пел и решил прибегнуть к особым мерам: ван дер Капеллена отозвать, на его место назначить дю Бюс де Гисиньи в ранге специального комиссара с особыми полномочиями проводить любые реформы, какие он сочтет необходимыми.
Воспользовавшись отсутствием резидента, Шевалье задумал покуражиться над принцем Онтовирьо. Торжество было в разгаре. Сменялись серимпи — танцовщицы, взвивались в небо бенгальские огни.
От Шевалье несло ромом. Он горящими глазами смотрел на Онтовирьо, который беззаботно веселился. Тут же были и его сыновья и красавица жена Ратнанингсих, еще слабая, бледная, но приветливо улыбающаяся всем. Коран не чтит женщину, и рождение девочки — не слишком большое событие. Но когда рождается дочь у столь знатного человека, как опекун султана, — это уже праздник.
Вельможи, облаченные в богатые одежды, окружали Онтовирьо, сидящего у трона на обитой бархатом скамейке.
Сочтя момент удобным, Шевалье подошел к Онтовирьо и громко сказал:
— Ты забыл пригласить меня и доблестных офицеров на свой праздник. Мы пожаловали сами. Кто разрешил тебе устраивать торжество во дворце султана? Или ты вообразил, что я здесь больше не хозяин? Сейчас же убирайся отсюда со своим выводком, иначе я выброшу тебя вон…
Алкогольное безумие овладело Шевалье, и он уже не отдавал себе отчета в том, что говорит. Его душила злоба, злоба мелкого чиновника, ненавидящего этих важных коричневых вельмож, не желающих считаться с ним.
Неизвестно, кто выпустил из клетки попугая Буюнга. Попугай сел на раззолоченный трон и закричал:
«Моя семья приветствует Шевалье! Бей мачанов…»
Огромный зал притих. Офицеры кинулись ловить птицу, но Буюнг улетел.
Онтовирьо поднялся и молча вышел из зала. Он сразу же уехал в Тегалреджо. Шевалье неправильно расценил этот поступок: он вообразил, что принц испугался очередного доноса.
Помощник резидента решил во что бы то ни стало доконать принца, вывести его из состояния сенанга, устроить скандальчик, о котором потом можно будет со смехом рассказывать собутыльникам: «Я проучил одного желтоглазого… Он умер где-то не то на Тидоре, не то на Тернате…»
На другой день Шевалье отправил в Тегалреджо отряд солдат с приказом проложить дорогу через владения Онтовирьо. Дорога должна обязательно пройти через могилу прабабушки принца Рату Агенг. Здесь, на могиле, очень часто в вечерние часы сидел Онтовирьо и предавался размышлениям. Первый бамбуковый кол солдаты вбили в могилу Рату Агенг. Мангкубуми, зная неукротимый нрав племянника, поспешил в Тегалреджо.
Помощнику резидента хотелось спровоцировать Онтовирьо на «маленький мятеж». Тогда можно будет схватить его как бунтовщика и раз навсегда разделаться с ним. Смиссерт возражать не станет. Капеллену сейчас не до разбирательств.
Рассчитывая на полную безнаказанность, Шевалье действовал грубо, прямолинейно.
Мангкубуми запоздал. «Маленький мятеж» уже разразился. В Тегалреджо со всех сторон стекались крестьяне с дубьем и самодельными канджарами — большими кривыми кинжалами с обоюдоострым лезвием. Вместо кольев повсюду торчали бамбуковые копья — символ войны.
Онтовирьо объявил войну голландцам. Этого только и желал Шевалье. Но он явно перестарался.
Прибывший из Батавии Смиссерт принялся бешено трясти пьяного помощника:
— Подлый негодяй, что вы здесь натворили? Я пристрелю вас, как бешеного пса…
Резидент отправил с белым флагом в Тегалреджо своего парламентера. Онтовирьо и Мангкубуми предписывалось немедленно явиться в кратон. В случае неповиновения оба принца будут арестованы предстанут перед судом.
— Передай своему господину, что мачан никогда не был судьей бантенгу. Настало наше время судить, — сказал парламентеру Онтовирьо.
— Адженг, — обратился он к жене, — готова ли ты к испытаниям? Война уже началась…
Ратнанингсих прижалась лицом к его руке.
— Возьми бриллианты, золота и серебро и поезжай с сыновьями и дочерью в Селаронт. Драгоценности передай народу — пусть крестьяне закупают оружие. У нас больше нет дома…
19 июня 1825 года Смиссерт послал в Тегалреджо стражу для ареста Онтовирьо и Мангкубуми.
Старый Мангкубуми хладнокровно поднял тяжелый пистолет и выстрелил: лейтенант упал. Крестьяне набросились на солдат. Через несколько минут с врагами было покончено.
— А теперь в Калисоко, в Селаронг!.. Разъяренный Шевалье сам вскочил на коня и с большим отрядом поскакал в Тегалреджо. Но Онтовирьо и Мангкубуми уже и след простыл.
Скрежеща зубами от бессильной злости, помощник резидента приказал поджечь пустующий дом принца. Языки пламени высоко взметнулись над пальмами и рисовыми полями.
…Онтовирьо больше не существовало. На равнинах Центральной Явы появился руководитель невиданного в истории Малайского архипелага восстания Дипонегоро!
