это в контексте той смертельно опасной миссии, которой он и прославился: внутри сопротивления растущей силе нацизма».
–Кейлеб Маскелл, сопредседатель Центра Джонатана Эдвардса, университет Йель (2004–2007), отделение религиоведения,университет Принстон
«Есть не много книг, которые я вспоминаю спустя годы после прочтения, осознавая, как сильно они повлияли на меня. Эта книга, несомненно, станет одной из них. Вы не будете разочарованы, рекомендую вам эту книгу от всего сердца».
–WhileWeSojourn.Com
Предисловие
Я очень рад, что мой друг Эрик Метаксас написал этот труд о Дитрихе Бонхёффере. Англоязычному читателю давно следовало больше узнать о жизни и трудах этого человека. Когда я в университете пришел к христианству, одной из первых книг стала для меня «Цена ученичества» Бонхёффера, а сразу вслед за ней – «Жизнь в общине». «Жизнь в общине» – одна из лучших монографий, которую мне когда-либо доводилось читать о сути христианской общины, однако важнее для меня стала первая книга, направившая меня на путь длиной в жизнь к постижению христианской благодати.
Наследие Бонхёффера невозможно справедливо оценить, не зная о чудовищной капитуляции немецкой Церкви перед Гитлером. Как могли «преемники Лютера», величайшего проповедника Евангелия, дойти до такого позора? Причина как раз в том, что была утрачена истинная Весть, которую Бонхёффер называл «благодатью дорогой ценой». С одной стороны, Церковь погрязла в формализме. Люди приходили в воскресенье в храм и слышали, что Бог всех любит и все прощает, что вы ни творили бы – «дешевая благодать», говоря словами Бонхёффера. А с другой стороны – легализм, спасение через закон и добрые дела. Легализм предполагает, что Бог любит человека постольку, поскольку тот подтянулся и старается жить хорошей, дисциплинированной жизнью.
Эти две тенденции способствовали приходу Гитлера к власти. Формалистов, вероятно, кое-что беспокоило в Германии 30-х годов, но они не видели надобности жертвовать собственной безопасностью и противиться наступлению нацизма, а легалисты выработали фарисейское отношение к другим народам и расам, вполне совпадавшее с позицией Гитлера. Германия утратила то золотое евангельское равновесие, которое столь упорно отстаивал Лютер: «Мы спасаемся единой верой, но не верой, которая осталась одна» – то есть мы спасены не своими делами, но благодатью, но если мы по-настоящему постигнем Евангелие и уверуем в него, оно изменит наши дела и всю нашу жизнь.
Ко времени восхождения Гитлера значительная часть немецкой Церкви воспринимала благодать как абстрактное понятие: «Бог прощает всех, такая у него работа». Но мы должны знать, что истинная благодать достается нам ценой великой жертвы, и если Господь пожелал пойти на крест и принять такое страдание, чтобы спасти нас, то и мы должны самоотверженно служить другим. Каждый, кто поистине поймет, каким путем приходит к нам благодать, начнет жить по-другому. Это – Благая Весть, спасение не законом и не дешевой благодатью, но благодатью, которая стоит дороже всего. Такая благодать меняет человека изнутри – ни закон, ни дешевая благодать этого не сделают.
Ну уж сегодня-то мы не допустим подобного промаха, верно? Ан нет, допустим. Наши церкви все еще полны законничества и морализма, а обратная реакция многих прихожан – повышенный интерес к любви и приятию Бога. О смерти на кресте во удовлетворение Божьего гнева и справедливости они предпочитают не вспоминать, а порой даже возмущаются этим «божественным насилием над собственным ребенком». Если не остеречься, этот путь ведет к дешевой благодати, к учению о недорогой ценой купленной любви не слишком святого Бога, который не судит нас, а любит и принимает такими, как мы есть. Такая вера ничего не изменит. А значит, мы все еще должны прислушиваться к голосу Бонхёффера и других, кто глубже нас заглядывал в суть Евангелия.
Тимоти Келлер,автор книги The Reason for God [1]
Пролог 27 июля 1945 года, Лондон
Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены; уничтожаемы, но не погибаем. Всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисуса открылась в теле нашем. Ибо мы живые непрестанно предаемся на смерть ради Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей, так что смерть действует в нас, а жизнь в вас.
(2 Кор 4:8–12).
В Европу наконец-то вернулся мир. Лик ее, исказившийся и сделавшийся ужасным в пору войны, вновь обрел спокойствие и благородство. Чтобы осмыслить эти события, понадобятся долгие годы. Европа словно бы подверглась мучительному изгнанию бесов, и эта процедура отняла у нее все силы, но все же, вопя и противясь, последний демон уже отлетал от нее. Тиран покончил с собой в сумрачном бункере под своей разбомбленной столицей, и союзники праздновали победу. Как по сигналу наступило лето, первое мирное лето за шесть тяжких годов. Но отделаться от недавнего прошлого как от страшного сна не удавалось: то и дело что-то заново напоминало о пережитом кошмаре, и эти напоминания сами по себе были столь же ужасны, как прежние события, а порой и еще хуже. В начале лета распространились леденящие душу известия о лагерях смерти и о тех бесчеловечных делах, которые нацисты творили на только что покоренных, обращенных в ад окраинах своей недолговечной империи.
