Утром камеры отворились, новичков выпустили в туалет, и тут они увидели поразительное зрелище: коридор был забит стариками, женщинами и детьми, родственниками тех, кого арестовали и по большей части казнили в связи с заговором Штауффенберга [92] . Собственно, и члены семьи самого Штауффенберга находились тут. И семидесятитрехлетний промышленник Фриц Тиссен с женой – в свое время Тиссен способствовал приходу Гитлера к власти, финансировал его, но пришел в ужас от монстра, которого он вскормил. События Kristallnacht побудили его в 1938 году выйти в отставку. В начале войны он направил Герингу телеграмму с решительным протестом и вместе с женой эмигрировал в Швейцарию. В 1940 году он поехал с женой в Канны и там попал в руки нацистов, последующие годы провел в лагерях Заксенхаузен и Дахау. Здесь же находилась жена генерала Гальдера и дочь казненного генерала Ульриха фон Хасселя – у нее отобрали обоих сыновей, четырехлетнего и двухлетнего, и мать, по словам Беста, «сходила с ума при мысли, что не сумеет вновь разыскать их»704. Попала в регенсбургскую тюрьму и певица, киноактриса Иза Вермерен, чей брат Эрик Вермерен принадлежал к Сопротивлению. Фалькенхаузен и Петерсдорф, а также Бонхёффер были знакомы тут чуть ли не со всеми, они принялись знакомить Беста с дамами и господами, и англичанину показалось, что он попал на прием, а не в очередь к тюремным «удобствам».
Все немецкие аристократы состояли в родстве и свойстве друг с другом; Вермерены приходились кузенами Францу фон Папену, который был зван на свадьбу Дитриха и Марии. Фактически в тот день тюрьмой управляли заключенные. Они хотели общаться и отказывались расходиться по камерам. Надзиратели с трудом уговорили их вернуться на завтрак, но и в камере Бонхёффер большую часть времени проводил у маленького окошка в двери, беседуя через него со вдовой Карла Герделера. Он постарался как можно подробнее рассказать ей о последних днях ее мужа – Герделера казнили 2 февраля.
Вскоре прозвучала воздушная тревога, всех вновь выпустили из камер и повели в подвал. «Вновь началось веселье», – как выражается Бест – все свободно общались, обменивались новостями, пытались разобраться в своей судьбе и судьбе близких. К тюрьме примыкала грузовая станция, которую уже разбомбили в пух и прах, так что новым бомбам разрушать было нечего. Сигнал отбоя прозвучал довольно скоро, узники поднялись на третий этаж и вновь воспротивились попыткам стражей развести их по камерам – на этот раз с полным успехом.
Около пяти часов вечера явился один из тех эсэсовцев, которые доставили фургон в Регенсбург из Бухенвальда, и заявил, что пора ехать дальше. Четырнадцать бухенвальдцев собрали вещи, попрощались с соседями и спустились к фургону. В замечательном настроении они ехали на юго-восток от города вдоль Дуная, но в нескольких километрах от Регенсбурга фургон вдруг дернулся и замер на месте. Охранники проконсультировались с Хью Фэлконером, пилотом и инженером. Выяснилось, что рулевое управление сломано и починить его невозможно. Они успели отъехать на несколько километров от Регенсбурга по пустынной дороге, и впереди никакого жилья тоже не было. Пустынная, пугающая дорога, обок ее прежде тянулись железнодорожные рельсы, но теперь их линии превратились в сплошную цепочку воронок от снарядов. Там и сям валялись обугленные скелеты автомобилей, попавших под огонь союзников. Навстречу проезжал велосипедист, его остановили и попросили сообщить об аварии полиции Регенсбурга и попросить прислать за ними другой фургон. Велосипедист обещал передать поручение и поехал прочь. Все сидели на дороге и ждали, никаких припасов у них при себе не было. Темнело, становилось холодно, а за ними так никто и не приехал. Бест пишет, что охранники были напуганы и несчастны, вели себя не как надзиратели, а как «товарищи по несчастью». Усилился дождь, наступила глухая ночь. Никто так и не приехал.
Дождались рассвета, и эсэсовцы открыли двери фургона, выпуская узников размять ноги. Все еще ни одной машины. Наконец, показался мотоцикл. На этот раз эсэсовцы рисковать не стали, – остановив мотоциклиста, один из них взгромоздился позади него в седло и поехал в Регенсбург. Наступило утро 6 апреля, первой пятницы после Пасхи.
Вернувшись, охранник доложил, что велосипедист не подвел и сообщил в полицию об их приключении, и за ними даже выслали машину, но водитель этой машины почему-то, не доехав двухсот метров до фургона, возвратился обратно в Регенсбург и доложил, что никого не нашел.
Подмога прибыла только в 11 часов утра в виде большого автобуса с зеркальными окнами, удобными мягкими креслами. Банда оборванцев собрала вещички и погрузилась на борт. Им пришлось распрощаться с тремя охранниками, сопровождавшими их от Бухенвальда – те остались при груде крашенного зеленой краской железа, без особых надежд стронуть ее с места. Роскошный автобус сопровождал десяток вооруженных автоматами членов SD [93] .