VIСОЛНЕЧНЫЙ ОРЕЛ ЛЕТИТ НАД ЯВОЙ
Смиссерт и Шевалье струсили не на шутку. Проходили дни, недели, а резидент все не осмеливался послать сообщение об «инциденте» в Богор, генерал-губернатору ван дер Капеллену. Они отсиживались за каменными стенами форта Вреденбург и надеялись, что все как-нибудь образуется.
— Вы скотина, Шевалье, — неистовствовал резидент. — Рано или поздно вся эта история всплывет наружу, и нам несдобровать…
— Чепуха! — успокаивал помощник. — Голова коричневого принца не стоит обломка голландской сабли. Мы крепко проучили зазнайку. Опекуны удрали, и господин резидент полный хозяин в Джокьякарте.
А Дипонегоро и Мангкубуми готовились к серьезным боям. Селаронг находился всего лишь в десяти километрах от Джокьякарты. Следовало со дня на день ждать голландцев. Но враг почему-то не проявлял активности.
Свой штаб Дипонегоро разместил не в самом Селаронге, а в двух километрах от него, в Калисоко. Здесь имелась небольшая, но удобная пещера Сенчанг. В ней-то и обосновался вождь восставших.
Сидя на ковре, при свете лампы с кокосовым маслом он писал воззвание: «Письмо это от принца Дипонегоро и принца Мангкубуми ко всем друзьям в Джокьякарту и Кеду. Мы подняли знамя священной войны против голландского владычества. Это обстоятельство должны знать все мужчины и женщины, большие и малые. Приказываем: весь народ должен вооружиться. Захватывайте земли, уничтожайте врагов, восстанавливайте истинную веру!»
В Селаронг привели свои отряды семьдесят семь принцев и раджей, потомки всех прежних султанов Джокьякарты. В долине Калисоко скопилось не менее тридцати тысяч повстанцев. Вооружены они были копьями, дротиками, крисами, клевангами, дубинами, камнями, голландскими и английскими ружьями и пистолетами.
Примчался из Джокьякарты принц Беи.
— Мне удалось купить у голландских солдат несколько ружей и пистолетов. Смиссерт и Шевалье все еще думают, что вы с горсткой преданных людей скрываетесь в горах. Они намерены отправиться со своим отрядом в Писанг: кто-то им сказал, что вы находитесь там. Шевалье настроен очень воинственно: грозится привязать мятежников к пушкам.
— Дурак всегда считает себя выше неба, — усмехнулся Дипонегоро. — Встретим их в Писанге. Пангерана Джойодининграта и бупати Караганьяра с отрядами отправим в это время во Вреденбург — пусть захватят склады с оружием.
Дипонегоро окружали преданные люди. Беи был закаленным в боях воином. Пожалуй, в Голландии да и во всей Европе не нашлось бы стратега и тактика, равного ему по уму. В свои шестьдесят лет он сохранил завидную подвижность, неприхотливость его вошла в поговорку: горсть риса, банан — вот его завтрак, обед, ужин. Беи, уподобясь простолюдину, носил цветной платок — уденг, одежду из простого батика. Обувь его стесняла, и он предпочитал ходить босым. Только по оружию можно было определить, что перед вами вельможа: дорогие пистолеты тонкой заморской работы, крис, усыпанный сверкающими камнями, ружье с инкрустированной слоновой костью ложей. Оружие Беи любил — так привязан ребенок к своим игрушкам.
Во дворце мало кто обращал внимание на маленького жилистого человека с большим гладким, будто отполированным, лбом. Он всегда держался в тени, под всякими предлогами уклонялся от приемов, аудиенций и торжеств.
Сын султана Сепуха, он мог бы претендовать на высокое положение при дворе. Но Беи отличался редким равнодушием к житейским благам, к титулам и должностям.
Холодным взглядом окидывал он великолепное убранство дворца, напыщенных вельмож и голландских чиновников, слушал их пустые условные речи, и ему казалось, что где-то он уже видел все это. Потом вспоминал: кукольный театр — вайянг! Там тоже все условно. Каждый играет свою жалкую роль. Большую часть досуга Беи проводил в дворцовой библиотеке, где были собраны редчайшие рукописи и книги, хроники всех войн, какие когда-либо вело человечество.
Если Рафлс рассматривал историю Явы как историю ее колонизации, то у Беи сложилась совершенно иная точка зрения: история его родины — это хроника освободительных войн, которые вел народ против захватчиков. Султаны и раджи искали в каждой такой войне свою выгоду, но народ хотел только одного: избавиться от иноземцев, самостоятельно решать свою судьбу.
Бен давно отрешился от мелких и больших предрассудков. Неверие в аллаха и его благие дела накрепко укоренилось в сердце. По характеру он чем-то напоминал мятежного деда Суварги.
Без колебаний примкнул принц Беи к племяннику Онтовирьо — Дипонегоро.
Принд Мангкубуми был несколько иного склада: мягкий, доброжелательный, он больше всего на свете любил своего сына Натадининграта. Сын давно стал мужчиной, но Мангкубуми по-прежнему считал его ребенком. Любил он и своих дочерей, которых в один день с Ратнанингсих заботливо отправил в Селаронг. К племяннику Онтовирьо он проникся безграничным уважением еще во времена боев с англичанами.
Тогда именно Мангкубуми организовал сопротивление войскам Джиллеспи. Низложив Сепуха, Рафлс сослал в 1815 году Мангкубуми на далекую Амбоину. Целый год принц провел в изгнании. Голландцы вернули его в Джокьякарту, назначили опекуном малолетнего султана. Однако Мангкубуми насмешливо отнесся ко всем этим «милостям».