проявления действительной жизни»[77].
Н.Я. Марр был первым лингвистом, полностью осознавшим это положение марксизма-ленинизма и применившим его к исследованию лингвистического материала. Во всех работах, – как по общим, так и по частным вопросам, в исследовании явлений лексики и грамматики, – Н.Я. Марр неустанно конкретизировал это положение. Это оказалось возможным лишь потому, что он рассматривал язык не как чистую форму, не как голую технику, а как практическое «действительное сознание», «непосредственную действительность мысли»[78].
В этой связи Н.Я. Марр подчеркивал, что язык есть не только звучание, но и содержание, но и мышление. Проблему языка и мышления он считал важнейшей проблемой языкознания. Практическим выводом из этого теоретического положения явилось особое внимание к изучению лексики и синтаксиса, т.е. тех сторон языка, в которых наиболее непосредственно выявляется его содержание.
Четко отграничивая содержание и технику речи, Н.Я. Марр резко подчеркивает социальную обусловленность языка. Постановку проблемы о надстроечном характере языка проф. Чикобава ставит в особую заслугу Н.Я. Марру. Однако, по его мнению, Н.Я. Марр неправильно разрешал эту проблему. Совершенно несовместимым с марксизмом считает проф. Чикобава учение Н.Я. Марра о классовости языка.
В действительности несовместимыми с марксизмом являются взгляды самого проф. Чикобава. Утверждая неклассовый характер языка, он пытается свести на-нет марксистско-ленинское учение о языке, как об общественной надстройке. Здесь точка зрения проф. Чикобава противоречит четким высказываниям Маркса и Энгельса по этому вопросу.
Разоблачая классовый характер, лицемерие и лживость буржуазной терминологии, Маркс и Энгельс в «Немецкой идеологии» писали:
«Буржуа может без труда доказать на основании своего языка тождество меркантильных и индивидуальных, или даже общечеловеческих, отношений, ибо самый этот язык есть продукт буржуазии, и поэтому как в действительности, так и в языке отношения купли-продажи сделались основой всех других отношений»[79].
Еще более ярко об отражении в языке общественной идеологии и классовых противоречий говорит Энгельс в своей работе «Положение рабочего класса в Англии». Указывая, что «позорное рабство, в котором деньги держат буржуа, …наложило свой отпечаток даже на язык», что «дух торгашества проникает весь язык», Энгельс подчеркивал: «…нет ничего удивительного, что английский рабочий класс с течением времени стал совсем другим народом, чем английская буржуазия… Рабочие говорят на другом диалекте, имеют другие идеи и представления, другие нравы и нравственные принципы, другую религию и политику, чем буржуазия»[80].
Утверждая внеклассовый характер национальных языков, проф. Чикобава игнорирует ленинское указание о двух нациях в каждой современной нации, о двух культурах в каждой национальной культуре в условиях буржуазного строя и сталинское учение о классовом характере буржуазных наций. Если, как говорит товарищ Сталин, «буржуазия и ее националистические партии были и остаются в этот период главной руководящей силой таких наций»[81], – то это не может не найти своего отражения в языке.
Можно привести многочисленные факты, показывающие неправоту проф. Чикобава. Поль Лафарг в своей известной работе «Французский язык до и после революции», в подзаголовке которой не случайно поставлены слова: «Очерки по истории происхождения современной буржуазии», – дает очень четкую картину отражения классовой борьбы во французском языке, начиная с эпохи средних веков.
В разных исторических условиях классовые различия в языке отражаются различным образом. В средневековой Англии эксплуататоры-феодалы в течение столетий говорили на французском языке, в то время как эксплуатируемый народ пользовался англо-саксонскими диалектами. А разве в феодальной Германии рыцарская поэзия не отражала сословного рыцарского языка? Наконец, если взять историю развития русского языка, то разве не классовые противоречия определяли различие в языке дворянства, разночинно-демократической интеллигенции и крестьянства в XIX веке и т.д.?
С пониманием языка, как надстроечной категории, неразрывно связано положение Н.Я. Марра о единстве языкотворческого (глоттогонического) процесса. Это единство Н.Я. Марр понимал прежде всего как отражение в языке единства исторического процесса:
«Язык есть орудие общения, возникшее в трудовом процессе, точнее – в процессе творчества человеческой культуры, т.е. хозяйства, общественности и мировоззрения… Язык отразил в себе все пути и все ступени развития материальной и надстроечной культуры, усовершенствования орудий ее производства и все изгибы связанного с таким материально возникшим прогрессом общественного мышления…»[82].
