нельзя, абсолютно нельзя строить, не этимологизируя, т.е. не сличая значений слов, и (худо ли, хорошо ли – это другой вопрос, о чем ниже) не допуская тех или других изменений значений, т.е. смысловой стороны слова.
Сравнительно-исторический метод в работах разных авторов выглядит далеко не одинаково. Больше того, любой убежденный сторонник этого метода может указать на ряд его слабых мест, непреодоленных трудностей, у отдельных авторов – идеологических наслоений, неприемлемых с марксистских позиций.
Мы не можем поэтому не спрашивать себя, чему мы объективно служим, отстаивая значение именно сравнительно-исторического метода, хотя бы как одного из методов языковедения в области истории языка? Чтó говорит в нас? полученная ли школа? привычка? инерция? неумение оценить перспективы, открывающиеся с других позиций? неспособность преодолеть пережитки буржуазного сознания? Вряд ли. Кто долго и много обращался с фактами своей науки, кто видел, как эти факты покоряются определенным приемам исследования и упорно не хотят, ибо не могут, подчиняться иным (и это же происходит у всех других, имеющих достаточно серьезную подготовку в соответствующей области знания), тот, естественно, убежден, что приемы, при помощи которых он обрабатывает факты (пока нет лучших), – именно те, от которых нельзя отказываться без вреда для дела.
За сравнительно-историческим методом – крупнейшие заслуги в области лингвистической науки. Его практическая полезность не исчерпана. Еще очень много вопросов, относящихся к языкам и индоевропейской системы и других, можно и следует решать, применяя его. Другое дело – границы его полезности, степень совершенства и возможности совершенствования. Мы полагаем, что сравнительно-исторический метод не должен превратиться в пугало с клеймом «буржуазности», так как, кроме ущерба для науки, требующей полноты и разносторонности в охвате фактов, это ничего хорошего не даст.
Ценность этого метода в том именно, что, – стоя перед грудами пестрых фактов языка, взятого в разрезе современности, и желая так или иначе сличить данное состояние с предшествующим, – убежденно исходишь из оправдавшей себя во множестве случаев научной предпосылки, что звуковые соответствия между предшествующим и последующим состоянием должны проводиться последовательно. Говоря в общих чертах, т.е. без ряда нужных уточнений, – если сличение дает указание на определенное соответствие в трех словах, то следует ожидать и можно получить подтверждение этого в десятках и сотнях других слов.
Принципиального расхождения между взглядами на этот метод «индоевропеистов» и большинства специалистов по другим языковым системам – угрофиннологов, семитологов, тюркологов и т.д., с полным успехом, т.е. с прямыми результатами применяющих этот основной прием сравнительно-исторического метода, – насколько нам известно, нет: дело идет скорее о тех или других частностях, чем о принципе. Важности этого принципа для лингвиста, работающего по истории языка, не отрицал и Н.Я. Марр. О том, как практически им применялось понятие фонетического закона и верны ли, т.е. соответствуют ли фактам конкретные закономерности, которые он устанавливал, – это особый вопрос. Компетентное слово по этому поводу может принадлежать только картвелистам и специалистам по другим языкам Кавказа.
Но и представление о действующих в языках фонетических закономерностях, как оно выработалось около 80-х годов прошлого века, в практике исследования много раз уточнялось: его биологическое истолкование младограмматиками давно отброшено даже в самой буржуазной науке; среди попыток найти более удовлетворительное истолкование немало и вовсе неприемлемых с позиций материалистического языковедения, и таких, по поводу которых еще не сказано последнего слова.
Много сделано в Европе и еще в дореволюционной России для определения приемов сравнительно-исторического анализа. Известную роль сыграли, например, усилия, продолженные в советское время и направленные к тому, чтобы рационально обработать круг приемов, относящихся к перебивающей фонетические закономерности «аналогии» и к родственным явлениям, особенно в области морфологии. Метод прошел через серьезнейшую проверку лингвистической географией, вышедшей из диалектологии научной дисциплиной, тщательно изучающей жизнь в социальной среде отдельных слов, и т.д.
Может ли сравнительно-историческому методу в настоящее время быть противопоставлен другой? Не буду говорить о чисто историческом: он не вызывает принципиальных споров и успешно, хотя бы в области русского языка, применялся и применяется. Но метод этот (история языка по памятникам) не далеко уводит от простой эмпирии и ни с какой стороны пока не дал ничего такого, что заслуживало бы каких-либо подчеркнутых одобрений ему, как теоретически или практически новому.
