199.
Мой бедный друг, живи на четверть жизни.
Достаточно и четверти надежд,
За преступленье четверть укоризны
И четверть страха пред закрытьем вежд.
Я так хочу, я произвольно счастлив,
Я произвольный чёрный свет во мгле,
Отказываюсь от всякого участья,
Отказываюсь жить на сей земле.
«Мой бедный друг, живи на четверть жизни…». Вёрстка с правкой Н.Д. Татищева
200.
Примите братья чемодан души
Ведь я вернулся с этого курорта
Звенят в кармане [жалких] слов гроши
Иду в кафе бегу как мних от чёрта
Заслуженная горечь прошлых лет
Вспорхнула ты, меня оставив долу
И стало мне так странно на земле
Как бы быку что сел слегка в гондолу
Лоснится радость – новая квартира
В водопроводе розовый настой
А старого слугу с лицом сатира
Сменил прекрасный[48] юноша простой
Схожу во двор, там граммофон воркует
В саду растут деревья из халвы
Из окон дев десятки интригуют
И в воздухе хвалебный шум молвы
Я чувствую толстеет тихо сердце
Щека блестит как пряник ото сна
Рука висит безжизненно отверста
Ползёт улыбка – червь по лону дна
201.
[Виктору Мамченко]
Хохотали люди у колонны,
Где луна стояла в позе странной.
Вечер остро пах одеколоном,
Танцовщицами и рестораном.
Осень пала посредине лета.
На кленах листы оранжевели.
И возили на возках скелеты
Оранжады и оранжереи.
И в прекрасной нисходящей гамме
Жар храпел на мостовой на брюхе,
Наблюдал за женскими ногами,
Мазал пылью франтовские брюки.
Злились люди и, не загорая,
Отдавались медленно удушью.
К вечеру пришла жара вторая,
Третью к ночи ожидали души.
Но жеманный сумрак лиловатый
Отомкнул умы, разнял уста,
Засвистал юнец щеголеватый,
Дева без рогов и без хвоста.
И в лиловой а́уре ауре,
Навсегда прелестна и ужасна,
Вышла в небо Л́аура Лаура
И за ней Петрарка с носом красным.
Красные тромбоны и литавры
Возносили крабы и тритоны,
И июль, как Фауст на кентавре,
Расточал лунение на троне.
Но внезапное смятенье духов:
Падает Лаура на колена;
Глянь! какая странная старуха
Над вокзалом возникает глухо.
Королева ужасов Елена.
А за ней намазанные кровью,
С копьями, торчащими из тел,
Тянутся убитые любовью
К той, чей голос непрестанно пел
На мотив погибели и рая…
Колыхался туч чернильный вал,
И с последней фразою, играя,
Гром упал на чёрный арсенал.
И в мгновенном пламени летящем,
Как на раковине розовой, она
Показалась нам спокойно спящей
Пеною на золотых волнах.
202. Любовь к испанцам
Испанцы это вроде марокканцев
Прекраснейшие люди на планете
Они давно носили брюки клёшем
Трень тренькали на саблях в добрый час
На красном солнце пели и лениво
Лениво умирали в тот же вечер
(Пилили горло бритвою шикарной
Ещё пилок и голос ик да ик)
Прекрасно молчаливо и хвастливо
Не зная о законе Альвогадро
Вытягивали в струнку нос залива
Чтобы на нём стоял футбольный мяч
Затягивали бесполезный матч.
«Любовь к испанцам»
203.
Я равнодушно вышел и ушёл.
Мне было безразлично, я был новый.
Луна во сне садилась на горшок,
Не разнимая свой башлык слоновый.
Разнообразный мир безумно пел,
И было что-то в голосе, в надрыве,
Чего чудак расслышать не успел,
Определить не захотел, счастливый.
На чёрном льду родился красный ландыш,
А кучеру казалось: это кровь.
Он уверял, он пел не без таланта,
Показывая языка морковь.
С прекрасной рожи шествовали сны.
Они кривлялись, пели соловьями,
Смеялись над угрозами весны,
Ругались непонятными словами.
О уезжайте, о зачем мозолить
Осмысленные глазки северян.
Шикарным блеском золотой франзоли
Зачем входить голодным в ресторан[49].
