В камере номер 5, одной из больших, сидел генерал фон Фалькенхаузен. Его Бест характеризует как «одного из прекраснейших людей, каких я когда-либо видел»677. В Первую мировую Фалькенхаузен был награжден орденом Pour le Mérite [87] . Шушниг запомнил, что и в лагере он облачался в полный генеральский мундир «на яркой красной подкладке», орден висел у него на шее. Рядом с ним поместили британского летчика Хью Фэлконера, за ним Кокорина, а Мюллер и Герэ получили камеру номер восемь на двоих.
Последние двое заключенных этой маленькой тюрьмы были непохожи на прочих. Одна из них была женщина, которую мы знаем только под именем Хайдль. Иза Вермерен описывает ее так: «Непонятного происхождения и крайне несимпатичная девица, чье настоящее имя, национальность, язык никому не были известны. Ее считали шпионкой, сомневались только, шпионила ли она исключительно на гестапо или ей хватило ума послужить своей благородной профессией обеим сторонам».
По словам Беста, это была «приземистая, светловолосая, крепко сбитая девица двадцати с небольшим лет, которая, если бы не малый рост, могла бы позировать в качестве модели Молодой Германии», однако для других узников она стала «головной болью». Пожив в борделе в Заксенхаузене, она «нахваталась манер и словечек его обитательниц»678. Кокорина она привлекала, остальных узников – ни в малейшей степени.
Но самым странными спутниками двух последних месяцев жизни Бонхёффера оказались доктор Вальдемар Ховен и доктор Зигмунд Рашер, оба – из самых зловещих персонажей Третьего рейха. К тому моменту, когда Бонхёффера перевели в Бухенвальд, Ховен находился там на положении заключенного, но три недели спустя его освободили, так как врачей не хватало. На посту главного врача Бухенвальда Ховен распоряжался убийствами множества узников, как больных, так и здоровых. Он также имел счастье состоять в любовниках чудовищной садистки Ильзе Кох, жены коменданта лагеря. Один из свидетелей на Нюрнбергском процессе, бывший узник Бухенвальда, работавший под командой Ховена, показал:
Однажды доктор Ховен подошел к окну патологоанатомического кабинета и указал на незнакомого мне арестанта, который спешил на перекличку. Доктор Ховен сказал мне: «Чтоб к завтрашнему вечеру его череп был у меня на письменном столе». Врач записал номер, заключенному велели явиться в медицинский отдел. В тот же день его труп оказался в патологоанатомическом отделении. Вскрытие показало, что узник погиб от инъекции. Его череп извлекли и обработали, как было велено, и передали доктору Ховену679.
28 февраля место Ховена в узилище занял тридцатишестилетний Рашер. Бест видел его в уборной как-то утром: «маленький человечишка с рыжими усами», на его взгляд, «странный, едва ли не самый странный человек, какой попадался мне в жизни». Рашер признался Бесту, что он «разработал конструкцию газовых камер и наблюдал за их строительством, а узников использовал в качестве подопытных животных в медицинских экспериментах»680. Очевидно, никакого греха он в этом не видел, действовал по обстоятельствам. По его словам,
Гиммлер, человек удивительно мягкосердечный, заботился о том, чтобы заключенных уничтожали самым гуманным из возможных способов, а потому газовые камеры ценой немалых усилий камуфлировали так, чтобы скрыть их назначение, и регулировали подачу смертоносного газа с таким расчетом, чтобы люди засыпали, не осознавая, что проснуться им не суждено. Рашер сожалел лишь о том, что так и не удалось разрешить проблему разной сопротивляемости человеческого организма воздействию ядовитого газа – всегда находились жертвы, державшиеся достаточно долго, чтобы осознать, куда они попали и с что с ними происходит. К тому же из-за большого количества «обрабатываемых» камеры все время переполнялись, а это не позволяло рассчитать дозу для быстрого и одновременно гуманного умерщвления681.
За что Рашер угодил в немилость, никто толком не знал. Он подчинялся напрямую Гиммлеру, служил главным «медицинским офицером» в Дахау. Своей зловещей славой он обязан главным образом экспериментам на людях. Они начались с желания разобраться в том, что происходит с авиаторами на больших высотах. Рашер письменно изложил Гиммлеру свое заманчивое предложение:
Уважаемый Reichsführer!
Благодарю вас за сердечные поздравления и цветы по случаю рождения моего второго сына. Снова крепкий мальчик, хотя и появился на свет за три недели до срока. Я позволю себе смелость послать вам при оказии фотографию обоих детей.
