И все это вопреки всем неоднократным и общеизвестным требованиям самого Н.Я. Марра.
Ниже мы из всех спорных вопросов советского языкознания остановимся лишь на вопросе о стадиальном развитии языка.
Что такое стадиальное развитие языка, что такое стадия в развитии языка и каким должно быть наше отношение к теории акад. Марра?
Дело заключается в принципиальном признании или отрицании правомерности постановки самой проблемы о стадиальности развития языка. Часть советских языковедов признает, что названная проблема акад. Марром поставлена правильно, хотя правильного решения ее, проблемы, ученый не дал. Другая часть советских языковедов, проф. Арн. Чикобава в том числе, считает, что такая проблема не является правомерной для языкознания. Суть этих разногласий можно коротко сформулировать следующим образом. Сторонники акад. Марра в полном соответствии с положениями материалистической диалектики считают, что язык в своем развитии идет не только эволюционным путем, т.е. путем количественных изменений в разных аспектах и сторонах языка, но и революционным, скачкообразным, мутационным, т.е. путем перехода этого языка из одного качественного состояния в другое, завершающим эволюционный путь развития, что в конечном счете обуславливается соответствующими изменениями в способе производства того или иного общества.
Таким образом, стадия есть определенное качественное состояние в развитии языка, период его эволюционного развития до взрыва старого и становления нового качественного состояния.
Противники же акад. Марра, проф. Чикобава в их числе, наоборот, полагают, что язык в своем развитии не знает стадиальных скачков, т.е. перехода из одного качественного состояния в другое. Тем самым они порывают с основными положениями материалистической диалектики, с принципиальным учением марксизма-ленинизма о законах развития в природе и обществе вообще.
Гениальная заслуга акад. Марра заключается в том, что он в полном соответствии с положениями материалистической диалектики впервые в истории языкознания во весь рост поставил и пытался разрешить вопрос о стадиальном или скачкообразном развитии языка. Постановка этого вопроса и попытка его разрешения (признаем, совершенно неудачная) находятся в полном соответствии со следующими строками К. Маркса: «…хотя наиболее развитые языки имеют законы и определения, общие с наименее развитыми, но именно отличие от этого всеобщего и общего и есть то, что составляет их развитие»[100].
Не входя здесь в рассмотрение того, каково положение с теорией стадиальности в советском языкознании вообще (ибо это, конечно, будет освещено в статьях других участников нашей дискуссии, открытой газетой «Правда»), мы хотели бы изложить, как с ней обстоит дело в области конкретного изучения монгольских языков. После смерти акад. Марра мы, монголисты, углубились в изучение монгольской фонетики, синтаксиса и лексики, в результате чего пришли к следующим выводам.
1. На более ранней стадии своего развития монгольские языки были характерны тем, что в них тогда агглютинация (приклеивание окончаний и суффиксов к основе и корню без изменения последних) занимала подчиненное место, так как главным средством выражения лексических и иных категорий было внутреннее изменение слова, условно называемое нами «инфлексией». Такая «инфлексия», по-нашему, пришла в весьма отдаленные от нас времена на смену диффузному (нерасчлененному) состоянию речи, о которой пока можем лишь гадать (но это был период, когда люди еще не различали понятия «ты – вы», «я – мы» или «скотовод – скотовладелец»). В определенный период общественного развития, в связи с изменениями в общественном сознании людей, диффузная речь сменяется «инфлексией», в результате чего появляются различия: би – «я» и ба – «мы»; ти (ныне чи) – «ты» и та – «вы»; дзÿге (ныне дзöö) – «возить, таскать», дзуга (ныне дзоо) – «складывать, зарывать в яме», дзегÿ (ныне дзÿÿ) – «носить при себе» и дзагу (ныне дзуу) – «носить в зубах»; из некогда нерасчлененного слова тигна или тыгна – «слушать, подслушивать, разведывать» в период «инфлексии» получились тигна (ныне чагна) – «слушать» и тагна – «разведывать, подслушивать».
Во всех этих примерах фонетическая дифференциация сопровождается смысловым различением разных вариантов одного старого слова. Следовательно, у нас получаются марровские семантические пучки (правда, совершенно иные по содержанию, чем те, которые устанавливались Н.Я. Марром по данным яфетических языков), т.е. иногда целые группы слов, восходящие к одному общему для них корню или, по терминологии Н.Я. Марра, архетипу. Подобного рода архетипы, которые в монгольских языках обнаруживаются в довольно большом количестве, несомненно приближают нас к марровским элементам, изложенным у проф. Чикобава в очень упрощенном и отчасти искаженном виде.
