— Я тоже скорблю по нему, — прошептала «Энона», излучая мысленное сочувствие.
— Спасибо. И яйца «Гракха» тоже пропали. Это ужасная несправедливость. Ненавижу адамистов.
— Нет, это недостойно нас. Посмотри, Эйлин и десантники разделяют наше горе. Дело не в адамистах. Только в отдельных особях. Всегда только в отдельных личностях. Даже у эденистов есть свои недостатки, не так ли?
— Да, есть, — согласилась Сиринга, поскольку признавала справедливость этих слов.
Но часть ее сознания опустела, в ней не хватало улыбки брата.
Афина догадалась о произошедшем несчастье, как только «Энона» вынырнула над Сатурном. Она сидела в садовой беседке и кормила из биотехрожка двухмесячную Климену, как вдруг повеяло холодом недоброго предчувствия. В страхе перед грядущей бедой она прижала к груди свою вторую прапраправнучку. Малышка, потерявшая сосок, протестующе захныкала в тесноте этих объятий. Афина поспешно передала Климену своему праправнуку, и тот постарался успокоить ребенка мысленными уговорами. А потом Афина ощутила пугающе тусклый разум Сиринги и осознала весь ужас произошедшего.
— Неужели от него ничего не осталось? — печально спросила она.
— Кое-что, — ответила Сиринга. — Но так мало, мама, прости.
— Мне было бы достаточно одной мысли.
Вскоре «Энона» подошла к Ромулу и передала сущности биотопа тщательно сохраненные фрагменты мыслей. Драгоценные неосязаемые останки жизни, единственное наследие Тетиса и его экипажа.
Почившие друзья, любовники и мужья Афины вышли из мультисущности Ромула, чтобы предложить ей свою поддержку, ободрить и хоть как-то смягчить удар. Они обещали сделать все, что только возможно. Она ощутила, как дрожащее марево мыслей, следов, остатков ее сына медленно вплетается в сплоченную целостность коллективного сознания, и это немного успокоило ее боль.
Афина давно была знакома со смертью, но эта утрата казалась ей особенно тяжелой. В каком-то уголке ее сознания всегда теплилась надежда, что космоястребы и их капитаны в некотором роде бессмертны, по крайней мере неподвластны таким нерациональным катастрофам. Глупая, почти детская вера, потому что своими детьми она дорожила больше всего. Ее последняя связь с «Иасионом», их потомки.
Через полчаса, одетая в простую черную форму, Афина стояла в зале прибытия космопорта; горделивая одинокая фигура; морщины на ее лице, как никогда раньше, не скрывали ни одного из ста тридцати пяти прожитых лет. Она смотрела, как «Энона» и ее скорбный эскорт из двух космоястребов обороны Сатурна появляются из темноты и плавно спускаются к краю выступа. «Энона» с почти человеческим мысленным вздохом облегчения приземлилась на свободную площадку. Трубы подачи питательной жидкости, словно короткие слепые щупальца, поднялись над цоколем и уткнулись в разъемы нижней части корпуса корабля; мышцы сфинктера растянулись, обхватывая наконечники, а потом снова сжались и обеспечили надежное соединение. «Энона» жадно глотнула питательную смесь, изготавливаемую в недрах Ромула, заполняя внутренние полости и утоляя жажду, восстанавливая силу каждой клетки своего организма. На Ошанко они пробыли ровно столько, сколько потребовалось, чтобы передать Генри Сиклари представителям власти в порту и дать возможность присланным специалистам принять командование над «Вермуденом». После этого Сиринга дала команду возвращаться прямиком к Сатурну.
Афина с искренним беспокойством окинула взглядом огромный корабль.
«Энона» прибыла в плачевном состоянии: защитный слой пены местами прогорел и начал отслаиваться, теплоотводящие панели жилого тороида оплавились, комплексы электронных датчиков превратились в потеки застывшего шлака, а сенсорные блистеры, во время взрыва обращенные к «Даймасио», выгорели, и их клетки погибли.
— Я в порядке, — сказала она Афине. — Пострадали в основном механические системы. А биотехники обещают пересадить мне новые сенсорные блистеры. И я больше никогда не буду жаловаться на защитный слой пены, — грустно добавила она.
А потом из шлюза показалась Сиринга; у нее сильно ввалились щеки, волосы будто прилипли к голове, а походка была скованной, как у приговоренного смертника. Афина ощутила, как к ее глазам наконец подступают слезы. Она крепко обняла обессилевшую от горя дочь, стараясь облегчить ее печаль своим сочувствием, своим материнским утешением.
— Это не твоя вина.
— Если бы я не…
— Прекрати, — строго приказала Афина. — Ты многим обязана Тетису и «Гракху», так что не стоит опускаться до бессмысленных сожалений. Ты сильнее этого, намного сильнее.
— Да, мама.
— Он сделал то, что хотел сделать. Он поступил правильно. Подумай, сколько миллионов жизней было бы потеряно, если бы эта антиматерия попала на беззащитную поверхность планеты.
— Много, — безвольно согласилась Сиринга.