Таким образом, единство развития языков Н.Я. Марр понимает не так, как это изображает проф. Чикобава, а как единство закономерностей, своеобразно преломляющихся в каждом отдельном языке. Это единство закономерностей может проявляться как в значении слова, так и в грамматическом строе. Например, русское слово город, обозначающее, собственно, огороженное место, имеет свои параллели, скажем, в английском тоун – город, связанном по корню с немецким цаун – забор. С другой стороны, процесс развития частей речи в языках, не имеющих никакой исторической связи между собою, обнаруживает очень часто сходные черты, – например, в происхождении имен прилагательных от существительных.
Устанавливая подобного рода общие закономерности в развитии языков, Н.Я. Марр отнюдь не отрицал необходимости изучения истории отдельных языков и специфики их развития. К этому следует добавить, что положение о единстве развития языков отнюдь не снимает вопроса о существовании определенных языковых группировок – так называемых «семей языков».
Между тем проф. Чикобава, извращая и обедняя теорию Н.Я. Марра, неправильно утверждает, что основой учения о единстве языкотворческого процесса и других важнейших положений марровской теории является гипотеза о четырех первичных лингвистических элементах.
По вопросу о четырех элементах нужно сказать следующее. В плане проблемы происхождения языка гипотеза о первичных звукосмысловых комплексах была выдвинута Н.Я. Марром вполне закономерно. Еще Энгельс в свое время писал: «…формировавшиеся люди пришли к тому, что у них явилась потребность что-то сказать друг другу. Потребность создала себе свой орган: неразвитая гортань обезьяны медленно, но неуклонно преобразовывалась путем модуляции для все более развитой модуляции, а органы рта постепенно научались произносить один членораздельный звук за другим»[83].
Таким образом, на ранних ступенях развития человека сама его физическая организация ограничивала и в известной степени определяла характер звучания первобытной речи. Однако с тех пор прошло слишком много времени, и качество звуков, произносимых человеком, резко изменилось.
Другое дело – реальный состав первичных лингвистических элементов и их число. Следует отметить, что Н.Я. Марр всегда подчеркивал, что человеческая речь начиналась не с отдельных звуков, а со значимых комплексов. Это с самого начала определяло качественное отличие звуковой стороны человеческой речи от криков животных.
Другая сторона вопроса – применение анализа по четырем элементам в лингвистических исследованиях. Ведь после смерти Н.Я. Марра никто из советских языковедов не применял техники элементного анализа. Более того, академик И. Мещанинов неоднократно указывал на то, что анализ слов современной речи по четырем элементам ничего не дает. Однако нельзя забывать, что палеонтологические исследования Н.Я. Марра, основанные на элементном анализе, вскрыли такие неоспоримые семантические закономерности, как функциональная семантика слова. Следовательно, принцип анализа по элементам нельзя просто выбросить из науки, хотя бы потому, что фонетические соответствия, которые при этом выявляются, не более сомнительны, чем те фонетические законы традиционной сравнительной фонетики, за которые так ратует проф. Чикобава.
С вопросом о единстве языкотворческого процесса теснейшим образом связана стадиальность языка. Проф. Чикобава правильно обращает внимание на то, что эта проблема только поставлена Н.Я. Марром, но не разрешена. Наиболее важным теоретическим моментом в этой проблеме является, однако, не желание Н.Я. Марра определить, – как это утверждает проф. Чикобава, – какой язык лучше, какой – хуже, а постановка вопроса о двух формах развития языка – эволюционной и революционной. Если язык обусловлен в своем развитии развитием общества, то он не может не испытывать качественных (стадиальных) изменений. В этом именно суть теории стадиальности Н.Я. Марра.
Между тем проф. Чикобава старается доказать, что Н.Я. Марр принижал отдельные языки, – например, китайский, – которые якобы застыли на определенной ступени развития. В действительности, у Н.Я. Марра речь идет только о том, что одни языки являются более древними, а другие более новыми по происхождению. Развития языков Н.Я. Марр отнюдь не отрицал. Проф. Чикобава не сможет доказать, что Н.Я. Марр, который всю свою жизнь посвятил борьбе с расовыми концепциями буржуазной науки и восставал против «индоевропейского чванства», отказывал какому-нибудь языку в способности развиваться. Это противоречит не только духу, но и букве учения Н.Я. Марра.
Неправильно было бы думать, что теория Н.Я. Марра сводится лишь к декларативным заявлениям о необходимости применять к языку ведущие идеи диалектического и исторического материализма. Работы Н.Я. Марра и его последователей по отдельным пробл