– Слабый фрагмент, – сказал я. – Пафосный и размытый. А книгу я читал для общего ознакомления с современной литературой.
– Звучит как оправдание.
Я махнул рукой. Чем оспаривать, разумнее набраться сил, сориентироваться в реабилитационном центре и попытаться убежать. Если в Нертенггове везде персонал работает, как в гостинице «Северное сияние», то шансы есть. Тем более что убивать и пытать меня вроде не планируют.
Если я, конечно, по-настоящему в реабилитационном центре.
Кстати, занятно, как они достигли эффекта с галлюцинациями? Применили химические вещества или ограничились псилоцибиновыми грибами? С последними бы проблем не возникло, потому что они растут повсюду и засушить их проще простого. И грибы без вкуса – не заподозришь. Помнится, перед отключением Рыжов дал мне чай, буквально вложил чашку в руку. И, кажется, поил чаем на протяжении видений… Если так, это объясняет и страх, и бессонницу, и многочисленные искажения, и превращения в палец.
Вечером медсестра вместе с ужином принесла мне крохотный стаканчик с пронумерованными таблетками. От них меня потянуло в сон, мысли спутались. Я зевал так широко, что всерьез обеспокоился, как бы не повредить челюсть. Судя по эффекту, нейролептики.
18
Чтобы не свихнуться в вакууме, я попросил у медсестры какую-нибудь книгу. Мое пожелание истолковали по-своему и принесли затрепанный сборник задач на смекалку.
Рыжов, застав меня над сборником, одобрительно кивнул.
– Интеллектуальные упражнения настраивают работу мозга на правильный лад, – сказал он.
– Могу я позвонить Августу Анатольевичу?
– Нет.
– Почему?
– Выбросьте из головы будничные переживания.
– В каком смысле?
– Избавьтесь от тревоги, от мыслей о прошлом и будущем. Сконцентрируйтесь на восстановлении.
– На восстановлении?
Рыжов терпеливо объяснил, что главная моя задача – преодолеть хроническую депрессию, вследствие чего нужно по максимуму отгородить меня от внешних раздражителей и контактов. Скоро меня переведут в общую группу, чтобы продолжить курс реабилитации. Когда дистимия (психолог настаивал на диагнозе) окажется позади, мне вернут документы и посадят на рейс до Москвы.
Я предпочел не возражать. Кто знает, какие меры они применяют по отношению к несогласным. Не исключено, что средства изощреннее электрошока и камеры сенсорной депривации. Тем более меня угнетала моя палата, где впору было лезть на стены. Мне приходилось жать кнопку на пульте, чтобы отправиться в туалет, а затем чуть ли не до кабинки меня сопровождали двое санитаров. Хотелось поскорей очутиться в общей группе, что бы это ни означало.
Я подозревал, что меня ждет атмосфера самой заурядной окраинной психиатрической лечебницы. Привинченные к полу панцирные койки с матрацами, обернутыми клеенкой, жгуты и ремни на каждом шагу, бесчувственный персонал с садистскими наклонностями, выдача таблеток в крохотном окошке, веселые соседи, которые пускают слюни, мочатся под себя, играют с калом и мастурбируют. Пусть так. Все равно это шаг вперед по сравнению с одиночной камерой.
В одно утро я проснулся в новой палате, в дальнем от двери углу, на нижней койке двухъярусной кровати. Меня разбудил свет встроенных в потолок ламп. Всего в помещении имелось три такие кровати, и сейчас две из них пустовали. В первую минуту я подумал, что вместо лечебницы меня по ошибке определили в хоспис. Обои в сочных летних тонах напоминали раскрашенные многоэтажки Нертенгговы. Над каждой койкой висел миниатюрный светильник со шнурком, а в середине палаты располагался круглый белый стол с играми. Ноги приятно скользили по выстеленному ламинатом полу с подогревом. У самого выхода, возле шкафчиков, стоял книжный стеллаж, увешанный праздничной мишурой. Так, Вудхауз, Честертон, Марк Твен, «Двенадцать стульев», анекдоты о спорте, советские анекдоты, пособие по дианетике…
Черт их разберет.
Не особо надеясь, я дернул за дверную ручку. Оказалось не заперто.
Широкий коридор освещался тускло. Где-то вдали звучали голоса и смех. Я не обнаружил рядом никого, кроме молодого субъекта в костюме и с рацией. Он курсировал вдоль стены, словно тренировал четкость шага. Завидев меня, субъект остановился:
– Максим Алексеевич, верно?
– Где я?
– В реабилитационном центре. Почему вы в пижаме?
– Наверное, потому, что мой смокинг в химчистке.
Субъект улыбнулся и произнес в рацию:
– Страждущий очнулся.
– Все-таки страждущий, – пробормотал я.
– Максим Алексеевич, меня зовут Александр. Вам надо переодеться. Вернемся в комнату.
В моем шкафчике под номером пять отыскались черные брюки и белая рубашка с короткими рукавами. Все моего размера. К дверце шкафчика с внутренней стороны крепилось зеркало, в котором вместо себя я узрел небритого офисного сотрудника с сальными волосами и красными глазами. Менеджер низшего звена в затяжном кризисе.
– Признайтесь, вы изумлены? – послышался позади знакомый голос.
Я и не заметил, как вошел Рыжов.
– Ждали худшего, правда? Привязанных пациентов, озверевших санитаров, всеобщего уныния?
– Это точно реабилитационный центр? – уточнил я.