— А он спас их. Мой сын. Благодаря ему они будут жить, рожать детей и смеяться.
— Но это так больно!
— Это потому, что мы более человечны, чем любые из адамистов. Наша способность к эмпатии никогда не позволяет скрыть свои чувства, и это прекрасно. Но ты всегда должна соблюдать баланс, Сиринга; это плата за то, чтобы оставаться человеком. Поэтому мы должны придерживаться узкой тропинки. С одной стороны опасность скатиться в материальную чувственность, с другой — соблазн возомнить себя божеством. И то и другое тянет нас, искушает. Но без этих двух сил, терзающих твою психику и постоянно пребывающих в конфликте, ты никогда не сможешь любить. Именно они, противоположные стремления, пробуждают наш разум и наши страсти. Так что извлеки урок из этого страшного эпизода, научись гордиться Тетисом и его поступком, и тем самым облегчишь свое горе. Я знаю, это тяжело, а для капитана тяжелее, чем для кого бы то ни было. Только мы полностью открываем свои души другому существу, мы глубже чувствуем и страдаем сильнее. И зная все это, зная, с чем тебе придется столкнуться, я все-таки решила произвести тебя на свет, потому что в жизни есть и много радости.
Круглый дом, уютно расположившийся в объятиях долины, ничуть не изменился, в нем все так же шумела ватага беспокойных ребятишек, отдыхали усталые взрослые и суетились биотехи-домошимпы. Сиринга как будто никуда и не уходила. Афина, стоявшая во главе семьи из восемнадцати детей, сорока двух внуков, одиннадцати правнуков и еще двух отпрысков четвертого поколения, не имела ни минуты покоя. Девяносто процентов взрослых так или иначе участвовали в космических полетах, а это означало, что их подолгу не бывало дома. Но по возвращении в первую очередь они приходили в дом и к Афине, а уж потом решали, оставаться или идти куда-то еще.
— Это пансион, бордель и детский сад под общим названием «У Афины», — не раз в шутку говорила про свой дом постаревшая экс-капитан.
Младшие дети с радостью встретили Сирингу и, непрерывно галдя, собрались вокруг, требуя поцелуев и рассказов об увиденных планетах, тогда как старшие ненавязчиво выражали свои соболезнования. Пребывание в их обществе, где сердечная мука делилась на всех, облегчило ее горе. Немного.
После ужина Сиринга поднялась в свою прежнюю комнату, сказав, что несколько часов хочет побыть одна. Рубен и Афина с ней согласились, а сами, усевшись на белых металлических стульях в патио, долго обменивались мыслями один на один, но их лица выдавали мучительную тревогу.
Сиринга легла на кровать и сквозь прозрачную крышу долго смотрела на плавно изгибающиеся долины по другую сторону постепенно тускневшей центральной осветительной трубки. За семь лет с тех пор, как «Энона» достигла зрелости, деревья заметно вытянулись, а кустарники сильно разрослись, изменив облик знакомых девушке по дням детства зеленых зарослей.
Сиринга чувствовала «Энону», та стояла на посадочной площадке; с корабля снимали защитную пену, а бригада техников на мобильных мостках со всех сторон осматривала сильно потрепанный жилой тороид. Космоястреб уже утолил свой голод питательными смесями, и его мысленный фон пришел в норму. Он радовался всеобщему вниманию и оживленно переговаривался с рабочими о деталях ремонта. Два биотехника, сидя на корточках над уничтоженными сенсорными блистерами, портативными пробниками брали образцы тканей.
— Папочка?
— Я здесь, моя шалунья. Я же говорил, что не покину тебя.
— Спасибо. Я никогда в этом не сомневалась. Как он?
— Счастлив.
Малая часть ее опасений рассеялась.
— Он готов?
— Да. Но из последних лет утеряно слишком много. Мы собрали все, что смогли. Ядро личности жизнеспособно, но остального не хватает. Он остается ребенком, возможно, тем, кого ты любила в нем больше всего.
— Я могу с ним поговорить?
— Можешь.
Она стояла босиком на густой прохладной траве у широкого ручья, а центральная световая трубка сияла, словно полоска пойманного солнечного света. Вокруг нее высились деревья, сгибающиеся под тяжестью лиан, опоясавших ветви, и длинные гроздья цветов свисали до самой земли, а порой окунались в воду. В неподвижном воздухе лениво хлопали крыльями бабочки, соперничая с пчелами за место над душистыми цветами, и весело щебетали птицы.
На этой полянке она в детстве провела много счастливых дней. Опустив взгляд, Сиринга увидела, что одета в простое хлопковое платье в мелкую бело-синюю клетку. Длинные распущенные волосы падали до худеньких бедер. Ее телу было тринадцать лет, и, прислушавшись к смеху и крикам других детей, она поняла почему. Достаточно юная, чтобы принимать участие в детских приключениях, и достаточно взрослая, чтобы держаться немного в стороне, но при этом на нее не обидятся.
Они выбежали на поляну: шесть десятилетних мальчишек, в шортах и футболках или обнаженные до пояса и в купальных плавках, улыбающиеся, смеющиеся, размахивающие сильными загорелыми руками.