Кроме того, мы, пожалуй, не стали бы произвольно и без оправдания сравнивать монгольские слова с грузинскими, кельтскими или американскими с учетом весьма сомнительных семантических дериватов (отклонений) и пучков вроде «рука – женщина – вода», особенно – всего того, что Н.Я. Марр с излишней энергией возводил к «небу», ибо мы должны помнить указание К. Маркса и Ф. Энгельса о том, что «действительные монголы занимаются гораздо больше баранами (Hämmeln), чем небесами (Himmeln)»[101].
Открытием изложенных выше явлений мы, монголисты, обязаны теории акад. Марра об элементах и семантических пучках, теории о функциональной семантике, занимающей в учении этого ученого очень большое место, палеонтологическому анализу, который вовсе не обязательно сводить к оперированию с четырьмя элементами.
2. В тот период, когда ранние монгольские племена начали осваивать кочевую скотоводческую культуру, в их речи начали происходить весьма существенные изменения, приведшие ранние монгольские диалекты к переходу из одного качественного состояния (стадии) в другое. Новое теперь качественное состояние ранней монгольской речи характеризуется тем, что в последней «инфлексия» как значимый языковой прием отмирает, сингармонизм гласных становится из значимой категории лишь формально-фонетической системой, лишенной своего вещественного содержания. На этот раз агглютинация, вытеснившая собою «инфлексию», становится главным средством выражения уже новых и грамматических и лексических категорий в языке. И вся история монгольских языков примерно за последние два тысячелетия представляет собою непрерывную борьбу двух противоположностей: старого («инфлексии», пережиточно сохраняющейся в виде сингармонизма гласных и по сей день) и нового (агглютинации), – борьбу, в которой новое все более и более одерживает победу над старым. Постепенное нарушение значимости «инфлексии» выражается в постепенном изменении системы вокализма (гласных), в сломе сингармонизма гласных.
Следовательно, монгольские (и тюркские) языки не были изначально агглютинативными, и переход этих языков из одного качественного состояния (стадии) в другое мы склонны связывать с переходом ранних монгольских племен к кочевому скотоводству, ибо остается фактом то, что эти явления хронологически в общем совпадают, а это едва ли случайно.
Не всякая стадиальная смена в языке должна сопровождаться сменой в типологии по ярусной схеме (аморфность – агглютинация – флексия, как это казалось Н.Я. Марру в 1926 – 1928 гг.), особенно после того, как первобытно-общинный строй оказался давно уже пройденным этапом (коренная ошибка Н.Я. Марра заключается в том, что все его стадиальные изменения происходят за порогом цивилизации и как бы прекращаются в периоды становления и наличия классовых обществ). Ведь предки Канта и Гегеля со своей флективной речью ходили еще в звериных шкурах, когда на «аморфном» китайском языке уже существовала богатая и самая разнообразная литература по всем отраслям знания того времени (о современном китайском языке мы уже и не говорим, а ведь по марровской схеме 1926 – 1928 гг. этот язык считался бы менее развитым из-за отсутствия в нем флексии, нежели язык древних германцев).
Уже не исследование, а простое наблюдение показывает, что стадиальные изменения происходили: а) в китайском языке – в рамках одной и той же типологии без флексии или агглютинации (зато с какой исключительной силой проявляется в этом языке «инфлексия» в виде тональности звуков, какую не знает никакой другой язык в мире! Поэтому совершенно недопустимо определять этот великий язык великого народа термином «аморфный», или «бесформенный», и сваливать его в одну кучу с наименее развитыми языками мира; б) в индоевропейских языках – в рамках одной и той же флективной типологии (несомненно, например, что то, что произошло с русским языком в пушкинский период, представляет собою стадиальное изменение этого языка, хотя в нем флективность так и остается); то же самое мы замечаем и в других языках мира.
С другой стороны, не всякое типологическое изменение в языке может быть проявлением стадиальной его смены, ибо это может иметь и имеет место в условиях скрещения языков разных по типологии, но одинаковых по своему стадиальному состоянию (монгольские языки на стыке их с диалектами китайского и тибетского языков в районе Кукунора и Амдо, или с иранскими в Афганистане). Ведь пути образования языков весьма разнообразны. Ведь для небольшого территориального отрезка К. Маркс и Ф. Энгельс нашли три пути образования национальных языков: «…в любом современном развитом языке стихийно возникшая речь возвысилась до национального языка отчасти благодаря историческому развитию языка из готового материала, как в романс