «брата» или в «наливайку» со всеми вытекающими.
Мы вышли на маленькую привокзальную площадь с высохшим фонтаном и вазонами. На скамейках лежали люди в пёстрой одежде.
— Это Пиацца, отсюда начинается Проспект Черчилля, главная и единственная транспортная артерия города. Заканчивается он на площади Мескаль. Все наличные каменные дома стоят на нём и на площади. Ну что, двигаемся?
— Сколько у нас времени?
— Полтора часа.
— Трахома… Куда это годится, вы издеваетесь? — громко возмутился сталкер. — Надо дать время транзитным на нормальный осмотр города либо ехать раньше, чего на площади торчать?
— Позже нельзя, график привязан ко времени суток. Раньше пассажиры не соберутся. Пока попрощаются со всей родней, потом раз пять станцуют, песенку споют, утуку-тум-леле… И вообще, знаешь, не я расписание составлял!
Всего-то за полчаса прогулки-экскурсии, а мой напарник переполнен впечатлениями.
— Обалдеть! — Лунёв действительно выглядел обалдевшим. — Думал, что я всё уже видел, но тут! Какой-то невероятный салат из ощущений и эмоций! Здесь вообще кто-нибудь и что-нибудь не продаёт?
Аддис-Абеба — это сплошной рынок. Торгуют всем, чем попало, и везде, где попало. Чаще всего торговые лавчонки выглядят совершенно уникально, они больше похожи не на торговую точку, а на цветастые шалаши из хлама. Причём на месте можно купить любую деталь этой халабуды. Оторвут и вручат, а ты потом на новом месте соберешь новый супермаркет. Торгуют на парапетах, коробках и прямо на земле, иногда без всякой подстилки. Говоря о том, что торгуют всем, чем попало, я не шучу.
Кучками лежат осколки стекла, заново смотанные нитки и аккуратно наколотые щепки, бутыльки-пузырьки, пустые и с какой-то жижей, старые поломанные оправы и стекла от очков, жестяные банки. Дети торгуют какими-то семечками и сигаретными окурками.
Привычная картина в Аддис-Абебе — женщины самого разного возраста тащат на спине, на голове или в необъятных сумках тяжелую поклажу: огромную вязанку дров, кирпичи, мешок с цементом, двадцатилитрову канистру с водой, фрукты… А мужчины будут лежать у парапета или пританцовывать под самодельное укулеле. Понятия «слабый пол» здесь не существует, все равны — воплощение феминизма.
Попадаются и вещи серьёзные.
— Смотри, какая пушка! — я показал на необычный ствол, лежавший в витрине из реек.
— Французский пистолет MAS М 1935А, — сразу опознал Кастет и оттянул полу куртки. — Нет-нет, товарищ абебер, у нас свои!
Только мы собрались уходить, как Лунев заметил в глубине переулка ужасного вида цирюльню.
— А не сделать ли мне прическу в этой треш-парикмахерской?
— Из этого бобрика? — ухмыльнулся я. — Ну сделай. Эфиопам будет, что вечером рассказать: «Какие-то крейзи-русские по глупости забрели в наш богоспасаемый переулок. Я точил опасную бритву и думал, сумеют ли они остаться не ограбленными?».
— Не буду стричься, — буркнул Кастет.
Под краеведческие разговоры мы дошли до площади Мескаль, чтобы развернуться и пойти назад уже по другой стороне проспекта. На площади я показал Кастету статую «Иудейского льва», главного символа Эфиопии.
— У эфиопов вообще много общего с евреями и иудаизмом. Они тоже семиты, а любимой женой царя Соломона была эфиопская царица Савская.
И опять Костя начал торопливо записывать услышанное в свой вновь созданный путеводитель, а я чувствовал себя матёрым экскурсоводом.
— Может, хоть кофейку выпьем? — спросил Кастет.
Перед этим я рассказал ему, что основная статья экспорта в Эфиопии — отличный кофе. Выращивают здесь только зёрна арабики, а она лучшая из всех известных на Платформе — покупают все анклавы, много и охотно. Неплох кофе из Дели и Египта, говорят, что хорош манильский, есть крафтовые сорта… Но нет. Абеба-мама рулит.
— Только без листвы заказывай! — предупредил я, посмотрев на часы. — Они тут массово жуют под кофе какие-то листья, слабый наркотик, и заедают арахисом. Сплёвывают и опять жуют.
— Чего это вдруг без листьев? — возмутился Кастет, — Попробую!
Он начал разговор с продавцом и вскоре обернулся.
— Говорит, что два стакана стоят четыре быра. Что за быры?
— Не вникай, — я вытащил из кармана несколько монет. — Полтора года назад поменял наши деньги, так мне отсыпали целый куль этих быров. Никак не кончатся. Держи, дай ему пять!
Нам вручили стаканчики и два веника, которые Лунев забрал себе.
Кофе обоим ожидаемо понравился, и Кастет решил купить зерновое.
— Бери побольше, — посоветовал я. — Из каждого рейса привожу себе и знакомым.
Продавец отгрузил кофе в холщовый мешок, и мы пошли дальше, вокзал был уже недалеко.
Последняя остановка — возле большого каменного здания Правительства.
— Вот здесь терминал и стоит, Костя. Но это не главное, что нам до чужой плиты… Видишь чугунную пушку на постаменте? Доставай свою записную книжку, записывай.
— Это мортира, — поправил меня сталкер. — Ну да, старинная, чугунная. И что?
— Верь или не верь, но это памятник Севастополю. Дело в том, что пушку отлили сами же эфиопы в 1867 году, готовясь к войне с англичанами. И назвали пушку «Севастополь», имея в виду героизм, проявленный русской армией при обороне Севастополя во время Крымской войны против Англии и Франции. Представляешь, они её специально заказали и протащили сюда каналом!
— Потрясающе! А ты говорил, что тут нет музеев! Вот он, самый настоящий музей, между прочим! И даже не Севастополю памятник, хотя и это дорогого стоит… Ты понимаешь, что рядом с нами стоит город, жители которого поставили памятник русскому героизму и стойкости нашего воина, с которого они хотели брать пример!
— А ещё у эфиопов есть праздник 1 Мая, День международной солидарности трудящихся, и они христиане, — подсказал я.
— Вот именно! Ближайшие к нам христиане.
— Французы не в счёт?
— Да какие они христиане… Петух в символах, церкви позакрывали, один разврат. Знаешь, как Гоголь западников в «Тарасе Бульбе» прозвал? Недоверцы! — отмахнулся Костя. — А мы, получается, эфиопчиков, трахома, лишь по Зусулке гонять горазды были? Не, ну за дело, конечно, и всё-таки, Макс! Вместо того, чтобы помогать им, гуманитарную помощь оказывать, медицину развивать, общаться и совместно работать! У них «копейки», между прочим, на улицах, тут уже все якоря есть!