Новый автобус помчался вдоль южного берега Дуная с куда большей скоростью, чем старый зеленый фургон. Через час они уже были в Штраубинге. Пленные пока что не поняли, куда их везут. Очевидно, требовалось переправиться на другой берег, но союзники успели разбомбить мост. Они направились к другому мосту, но тот тоже был уничтожен, затем к третьему и четвертому. Наконец, им удалось пересечь реку по понтонному мосту, и автобус устремился дальше по сельским пейзажам Баварии.
Везли их в Шёнберг, но этого Бонхёффер и его товарищи не знали. Они вообще ничего не знали – ехали голодные, измученные, разве что в лучших условиях, чем до тех пор. Не знали даже, ждет ли их смерть или освобождение. Словно в путаном сне автобус проносился ярким апрельским днем сквозь баварские леса.
Потом в деревушке их остановили местные девушки, попросили подвезти. Поднялись в автобус и уставились на пассажиров, пытаясь угадать, кто же они такие – десять молодых солдат с автоматами и дюжина людей разного возраста, аристократической наружности, но изрядно потрепанных. Соблюдая секретность, охранники сообщили попутчицам, что они – съемочная группа, едут снимать пропагандистский фильм. К тому моменту мало кто уже мог отличить истину от лжи. Больше волновал вопрос, дадут ли им ночью поспать или они так и будут ехать? Теперь они двигались на восток, проехали мимо монастыря Меттин. Уже больше суток их не кормили. Бест первым сообразил, что к чему:
Там водилась домашняя птица, куры то и дело переходили дорогу, наш водитель с трудом избегал наезда, а мы уже молились, чтобы несчастный случай все же произошел – полакомиться бы жареной курятиной. Я предложил охранникам остановиться на ферме и попросить хотя бы яиц. Они одобрили эту идею и разжились полной фуражкой яиц, однако нам ничего из этой добычи не уделили – осталось затянуть пояса и надеяться, что где-то впереди нас ждет обед705.
В середине дня они добрались до небольшой деревушки Шёнберг и остановились перед белым квадратным зданием из четырех этажей – местной школой. Они прибыли к месту назначения. В мирное время население Шёнберга составляло всего 700 человек, но за последние месяцы к нему прибавились беженцы с западной окраины, и теперь их насчитывалось уже 1300 человек, так что еды не хватало, а прибывали еще и политические заключенные. Группа аристократов, с которой наши узники попрощались в Регенсбурге, встречала их здесь. Всего заключенных оказалось около 150 человек.
Вновь прибывших отвели в школу и заперли в большом помещении на первом этаже. Оно было превращено в общую камеру. Раньше это помещение служило больничной палатой для девочек, в нем стояли ряды кроватей. Одеяла ярких оттенков, сохранились мягкие перины – все чрезвычайно мило. По словам Беста, «вопреки усталости и голоду, мы пришли в отменное расположение духа, а возбужденный смех чуть было не перерос в истерику»706.
По трем сторонам комнаты располагались большие окна, все узники могли насладиться красотой зеленеющей долины. Каждый выбрал себе койку по вкусу, Геберляйны отвели Хайдль к себе в дальний конец помещения, подальше от мужчин. Бонхёффер лег рядом с Кокориным. Охвативший всех дух веселого озорства побудил узников надписать над кроватями свои имена «с забавными комментариями Рашера»707. Дитрих пристроился на солнышке у окна, он молился и размышлял, поговорил с Пюндером, пообщался с Кокориным. На всякий случай они обменялись адресами. У Бонхёффера еще оставались при себе книги: томик Гёте, Библия и «Жизнеописания» Плутарха.
Обустроившись, пленные вспомнили, как давно их не кормили, и принялись колотить в дверь, вызывая охрану. «Накормите нас!» – потребовали они, и охранник, смущенно почесав затылок, отправился за лейтенантом Бадером. Бадера Бест именует «закоренелым убийцей» – «он состоял в основной гестаповской команде палачей и путешествовал из лагеря в лагерь, словно специалист по дератизации, только убивал он не крыс, а людей». Сам факт его присутствия в Шёнберге внушал опасения, однако с пленными он пообщался довольно радушно. Впрочем, пищи в деревне как не было, так и не появилось. 1300 беженцев успели пожрать все не хуже саранчи, не оставив и зеленого листочка. В Пассау еще оставались припасы, но до Пассау – сорок километров, а бензина на такую дорогу нет. Телефоны не работали. Попросту ничего нельзя было сделать.
Но не зря же Маргот Геберляйн славилась умением сделать что-то из ничего. Она попросилась в туалет и по пути встретила экономку, славную пожилую женщину. Полчаса спустя эта добрая душа принесла заключенным картошку и несколько кастрюлек горячего кофе. Узники с благодарностью съели все до крошки и все равно остались голодными708. Делать было нечего, оставалось только пораньше лечь спать. После жестких деревянных коек Бухенвальда поспать на перине казалось большей роскошью, чем даже поужинать. Вечер увенчался очередным смехотворным происшествием: рухнула ширма, отделявшая двух женщин от противоположного пола. Бест пишет:
Хайдль с присущей ей неуклюжестью опрокинула ширму как раз в тот момент, когда одеяния миссис Геберляйн были сведены к минимуму, а на самой Хайдль не оставалось практически ничего… Но нам все же удалось устроиться на ночь, выключили свет, и со всех сторон послышались сердечные пожелания доброй ночи. Постель моя была так мягка, что я как будто парил в воздухе и вскоре заснул – впервые за неделю по-настоящему крепко заснул709.