Слухи о подобных злодействах курсировали и в пору войны, однако теперь факты были подтверждены фотографиями, кинохроникой и свидетельством солдат, участвовавших на исходе апреля в освобождении концлагерей. Масштаб этих ужасов прежде не был известен и не поддавался воображению, для измученной войной британской публики это оказалось уж слишком. Люди утверждались в своей ненависти к Германии, каждая омерзительная деталь лишь усугубляла отвращение ко всем немцам. Бездонность греха ошеломляла.
В начале войны еще умели отличать нацистов от немцев и понимали, что не все немцы – наци. Но чем дальше заходило противостояние двух народов, чем больше приходилось Англии хоронить отцов, братьев и сыновей, тем труднее становилось проводить эту грань, и со временем она окончательно стерлась. Стремясь разжечь патриотическое рвение британцев, премьер-министр Уинстон Черчилль соединил понятия «немец» и «нацист» в едином образе ненавистного врага – так ему казалось вернее во имя скорейшей победы и прекращения душераздирающего ужаса.
Когда немцы, мечтавшие о поражении Гитлера и нацистов, обратились к британскому правительству с надеждой на сотрудничество ради уничтожения общего врага, когда они попытались подать миру знак, что в самом рейхе остаются заложниками множество немцев, разделяющих ненависть Европы к нацизму, этот призыв наткнулся на глухую стену. Никого эти переговоры не заинтересовали – было слишком поздно. Все немцы были замараны соучастием в злодействе, а теперь кому-то показалось сподручнее заключить сепаратный мир? Нет уж. Во имя большей эффективности отпора Черчилль пропагандировал идею: такого понятия, как «хороший немец», попросту не существует. Если позволено перефразировать, «хороший немец – мертвый немец». Деление на черное и белое лишь усугубляло и без того чудовищную ожесточенность противостояния.
Но вот война закончилась, и в то время как полностью, до конца, обнажались неописуемые злодейства Третьего рейха, стала проступать напоказ миру и другая сторона событий. Процесс возвращения к миру и нормальным отношениям требовал в том числе и выхода за пределы черно-белой палитры войны. Нужно было заново учиться различать краски и тени, нюансы и оттенки.
И в тот день, 27 июля 1945 года, в лондонской церкви Святой Троицы чуть в стороне от Бромптон-роуд совершалась служба, смысл которой был понятен не всем, а кое-кому, особенно тем, кто потерял на войне близких, она могла показаться неуместной и даже отвратительной. В тот день на британской земле совершалась – и передавалась по Би-би-си – заупокойная служба по немцу, погибшему три месяца назад. Весть о его смерти так медленно просачивалась сквозь туман и неразбериху войны, что друзья и родные окончательно в ней уверились лишь недавно, а некоторые все еще надеялись.
В лондонской церкви собрались немногие, кто успел удостовериться в его смерти: тридцатидевятилетняя сестра-близнец покойного, ее муж – наполовину еврей – и две дочери. Они успели покинуть Германию накануне войны, перебравшись под покровом ночи через границу со Швейцарией. В этом побеге человек, которого здесь отпевали, сыграл ключевую роль, и то было одно из самых незначительных его прегрешений против национал-социалистического строя. Он же помог родным обустроиться в Лондоне.
У покойного было много влиятельных друзей, в том числе епископ Чичестерский Джордж Белл. Епископ и вел эту службу, ибо он много лет знал и любил этого человека. Белл познакомился с ним задолго до войны, когда оба они участвовали в экуменическом движении, пытались предостеречь Европу от опасностей нацизма, затем спасали евреев и, наконец, пытались осведомить британское правительство о сопротивлении нацизму внутри Германии. Перед казнью – он был повешен в концлагере Флоссенбург – тот человек просил передать несколько слов Джорджу Беллу. Это произошло в воскресенье; он в последний раз совершил службу, прочел проповедь, а затем поговорил с британским офицером, товарищем по заключению, и попросил его связаться с епископом. Офицер вскоре был освобожден и доставил на родину последние слова этого человека и весть о его казни.
По ту сторону Ла-Манша, отделенные от Лондона и Францией, и большой частью Германии, в Берлине, в трехэтажном доме номер 43 по Мариенбургераллее (район Шарлоттенбург), заупокойную службу слушала по радио немолодая супружеская чета. В свое время у них родилось восемь детей, четверо мальчиков и столько же девочек. Второй по старшинству сын погиб на Первой мировой, и его тогда еще молодая мать на год впала в депрессию. Прошло двадцать семь лет, и вторая война забрала еще двоих ее сыновей. Отец был знаменитейшим в Германии психиатром. Оба, и мать, и отец, с самого начала противостояли Гитлеру и гордились сыновьями и зятьями, участвовавшими в заговоре против него. И оба они прекрасно понимали, какая опасность грозит их детям. Но под конец вести об их сыновьях задерживались, не достигая Берлина. Всего месяц назад они узнали, наконец, о гибели третьего по старшинству сына – Клауса, а о младшем, Дитрихе, так ничего и не было слышно. Кто-то якобы видел его – живым. Потом сосед предупредил, что на следующий день из Лондона будут передавать по радио заупокойную службу.