ого дома не составляло и десяти километров. Зачастую Дитрих и Мария обменивались письмами сразу после визита, потому что если бы они писали друг другу за неделю до встречи, они вполне могли увидеться вновь до того, как получили бы эту весточку.
После второго визита 30 июля Мария написала Бонхёфферу о том, как в поезде на обратном пути в Пэтциг она столкнулась со своим дядей Герхардом Тресковым. Это был брат Хеннинга Трескова, в дальнейшем активного участника двух основных покушений на Гитлера. Хотя о помолвке с Дитрихом дядя еще не знал, но почему-то вдруг припомнил, как двенадцатилетней девочкой племянница обещала пригласить его на свадьбу, и заявил, что «твердо намерен не пропустить такое событие».
В этом письме она продолжала строить планы на будущее – синяя софа, подарок бабушки, «лучше будет смотреться в твоей комнате», она как раз подходит к богословским спорам, книжным полкам и сигаретному дыму, а вот большой рояль «пойдет в гостиную»596. Эти письма заполнялись шутками и признаниями в любви. В августе Дитрих писал:
Ты представить себе не можешь, что значит в моем положении сознавать, что у меня есть. Уверен, в этом проявляется особая милость Бога ко мне. То, как мы обрели друг друга перед самым моим арестом, служит для меня явным доказательством Его замысла. В очередной раз все сложилось hominum confusione et dei providential [66] 597.
В этом письме прозвучала знаменитая фраза Бонхёффера о том, что их решение пожениться – это «Да» Божией земле». Обручение с Марией стало для него еще одной возможностью жить в согласии со своей верой. Он все делал «в согласии с Богом». То был не расчет, но акт веры.
Когда я всматриваюсь в нынешнее состояние мира, в сплошную тьму, окутывающую наши личные судьбы, с учетом, что я нахожусь в тюрьме – то наш союз, если он не был заключен в порыве легкомыслия, а этого, конечно же, не было, можно понять лишь как знак Божьей милости и благодати, укрепляющий нашу веру в Него. Только слепой мог не увидеть этого. Когда Иеремия в час страшнейшей для своего народа катастрофы советовал покупать дома, поля и виноградники [Иер. 32:15], то было подтверждение уверенности в будущем. Для такой уверенности нужна вера, которую Бог дарует нам повседневно, – не та вера, что стремится прочь от мира, но вера, терпеливо пребывающая в мире, вера, которая любит и хранит этот мир вопреки всем испытаниям, которым мы в нем подвергаемся. Наш брак должен прозвучать как «Да» Божьей земле. Он укрепит нашу решимость делать, достигать чего-то на земле. Боюсь, что христиане, стоящие в этом мире лишь на одной ноге, останутся с поджатой ногой и в раю598.
Брачная проповедь из тюремной камеры
Дитрих оказался не единственным членом семейства Бонхёффер, надумавшим в ту пору вступить в брак. Его шестнадцатилетняя племянница Рената собралась замуж за лучшего друга Дитриха Эберхарда Бетге. Со свадьбой следовало поторопиться, иначе молодую незамужнюю девушку призвали бы на Reicharbeitsdienst . Чем отдавать свою дочь на военизированную службу нацистскому режиму, родные предпочли согласиться на столь ранний брак, и уже была выбрана дата – 15 мая. Дитрих рассчитывал принять участие в церемонии, но теперь было ясно, что как бы скоро его ни освободили, к середине мая это никак не может произойти. По крайней мере, он написал проповедь для новобрачных – она задержалась в пути и не попала к ним в руки вовремя, чтобы воспользоваться ей на службе, но как и многое другое, вышедшее из-под пера Бонхёффера, этот текст обрел гораздо более широкого читателя, чем он мог рассчитывать. Он стал классическим, этот небольшой текст, посвященный таинству брака, и многие пары повторяют его в свой юбилей.
Как и в письме к Марии, где он назвал их союз «Да» Божьей земле», так и здесь он утверждает роль Бога в бракосочетании Бетге и Ренаты, укрепляя при этом значение выбора и решения, принятого женихом и невестой. Чтобы воздать славу Богу, надо понять и прославить природу человека. В своем богословии Бонхёффер постоянно стремился исправить неверное представление о необходимости выбирать между Богом и человеком, небом и землей. Бог искупил человечество и искупил землю, Он вовсе не желает «отменить» их. И как часто с ним бывало, чтобы подчеркнуть свою мысль, он доходит до преувеличений:
Не следует с благочестивой поспешностью заводить речь о Божьей воле и Божьем руководстве. Совершенно ясно и очевидно, что тут ваши вполне человеческие желания действуют и торжествуют: вы сами выбрали для себя путь, на который ныне ступаете, и вы совершаете сейчас не какой-то религиозный, но вполне светский шаг… Если б вы не осмелились сказать: это наше решение, это наша любовь, наш путь, вы искали бы прибежища в притворной покорности. «Железо и сталь прейдут, но любовь наша пребудет вовеки». Желание земного блаженства, «утешать друг друга духом и телом», как говорится в средневековой песне – это ваше право перед Богом и людьми599.
