Придя в себя, Джэнсон обнаружил, что сидит на цепи в тесной бамбуковой клетке высотой шесть футов и диаметром четыре. Он не мог двигаться. Ему было совершенно нечем себя занять. Часовой с непроницаемым лицом поставил ему под ноги миску с солоноватой водой, усеянной воловьей щетиной и дохлыми насекомыми. Джэнсон превратился в птицу в клетке, ждущую, когда ее покормят.
Каким-то образом он почувствовал, что ожидание будет долгим.
— Xin loi, — усмехнулся часовой.
Сожалею.
Глава двадцать пятая
Молнар. Деревня, стертая в памяти.
Молнар. Место, где все началось.
Теперь это была последняя надежда найти ниточку, ведущую в прошлое Петера Новака. Последняя надежда распутать сеть обмана, в которой они запутались.
Но осталось ли здесь хоть что-нибудь?
Они провели в пути все утро. Выбранный маршрут обходил стороной крупные города и автострады; старенькая «Лянчия» стонала и подпрыгивала на ухабах сельских дорог в горах Букк в северо-западной части Венгрии. Джесси всю дорогу молчала, погруженная в раздумья.
— В тех, что караулили меня вчера, было что-то странное, — наконец сказала она. — То, как эти парни расположились.
— Треугольником? — заметил Джэнсон. — На самом деле совершенно стандартное решение. Только так и можно поступить, имея в распоряжении всего троих человек. Наблюдение и перехват. Все как в учебнике.
— Вот это-то меня и беспокоит, — сказала Джесси. — Все как в нашемучебнике.
Джэнсон ответил не сразу.
— У этих ребят подготовка Кон-Оп, — наконец подтвердил он.
— Мне тоже так показалось, — согласилась Джесси. — Более того, я в этом уверена. Увидев, как тот блондин бросился вперед...
— Как будто он предвидел твои возможные действия и заранее принимал необходимые меры.
— Ну да, именно так.
— С точки зрения тактики очень разумное решение. Какими бы ни были его причины, он должен был убрать тебя или заложника. Ему едва не удалось расправиться с обоими. Хладнокровное убийство коллеги означало, что эти ребята не могли позволить тебе уйти с живым заложником — в первую очередь ими двигали соображения секретности.
— Знаешь что я тебе скажу — мне от всего этого становится не по себе, — заметила Джесси. — Эти намеки на Кон-Оп. Создается впечатление, как будто все против нас. Я вспоминаю слова этого кретина из архива насчет уничтоженных документов. Что-то в том духе, что огонь и вода полные противоположности, но оба являются врагами.
Местность становилась все более пересеченной; когда не осталось даже жилых башен советской эпохи, они поняли, что приближаются к месту назначения. Деревня Молнар была расположена на берегу реки Тиссы, между Мишколчем и Ньередьхазой. В шестидесяти милях к северу была Словацкая республика; в шестидесяти милях к востоку начиналась Украина, а прямо под ней Румыния. В различные исторические эпохи все эти государства были захватчиками — геополитическими хищниками. Горные хребты определяли русло реки; они также определяли путь армии, двигавшейся с Восточного фронта в сердце Венгрии. Пейзаж был обманчиво прекрасен; изумрудно-зеленые холмы уходили вдаль к невысоким голубоватым горным хребтам на горизонте. Тут и там какой-нибудь холм возвышался над своими соседями; внизу ступенями террас поднимались виноградники, оставлявшие самую вершину густым зарослям деревьев. Но земля тоже была покрыта шрамами, как видимыми, так и скрытыми от человеческих глаз.
«Лянчия» проехала по мосту через Тиссу — по мосту, когда-то соединявшему две половины деревни Молнар.
— Невероятно, — сказала Джесси. — Она исчезла.Как будто по мановению волшебной палочки.
— Это было бы гораздо гуманнее по сравнению с тем, что произошло на самом деле, — заметил Джэнсон.
Он прочитал, что зимним днем 1945 года части Красной Армии спускались с этих гор, а одна из гитлеровских дивизий решила устроить им засаду. Когда советская артиллерия выехала на дорогу вдоль берега Тиссы, немецкие солдаты и бойцы отрядов «Скрещенные стрелы» [47] попытались отсечь ее от главных сил. Это им не удалось, но русские понесли большие потери. Командование Красной Армии решило, что жители деревни знали о засаде. Венгерским крестьянам надо было преподать хороший урок, заставить их заплатить кровью. Деревня была сожжена дотла, а ее жители перебиты.
Изучая подробные карты гор Букк, Джесси обнаружила, что в том месте, где на довоенных картах была изображена деревня, на послевоенных атласах не было ничего. Она исследовала плотно покрытые топографическими значками листы в мощную лупу, отмеряла расстояния чертежной рейсшиной: ошибки быть не могло. Отсутствие Молнара было красноречивее наличия деревни.
Они подъехали к придорожной закусочной. У длинной бронзовой стойки сидели двое мужчин, потягивая светлое пиво. Их одежда выдавала в них крестьян: застиранные бурые рубашки и старые синие джинсы, точнее советский эрзац. Они никак не отреагировали на появление двух американцев. Бармен молча проводил Джэнсона и Джесси взглядом. На нем был белый фартук; он старательно оттирал стойку грязным полотенцем. Большая залысина и темные мешки под глазами старили его.
