В сентябре Бонхёффер решил бежать из тюрьмы. Ему была предоставлена большая свобода внутри Тегеля, и в принципе он и раньше мог удрать, но по разным причинам предпочел этого не делать. Но перекрывались все надежды, ради которых еще имело смысл оставаться в тюрьме. Почти все участники заговора были арестованы. Все было кончено. Нацисты располагали достаточными уликами, а под пытками вырывали новые. Если Гитлер не распорядился сразу же всех казнить, то лишь потому, что хотел выжать побольше информации. Ему требовалось каждое имя, каждая подробность творившегося за его спиной столько лет предательства. Если бежать из тюрьмы, то именно сейчас. До конца войны оставалось совсем недолго, в этом уже сомневаться не приходилось. Пусть заговорщикам и не удалось расправиться с Гитлером, с ним скоро разберутся союзники.
Среди охранников у Бонхёффера появился друг, капрал Кноблаух. Он вызвался помочь. Родителям Дитриха велели раздобыть униформу механика по размеру сына и принести ее в дом Кноблауха, жившего в семи километрах к востоку от Тегеля. Требовались также деньги и карточки на еду. Кноблаух обещал спрятать все это в маленьком садовом домике, которыми берлинцы обзаводились (да и по сию пору обзаводятся) на окраине столицы. Туда он собирался привести Бонхёффера. План бегства был очень прост: Бонхёффер переоденется механиком и вместе с Кноблаухом выйдет за ворота, когда тот сменится с дежурства. Больше всего беспокоил вопрос, сумеет ли беглец спрятаться и покинуть страну прежде, чем его снова схватят.
24 сентября, в воскресенье, сестра Бонхёффера Урсула заехала к Кноблауху на машине вместе со своим мужем Рюдигером и дочерью Ренатой и оставила сверток с униформой, карточками и деньгами. Все было готово, оставалась лишь неясность, как выбраться из страны. Почему-то на той неделе Дитрих не осуществил план побега – возможно, именно потому, что еще не было решено, как ему действовать дальше.
А в конце следующей недели произошло событие, которое заставило его вовсе позабыть этот план: в субботу 30-го числа Клаус Бонхёффер, подъезжая к своему дому, заметил возле него чужой автомобиль. Он тут же развернулся и поехал прочь. Жена Клауса, Эмми, как раз поехала в Шлезвиг-Гольштинию к детям, которых увезли из столицы из-за постоянных воздушных налетов. Клаус с уверенностью опознал в незнакомом автомобиле машину гестапо и понял, что если он направится домой, его тут же схватят. Он поехал к Урсуле на Мариенбургераллее, и сестра приютила его на ночь. Она отговорила его от самоубийства – позже, когда брата схватили, пытали и все равно казнили, она пожалела, что в ту ночь помешала ему.
Петля сжималась. В ту самую субботу, когда Клаус искал убежища у сестры, на пороге ее дома появилась другая родственница, жена – теперь уже вдова – генерала Пауля фон Хазе. Ее муж был казнен по приговору Народного суда, а жену выпустили, и ей некуда было идти. Родные побоялись принять вдову заговорщика, только Урсула и Рюдигер Шляйхер откликнулись на ее беду.
Появился в тот день и капрал Кноблаух, чтобы обсудить, как вывезти Дитриха из Германии: он предложил Шляйхерам раздобыть подложный паспорт и отправить Дитриха в Швецию. Урсула и Рюдигер вынуждены были объяснить, что план сорван: Клауса вот-вот арестуют, и побег Дитриха набросит еще большую тень на каждого, кто с ним связан.
На следующий день, в воскресенье, гестаповцы явились за Клаусом. В понедельник Кноблаух снова наведался к Шляйхерам и сообщил им, что Дитрих отказался от побега: он опасался своим побегом ухудшить положение брата, к тому же гестаповцы могли приняться и за его родителей, и за Марию. До этого, слава богу, не дошло, однако Рюдигера в среду арестовали. Теперь в тюрьме находилось двое сыновей и двое зятьев семейства Бонхёффер.
А в воскресенье 8 октября подошло к концу полуторагодичное пребывание Бонхёффера в тюрьме Тегель. Его тайно перевезли в гестаповскую тюрьму на Принц-Альбертштрассе. Теперь он превратился в государственного преступника662.
Гестаповская тюрьма
Четыре месяца в гестаповской тюрьме разительно отличались от заключения в Тегеле. Камеры здесь располагались в подвалах, Бонхёфферу досталось помещение длиной два с половиной метра и шириной в полтора, без окна. Ни двора для прогулок, ни песен дрозда, ни приветливых охранников. Адмирал Канарис сказал ему: «Добро пожаловать в ад». Туда же привезли Карла Герделера, Йозефа Мюллера, генерала Остера, судью Зака, родственника Марии Фабиана фон Шлабрендорффа. Очевидно, за решеткой оказалось к тому времени все движение Сопротивления. Арестовали и Эберхарда Бетге, но хотя бы не притащили его в это ужасное место.