На протяжении двадцати лет Бонхёффер старался вернуть все земное Богу. Он говорит в этой проповеди, что важна не только «религиозная» часть брака, но и весь брак целиком. Свобода выбирать себе спутника жизни дарована Создателем, сотворившим нас по своему образу и подобию. И это «желание земного блаженства» не уворовано у строгого владыки – нет, Он сам пожелал, чтобы мы этого желали. Не следует отделять от Бога эту сторону брака и человеческой жизни, прятать ее, словно Его она не касается и принадлежит только нам, или же портить и уничтожать ее ложной набожностью, готовой вовсе отрицать существование этой стороны.
Земное блаженство, как и вся природа человека, сотворены Богом и принадлежат ему не в узком и искаженном «религиозном» смысле, но во всей человеческой полноте. Бонхёффер отстаивал человеческую природу как идею и образ Бога – как то, что сотворено Богом, что Бог разделил, воплотившись, и искупил. Но зайдя очень далеко в одном направлении и сформулировав свой довод о «совершенно человеческом», Бонхёффер проходит затем весь путь в обратном направлении и с такой же полнотой формулирует довод о «совершенно божеском».
Вы сами знаете, что такую жизнь ни один человек не может создать или получить собственными силами, но что одним она дается, другим в ней отказано, и это мы относим на счет Божьего руководства нами. И насколько велико сегодня ваше ликование, что ваша воля, ваш путь привели к цели, столь же велика должна быть и благодарность за то, что Божья воля и Божий путь направляли вас, и с той уверенностью, с какой вы берете ныне на себя ответственность за ваш поступок, вы можете и должны препоручить его сегодня в руки Божии600.
Итак, воля Божия и воля человеческая сходятся воедино, однако нужно внимательно разглядеть и то, и другое, прежде чем сложить их вместе. Он сделал это, и теперь рисует полную картину:
Ныне Господь присоединяет свое «Да» к вашему «Да», Божия воля подкрепляет вашу волю, Бог разрешает и поощряет ваше празднество, гордость и торжество, и тем самым превращает вас в орудие своих замыслов и своей воли как для вас самих, так и для других людей. В непостижимом милосердии своем Бог говорит «Да» на ваше «Да» и тем самым творит нечто новое: из вашей любви Он творит таинство брака601.
Бонхёффер всеми силами пытался выразить непостижимый и несказанный парадокс отношений человека с Богом. Он высоко ценил брак, в его глазах это было «нечто большее, чем ваша любовь друг к другу», брак обладал «высшим достоинством и силой, ибо это Божие святое установление, через которое Ему угодно продолжить человеческий род до конца времен». Вот, вероятно, самая удивительная и запоминающаяся фраза этой проповеди: «Не любовью вашей поддерживается ваш брак, но браком отныне будет сохранена ваша любовь»602.
Чтение
Бонхёффер не думал, что его заключение продлится долго. Поначалу он с готовностью отвечал на вопросы дознавателя, рассчитывая тем самым поскорее добраться до суда и освобождения. Обвинения были ничтожными, и он, и Донаньи сумели бы построить защиту и могли надеяться на оправдание. Но Канарис и Зак, действовавшие за кулисами в пользу своих подопечных, считали более разумным затягивать дело. Они опасались открытого столкновения на суде, поскольку планы покушения на Гитлера были уже близки к осуществлению, а когда с Гитлером будет покончено, ничтожно станет и это следствие, и суд. И так, месяц тянулся за месяцем, а юридическая возня все продолжалась. В октябре исполнилось полгода пребывания Бонхёффера в Тегеле.
Это уже был гораздо больший срок, чем тот, к которому он изначально готовился, но он справлялся как мог, благодаря визитам родителей и невесты, чтению и работе. Карл и Паула Бонхёффер пришли к сыну 12 октября, принесли георгины из своего сада. На следующий день он написал им, что у него в голове все время крутятся строки из «Октябрьской песни» Теодора Шторма [67] :
Und geht es draussen noch so toll,
unchristlich oder christlich,
ist doch die Welt, die schöne Welt
so gänzlich unverwüstlich [68] .
Все, что требуется, дабы напомнить об этом человеку – букетик веселых осенних цветов, вид из тюремного окошка и полчаса прогулки во дворе, где растут довольно красивые каштаны и липы. Но в конечном счете «мир» для меня состоит из немногих людей, которых я хотел бы видеть. Каждое ваше появление, приход Марии – изредка, на краткий час, словно вы являетесь издалека – и есть то, ради чего я главным образом и живу. А если б мне вдобавок удалось услышать в воскресенье хорошую службу – ветерок заносит в камеру обрывки хоралов – было бы совсем хорошо…