Зачем показывать фигуру, что пальцами
Нам складывает ветер дальних мест.
Зачем шуршать деньгой над подлецами,
Что более всего боятся звезд.
204.
Валериану Дряхлову
Синевели дни, сиреневели,
Тёмные, прекрасные, пустые.
На трамваях люди соловели,
Наклоняли головы святые.
Головой счастливою качали.
Спал асфальт, где полдень наследил.
И казалось, в воздухе, в печали
Поминутно поезд отходил.
Загалдит народное гулянье.
Фонари грошовые на нитках,
И на бедной, выбитой поляне
Умирать начнут кларнет и скрипка.
И ещё раз, перед самым гробом,
Издадут, родят волшебный звук.
И заплачут музыканты в оба
Чёрным пивом из вспотевших рук.
И тогда проедет безучастно,
Разопрев и празднику не рада,
Кавалерия в мундирах красных,
Артиллерия назад с парада.
И к пыли, к одеколону, к поту,
К шуму вольтовой дуги над головой
Присоединится запах рвоты,
Фейерверка дым пороховой.
И услышит вдруг юнец надменный
С необъятным клёшем на штанах
Счастья краткий выстрел, лёт мгновенный,
Лета красный месяц на волнах.
Вдруг возникнет на устах тромбона
Визг шаров, крутящихся во мгле.
Дико вскрикнет чёрная Мадонна,
Руки разметав в смертельном сне.
И сквозь жар ночной, священный, адный,
Сквозь лиловый дым, где пел кларнет,
Запорхает белый, беспощадный
Снег, идущий миллионы лет.
205.
Сергею Шаршуну
Надо мечтать! Восхищаться надо!
Надо сдаваться! не надо жить!
Потому что блестит на луне колоннада,
Поют африканцы, и пропеллер жужжит.
Подлетает к подъезду одёр Дон Кихота,
И надушенный Санчо на красном осле.
И в ночи возникает, как стих, как икота:
Беспредметные скачки, парад и балет.
Аплодируют руки оборванных мельниц.
И торговки кричат голосами Мадонн.
И над крышами банков гарцует бездельник,
Пляшет вежливый Фауст, святой Купидон.
И опять на сутулом гробу лошадином
В лунной опере ночи он плачет, он спит.
А ко спящему тянутся руки ундины,
Льются сине-сиреневых пальцев снопы.
На воздушных качелях, на реях, на нитках
Поднимается всадник, толстяк и лошак,
И бесстыдные сыплются с неба открытки.
(А поэты кривятся во сне натощак.)
Но чернильным ножом, косарём лиловатым,
Острый облак луне отрубает персты.
И сорвавшись, как клочья отравленной ваты,
Скоморохи валятся чрез ложный пустырь.
И с размаху о лёд ударяют копыта.
Останавливаются клячи, дрожа.
Спит сиреневый полюс, волшебник открытый,
Лёд бессмертный, блестящий, как белый пиджак.
В отвратительной неге прозрачные скалы
Фиолетово тают под ложным лучом,
А во льду спят замёрзшие девы акулы,
Шелковисто сияя покатым плечом.
И остряк путешественник, в позе не гибкой,
С неподвижным секстантом в руке голубой,
Сузив мёртвый зрачок, смотрит в небо с улыбкой,
Будто Северный Крест он увидел впервой.
И на белом снегу, как на мягком диване,
Лёг герой приключений, расселся денщик,
И казалось ему, что он в мраморной ванне,
А кругом орхидеи и Африки шик.
А над спящим всё небо гудело и выло,
Загорались огни, полз прожектора сноп,
Там летел дирижабль, чьё блестящее рыло
Равнодушно вертел чисто выбритый сноб.
И смотрели прекрасные дамы сквозь окна,
Как бежит по равнине овальная тень.
Хохотали моторы, грохотали монокли,
И вставал над пустыней промышленный день.
206. Человекоубийство
Уж ночи тень лежала на столе
(Зелёная тетрадь с знакомым текстом.)
Твой взгляд, как пуля, спящая в стволе,
Не двигался; ни на слово, ни с места.
Судьбой ли был подброшен этот час,
Но в нищенском своём великолепье