На первом же допросе Бонхёфферу пригрозили пыткой. Ему сказали, что от его признания зависит судьба его родителей, его невесты и других членов семьи. Ему удалось переговорить с фон Шлабрендорффом, которого подвергали «поистине ужасным» допросам663. Самого Дитриха, по-видимому, пытать все же не стали, но Клаус и многие другие не избегли этой участи664. В книге «Они чуть было не убили Гитлера» Шлабрендорфф рассказывает о выпавших на его долю страданиях. В какой-то момент у Шлабрендорффа мелькнула надежда на освобождение, и Бонхёффер просил его наведаться к его отцу и попросить его добиваться аудиенции у Гиммлера. Однако Шлабрендорффа так и не выпустили, хотя он был тяжело болен.
Во время очередной бомбардировки с ним случился удар, от которого Шлабрендорфф лишился зрения и был частично парализован. Тем не менее нацисты не сочли это причиной для того, чтобы мягче обращаться с одним из вождей заговора, из которого они надеялись выбить наиболее ценную информацию. Мучили его так, что Шлабрендорфф упросил свою жену Кристину передать ему при очередном визите бациллы дифтерии: заразившись, он бы смог избежать очередных допросов. Бонхёффер писал Марии:
Штифтер называл боль святым ангелом, который показывает людям скрытые сокровища: благодаря этому ангелу люди достигают большего величия, чем через все радости мира. Наверное, это так, и я все время себе это твержу, ощущая боль разлуки, подчас даже физически, убеждаю себя, что она должна существовать и мы не должны пытаться ее заговорить. Но с ней приходится каждый раз справляться, а значит, есть ангел более святой, чем ангел боли, и это – ангел радости в Боге665.
Но на том переписка и оборвалась. Мария много раз приходила в тюрьму, добиваясь права увидеть жениха, но каждый раз ей отвечали отказом. Правда, условия содержания, хотя и скверные, оказались все же лучше, чем можно было ожидать: даже эсэсовцы понимали, что война скоро закончится, и закончится не в пользу Германии, так что они уже стали нащупывать возможные условия мира и своих узников рассматривали как товар в будущих переговорах. Они даже разрешили Бонхёфферу поздравить невесту с Рождеством.
19 декабря 1944.
Моя дорогая Мария,
Я так счастлив, что могу написать тебе письмо к Рождеству и через твое посредство передать свою любовь родителям, братьям и сестрам, поблагодарить вас всех. На этот раз у нас дома будет очень тихо, но я не раз замечал, что в тиши и одиночестве прочнее ощущаю связь со всеми вами. Как будто бы в одиночестве развиваются такие органы чувств, о каких мы и не вспоминаем в повседневной жизни. Вот почему я ни на минуту не чувствую себя одиноким или покинутым. Ты, мои родители, все вы, в том числе друзья и ученики, которые сейчас находятся на фронте, остаются постоянными моими собеседниками, ваши молитвы и добрые пожелания, тексты из Библии, давно забытые разговоры, музыка, книги – все, как никогда прежде, наполняется жизнью и реальностью. Я живу в великом незримом царстве, в реальности которого я нисколько не сомневаюсь. Старая детская песенка призывает ангелов – «двух укрыть меня, двух разбудить меня» – а ныне мы, взрослые, как дети денно и нощно нуждаемся в охране незримых благих сил. Так что не думай, будто я здесь несчастен. Да и что такое счастье или несчастье? Они мало зависят от обстоятельств и гораздо больше – от того, что происходит внутри человека. Я каждый день благодарю за то, что у меня есть ты – ты и все вы – и оттого я счастлив и бодр.
Внешне эта тюрьма почти ничем не отличается от Тегеля. Та же повседневная рутина, обед существенно лучше, завтрак и ужин скуднее. Спасибо тебе за все вещи, которые ты мне передала. Со мной обращаются хорошо, соблюдают правила. Отапливается камера как следует. Не хватает только движения, но я делаю зарядку и хожу по камере при открытом окне… Хорошо, что не запрещают курить! Спасибо, что думаешь обо мне и столько для меня делаешь. Для меня важнее всего знать это.
Мы ждем уже без малого два года, возлюбленная Мария. Не отчаивайся! Хорошо, что ты живешь теперь у моих родителей. Передавай мою нежнейшую любовь маме и всей семье. Вот еще несколько строк, которые сложились у меня за последние ночи. Это мое рождественское приветствие тебе, родителям, братьям и сестрам… С величайшей любовью и благодарностью обнимаю тебя.
Твой Дитрих666.
Стихи, которые Бонхёффер вложил в письмо, прославились на всю Германию и вошли в школьные хрестоматии. Их поют в церквах как гимн.
Силы добра
Со всех сторон стоят благие силы
Я ими окружен и охранен,
И так смогу быть с вами в Рождество
И вместе с вами встретить Новый год.
Еще тревожит прошлое сердца,
И злое бремя плечи тяготит,
О Господи, запуганной душе
Дай исцеленье, что готовишь Ты.
А если в руки дашь тяжелый кубок,
Страданьем горьким полный до краев,
Без дрожи благодарно примем всё
Из доброй и возлюбленной руки.
Пусть нынче свечи теплые горят,
Которые ты в нашей тьме зажег,
И если можно, вновь сведи нас вместе.
Твой светит свет во тьме, мы помним.
Пусть ширится над нами тишина,
И мы услышим ясный чистый звон
Незримого объемлющего мира —