Н.Я. Марр противопоставлял сравнительно-историческим приемам свой метод палеонтологического анализа – по четырем элементам (раньше – по большему их числу). Не будем дискутировать по поводу этого метода – чтó конкретно при помощи его добыто и чтó можно добыть. Языки, которые я знаю, в основном не являются областью реликтов, которые хотел обнаружить покойный академик. Но, работая на Украине, я не мог, не могу и сейчас пройти мимо работы Н.Я. Марра, – кажется, единственной прямо относящейся к украинскому языку. Не скрою, здесь почти всё для меня и многих, знакомившихся с нею, странно. Странно называется она – «Яфетические зори на украинском хуторе. (Бабушкины сказки о Свинье Красном Солнышке). Посвящается Второму Всеукраинскому съезду востоковедов» («хутор» в период колхозного строительства!). Удивляет уже первая страница: «Кому Милосская Венера, да Владимир Красное Солнышко, а кому богиня Мотыга или, что то же, богиня Рука, да Свинья Красно Солнышко. Неладно: нет солнышка женского рода. Но не наша вина, что, зная прекрасно про женский род солнца и невозможность втереть очки современникам, сразу обратить ее, еще женщину в осознании первобытного матриархального общества, в бородатого представителя человечества, кое-где правду-матку прикрыли фиговым листиком, и солнце оказалось существом очень сомнительного рода: среднего»[157].
Совсем странны этимологии. Берется, например, украинский звукоподражательный глагол – «хрю+к-ати», рядом с ним упоминается «хрьо-к-ати», и, – могу лишь процитировать – пересказать трудно: «Затем, связь 'свиньи', как культового существа, в увязке тотемных предметов одного и того же „племени“, точнее, определенной производственно-социальной группировки, уже не скифо-кельтского, а рошского объединения, выплывает в укр. „роха“ 'свинья' (отсюда „рох“ 'хрюканье свиньи', „рохкати“ 'хрюкать', „рохкания“ 'хрюкание'), а roq (← ro-к) → roк ведь это означало 'солнце', resp. 'небесенок'»[158]. Итак, утверждается, что «хрюкать» и «солнце» как-то родственны по смыслу.
Из таких этимологий «по элементам» состоит вся статья; читатель, если ему угодно, найдет их, открыв любую из первых 75 страниц «Ученых записок» Института этнических и национальных культур народов Востока за 1930 г., I.
Академик И.И. Мещанинов в своей дискуссионной статье по существу готов полностью отказаться от элементного анализа. Это хорошо, и можно было бы, как будто, уже пройти мимо этого вопроса, как отпадающего. Но дело совсем не так просто, как кажется. Возьмите любую страницу любой работы Н.Я. Марра примерно после 1925 года, вычеркните из нее все, что относится к «элементам», и решите, останется ли в ней хотя бы десять или даже пять процентов другого материала и высказываний, свободных от теории, на которой базируется весь метод элементов.
То, о чем я сейчас говорю, слишком серьезно; от этого нельзя отмахнуться, нельзя отделаться абстрактными фразами. Отказом от элементов вопрос еще не стал решенным до конца; с ним связано еще много других, острых и важных, и решать его надо, глянув в лицо фактам, как они есть.
Усилия создать семасиологию, как настоящую науку, ведутся много лет, но не дали больших результатов. Конечно, она сейчас – не то, чем была в начале века; но состояние лингвистической науки в этой области очень далеко от предъявляемых к ней законных требований, и об этом вряд ли нужно спорить.
Дал ли нам другую, более совершенную семасиологию акад. Н.Я. Марр? Его устремления не относились к современности. Интересы Марра – в обнаружении древнейших стадий человеческого мышления, как они отложились в языке, и пафос его творческих усилий, как лингвиста, – восстановить, сделать наглядными формы «дологического» мышления человека.
Решил ли он эту задачу? Убеждают ли обнаруженные им, по его утверждению, «пучки значений», т.е. те связи представлений, которые он считает характерными для «дологического» мышления? Мы не можем и не должны навязывать сказочно далекой древности, которою занимался Марр, тех связей значений, с которыми мы имеем дело сейчас, и вполне готовы допустить для нее, по крайней мере некоторые, «чудеса», невозможные для сознания нынешнего культурного человека. Но чтобы допустить в научном плане, а не в плане, скажем условно, художественной фантазии, те или другие архаические «пучки значений», чтобы пойти за интуицией даже и очень крупного ученого, мы не имеем права не требовать доказательств, т.е. суммы научно обработанных данных, которая допускает разностороннюю и неоднократную проверку. Не все компетентны произвести такую проверку в области, о которой идет речь; здесь слово – за знатоками картвельских и других яфетических языков Кавказа, и только за ними.
Но если и они, как крупнейший картвелист А.С. Чикобава, этих «чудес» не видят и за многие годы работы в этой области, – хотя, несомненно, долго и внимательно изучали труды Марра, – не смогли увидеть того, чтó ему представлялось уже открытым, для нас, не-кавказологов, законны серьезные сомнения: соответствует ли отстаиваемая им семантика глубочайшей древности тому, что действительно в ней, в этой древности, существовало?