Джэнсон улыбнулся.
— Вы говорите по-английски? — спросил он бармена.
Тот кивнул.
— Видите ли, мы с женой туристы, осматриваем достопримечательности Венгрии. Но при этом мы также ищем свои корни. Вы понимаете?
— Ваша семья есть из Венгрии? — бармен говорил по-английски с сильным акцентом, но быстро.
— Моя жена родом отсюда, — уточнил Джэнсон. Улыбнувшись, Джесси кивнула.
— Прямой потомок мадьяр.
— Понятно.
— Согласно семейному преданию, ее прадедушка родился в деревне Молнар.
— Ее больше нет, — сказал бармен.
Джэнсон пришел к выводу, что он гораздо моложе, чем казалось на первый взгляд.
— Как фамилия?
— Киш, — сказал Джэнсон.
— В Венгрии Киш — как Джонс в Америке. Боюсь, информации есть очень мало.
У него был спокойный, вежливый, сдержанный голос.
Джэнсон решил, что этот человек определенно не похож на обычного сельского бармена. Когда он отступил назад, стала видна грязная горизонтальная полоса, пересекающая фартук в том месте, где его солидное брюшко терлось о стойку.
— Интересно, а здесь не осталось никого, кто помнил бы старые времена? — спросила Джесси.
— Кто здесь есть еще? — В этом вопросе прозвучал вежливый вызов.
— Ну... быть может, один из этих господ?
Бармен указал на одного из посетителей подбородком.
— Он даже не настоящий мадьяр. Он палоч. Очень старый диалект. Я его понимаю плохо. Он понимает наше слово «деньги», я понимаю его слово «пиво». Так мы и разговариваем. Больше я ни о чем его не спрашиваю. — Он перевел взгляд на второго крестьянина. — А это русин. — Бармен пожал плечами. — Больше я ничего не говорю. Его форинты не хуже, чем у других.
Это выражение демократических убеждений говорило как раз об обратном.
— Понятно, — сказал Джэнсон, гадая, чего хочет добиться бармен рассказами о местной межнациональной напряженности: разговорить своего собеседника или, наоборот, заставить его замолчать. — А здесь в округе не осталось никого, кто помнил бы старые времена?
Человек за стойкой провел тряпкой по пятну, оставив на бронзовой поверхности несколько волокон.
— Старые времена? До 1988 года? До 1956 года? До 1944 года? До 1920 года? Я думаю, вот этоесть старые времена. Все говорят о новой эре, но я думаю, она не такая новая.
— Я услышал ваши слова, — сказал Джэнсон, подражая его манере говорить.
— Вы приехали из Америки? В Будапеште есть много хороших музеев. А на, западе есть красивые деревни. Очень красивые. Сделанные для таких, как вы, американских туристов. Я думаю, здесь не очень красивое место для туристов. У меня нет открыток. Я думаю, американцы не любят места, где нет открыток.
— Не все американцы, — поправил его Джэнсон.
— Все американцы любят думать, что они особенные, — угрюмо буркнул бармен. — Это одно из многого, многого, что их объединяет.
— Замечание, достойное истинного венгра, — сказал Джэнсон.
Усмехнувшись, бармен кивнул.
— На обе лопатки. Но люди здесь слишком много страдали, чтобы развлекать гостей. Это есть правда. Мы не можем развлекать даже себя. Когда-то зимой люди сидели и смотрели на огонь в печи. Сейчас у нас есть телевизоры, и мы смотрим в них.
— Электронный очаг.
— Вот именно. У нас даже есть Си-эн-эн и Эм-ти-ви. Вы, американцы, жалуетесь на торговцев наркотиками в Азии, а тем временем сами затопили весь мир электронными наркотиками. Наши дети знают имена ваших поп-певцов и киногероев и ничего не знают о героях своего народа. Они знают, кто такой Стивен Кинг, но не знают, кто такой король Иштван Святой — основатель нашего государства! — Он грустно покачал головой. — Невидимое завоевание, с помощью спутников и телевизоров вместо пушек. И вот вы приезжаете сюда, потому что — потому что почему? Вы ищете свои корни, потому что хотите экзотики. Но везде, куда вы едете, вы находите свои следы. Везде испражнения змеи.
— Мистер, — остановила его Джесси, — вы часом не пьяны?
— Я защитил диплом по английскому языку в университете Дебрецена, — сказал бармен. — Вероятно, это сводится к одному и тому же. — Он горько усмехнулся. — Вы удивлены? Сын содержателя сельской забегаловки учился в университете: прелести коммунизма. Закончивший университет сын не может найти себе работу: прелести капитализма. Сын работает на отца: прелести мадьярской семьи.
Повернувшись к Джэнсону, Джесси шепнула:
— Мой папаша говорил: если ты, сев за стол, через десять минут не понял, кто из присутствующих дурак, значит, это ты.
Джэнсон оставался невозмутимым.
— Это заведение принадлежало вашему отцу? — спросил он у пузатого бармена.
— До сих пор принадлежит, — осторожно ответил тот.
— Интересно, а он ничего не помнит...