В данный момент я приписан к Luftgaukommando VII в Мюнхене, где прохожу медицинский курс. В этом курсе существенное место отводится исследованиям полетов на значительной высоте (это связано с тем, что английские истребители обладают несколько большим потолком), и вызывает сожаление тот факт, что до сих пор мы не имели возможности проводить эксперименты на человеческом материале, так как подобные испытания весьма опасны и для них не находится добровольцев. Вот почему я задаю серьезный вопрос: не могли бы вы предоставить нам для этих экспериментов двух-трех профессиональных преступников? Эксперименты, участники которых, естественно, могут погибнуть, будут проводиться под моим надзором. Они играют ключевую роль в подготовке полетов на большой высоте и не могут проводиться, как это пытались сделать, на обезьянах, поскольку им требуются совершенно иные условия. Я имел сугубо конфиденциальную беседу с представителем главного врача Военно-воздушного флота, который проводит эти опыты. Он разделяет мнение, что вопрос удастся разрешить лишь с помощью опыта на людях (в качестве материала можно также использовать слабоумных).
Искренне надеюсь, глубокоуважаемый Рейхсфюрер, что несмотря на огромное бремя ваших обязанностей ваше здоровье все так же хорошо.
С сердечным приветом и Heil Hitler
Ваш преданный Зигмунд Рашер682.
Разрешение на эксперименты было выдано «с радостью». Один австрийский заключенный описывал подобный эксперимент.
Я лично наблюдал через специальное окошко декомпрессионной камеры, как из помещения, где находился узник, откачивался воздух, покуда его легкие не лопались… Люди сходили с ума, они рвали на себе волосы, как будто это помогало снизить давление, рвали ногтями себе лицо, обезумев, всячески себя увечили. Они колотили в стену головой и кулаками и вопили, пытаясь снять невыносимое давление на барабанные перепонки683.
Обычно эксперимент заканчивался смертью подопытного. В ходе «эксперимента» этим чудовищным пыткам подверглось около двухсот человек; примерно сто умерли сразу, остальных вскоре убили, вероятно, чтобы не оставлять свидетелей. Рашер удостоился высочайшей похвалы за полученную в ходе этих испытаний информацию и вскоре набрел на свежую идею. Как насчет воздействия низких температур на летчиков? Материалы Нюрнбергского процесса освещают ход этого «эксперимента».
Заключенного раздевали донага и выносили на носилках из барака под вечер. Его накрывали простыней и каждый час поливали холодной водой. В таком положении он оставался до утра. Ему регулярно измеряли температуру. В дальнейшем доктор Рашер счел неправильным накрывать испытуемого простыней и поливать его водой… На будущее было решено обходиться без простыни. Рашер надеялся сделать своим полигоном Освенцим вместо Дахау, потому что там холоднее и потому что «большие размеры территории позволяли избежать волнения в лагере» (люди кричали, замерзая до смерти)684.
Но Рашеру пришлось довольствоваться Дахау. Он отчитывался Гиммлеру: «Слава богу, у нас в Дахау опять наступили холода. Некоторые люди оставались на улице по 14 часов при температуре 21° (по Фаренгейту), их собственная температура достигала 77 градусов и появлялись локальные обморожения»685.
Еще один интересный метод: поместить человека в резервуар с ледяной водой. На Нюрнбергском процессе один из узников Дахау, служивший при Рашере денщиком, показал, что у замерзавших до смерти людей регулярно снимали показания пульса, измеряли температуру и считали частоту дыхания. Поначалу Рашер не допускал использования анестезии, но «испытуемые производили такой шум, что оказалось невозможным» обходиться без обезболивающего686.
Некоторые врачи из Luftwaffe возражали против экспериментов по религиозным соображениям. Гиммлера их сопротивление привело в ярость, и он решил обойти эту оппозицию, передав Рашера в ведение SS, – эти ребята насчет христианства не заморачивались. Сохранилось его письмо фельдмаршалу люфтваффе Эрхарду Мильху [88] .
Дорогой товарищ Мильх!
Вы помните, что через посредство генерала Вольфа я рекомендовал вашему вниманию работу фюрера SS доктора Рашера, врача Luftwaffe , ныне числящегося в отпуску. Эти исследования, изучающие состояние человеческого организма на большой высоте, а также явления, вызванные продолжительным охлаждением человеческого тела в результате пребывания в холодной воде, и тому подобные проблемы, представляют чрезвычайный интерес для военно-воздушных сил и могут быть осуществлены нами с особой эффективностью, поскольку я лично взял на себя обязанность предоставить для этих опытов асоциальных индивидуумов и преступников, которые заслужили смерть в концентрационном лагере [89] .
К сожалению, вы не располагали временем в тот момент, когда доктор Рашер хотел отчитаться об этих экспериментах перед Министерством авиации. Я возлагал большие надежды на этот доклад, потому что таким образом удалось бы устранить препятствия для интересующих меня опытов доктора Рашера – препятствия, главным образом основанные на религиозных соображениях.
Трудности пока что остаются прежние. «Христианские медицинские круги» заняли позицию, согласно которой юному германскому авиатору предоставляется рисковать собственной жизнью, но жизнь преступника, не пригодного даже для военной службы, священна, и ни в коем случае нельзя замарать себе руки его кровью…