– Экспериментальная модель. Скоро ее запустят по всей стране. Вам выпала удача протестировать, так сказать, демоверсию.
– Ах, вот зачем меня сюда затащили. Чтобы я оставил отзыв. Как при выезде из гостиницы.
– Не утрируйте, Максим Алексеевич. Вы здесь для того, чтобы избавиться от дистимии.
Я хмыкнул. Рыжов покачал головой:
– Давайте не будем враждовать. Вы нарываетесь на конфликт, ищете подвох. Это неконструктивно.
– Еще бы я не искал подвоха! – сказал я. – Вы усыпили меня перед отъездом в Москву, накачали галлюциногенами и вдобавок отправили на принудительное лечение в экспериментальный центр. Я то и дело просыпаюсь в незнакомых постелях, и меня лишают связи с внешним миром. Тут любому станет не по себе.
– Это не лечение.
– Пусть будет по-вашему.
Он прав, враждовать ни к чему. Особенно враждовать в открытую.
– Примите душ, позавтракайте, и я объясню вам правила поведения, – сказал Рыжов. – Потом вы присоединитесь к группе. Как вам план?
– Более чем.
– Душевые принадлежности вам выдадут.
– А свет выключать не будете, пока я моюсь?
Психолога моя шутка повеселила. Он похлопал меня по плечу великанской лапищей. Смутившись, я опустил глаза.
Мои босые ноги торчали из белых больничных тапочек.
19
Я насчитал восемь комнат с пациентами. Четыре мужские и четыре женские, по шесть человек в каждой. Как я ни присматривался, вокруг не попадалось ни наркоманов, ни алкоголиков, ни умственно неполноценных. Поначалу мной владело чувство, будто экспериментальный метод заключался в том, что пациентов для реабилитационного центра отбирали произвольно, вне всякой системы. Ты в списке, если твое имя вытащили из шляпы или ткнули на него, загадав страницу и строчку в городской телефонной книге. Раз у каждого при желании можно найти приметы невроза, то каждый потенциально является страждущим.
Место, куда я угодил, смахивало на школу актива в студенческом лагере. Здесь, как и в школе актива, накачивали энтузиазмом, нагружали мастер-классами и командными упражнениями, а также развивали ту суррогатную версию творческого мышления, которую на сленге называют креативом.
После пробуждения нас сгоняли в большой зал с зеркальными стенами, где полчаса мучили смесью йоги, пилатеса и аэробики. Отдышавшись, мы брели в столовую в противоположном конце коридора. Пока длился завтрак, всем раздавали листки с программой на день и требовали поставить галочку напротив одного пункта из трех предложенных. Выбор ставил в тупик.
1. Лекция «История трости от Петра Первого до наших дней».
2. Мастер-класс по составлению резюме.
3. Мастер-класс по плетению фенечек.
Или такое меню:
1. Лекция «Загадки острова Пасхи».
2. Деловой семинар «Стопудовая идея для стартапа».
3. Лекция «Как дрессировать кошек?»
На второй день моего пребывания в общей группе, когда мне впервые сунули в руку программку, я не придал ей значения и не поставил галочку. Тогда меня задним числом записали в мастер-класс по изготовлению леденцов. Отсидеться в комнате не получилось: комнаты до обеда запирались. Дежурный чуть ли не под руку отвел меня на леденцы.
Кулинарные мастер-классы обычно проходили в столовой, а для семинаров и лекций предназначались три специальные комнаты – зеленая, желтая и синяя, поименованные так по цвету дверей. В центре комнаты располагался на стуле ведущий, а вокруг рассаживались мы и слушали советы – по стартапу, по кошкам, по резюме. Ведущие регулярно менялись, и мне никак не удавалось проследить, куда они исчезали, потому что с семинаров нас сразу отсылали на обед.
После обеда мы разбредались по комнатам. Праздность не дозволялась. Дежурные разносили листовки с командными заданиями на тему дня. Обычно требовалось подготовить проект или театральную сценку. Мы всей комнатой собирались за столом и вшестером обмозговывали дичайшие вещи: сценарий для скетча, собственный бренд одежды, смету парка аттракционов, поэму о Русском Севере. По формату это было близко к тому, что я предлагал клиентам на групповых тренингах (вроде презентации проекта островного государства), только не в пример глупее.
Дежурный возвращался часа через три и возвещал, что пора полдничать. Перекусив ватрушкой или кексом, все стекались в большой зал с зеркальными стенами на турнир под пафосным названием «Битва страждущих». Восемь команд (по числу комнат), соревнуясь, представляли на сцене свои проекты и сценки, а дежурные в жюри вскидывали таблички с оценками и наслаждались ролью судей.
Это напоминало и телешоу, и одновременно пародию на них.
Самое жуткое, что почти все в реабилитационном центре всерьез воспринимали и мастер-классы, и лекции, и даже «Битву страждущих». Последняя обсуждалась за ужином по горячим следам. Ужином, надо сказать, обязательная программа не завершалась. Нас вновь вели в большой зал. Мы ложились на коврики для йоги, свет гас, потолок превращался в гигантский экран. Выбор кино также не отличался продуманностью. Так, на следующий вечер после второй серии советской экранизации «Преступления и наказания» мы приступили к просмотру сериала «Мир Дикого Запада». На четвертом вечере его показ без причин остановили, а вместо прерванной истории о поумневших андроидах нас ждала «Ирония судьбы-2».