После защиты диссертации Дитрих Бонхёффер мог получить должность преподавателя в университете, пока же «Действие и бытие» дописывалось, оформлялось и ожидало официального утверждения, ему приходилось довольствоваться менее престижной работой. В апреле 1929 года, в начале летнего семестра, он сделался «добровольным помощником лектора» на богословском семинаре университета, то есть должен был выполнять обязанности, которые профессор полагал ниже своего достоинства – «выдавать и принимать ключи, отвечать за библиотеку семинара и давать рекомендации по приобретению новых книг»135.
Летом того же года Бонхёффера пригласили на последний семинар Адольфа Гарнака – тому уже исполнилось 87 лет. Бонхёффер разворачивался уже в ином, чем Гарнак, направлении в богословии, однако сознавал, что многим обязан этому наставнику, и когда его попросили выступить на церемонии прощания с профессором, он благородно сказал: «Вы были нашим учителем на протяжении многих лет, но это уже в прошлом, зато право называться вашими учениками останется у нас навсегда»136.
Яркую краску в тот берлинский год вносила дружба с талантливым и остроумным студентом-богословом Францем Хильдебрандтом. Они познакомились 16 декабря 1927 года в кулуарах семинара Рейнгольда Зееберга – как раз накануне публичной защиты первой диссертации Бонхёффера. Согласно воспоминаниям Хильдебрандта, «через пять минут мы ожесточенно спорили и с того дня не переставали спорить, покуда эмиграция и война не разлучили нас». Спорили они постоянно; по словам Хильдебрандта, «невозможно было состоять в друзьях Дитриха и не спорить с ним».
Стоило Бонхёфферу возвратиться из Барселоны, и дружеский спор возобновился. Хильдебрандт стал лучшим другом Дитриха, первым его близким другом за пределами семейного круга, а спустя несколько лет он будет его ближайшим союзником во внутрицерковной борьбе. Хильдебрандт был на три года моложе и рос, как и Дитрих, в Грюневальде. Отец его был известным историком, а мать была еврейка. По матери Франц Хильдебрандт считался евреем, и это подводит нас к вопросу о тернистой истории евреев в Германии.
Лютер и евреи
Многие немецкие евреи, в том числе Герхард, муж Сабины, и тот же Франц Хильдебрандт, не только культурно ассимилировались с немцами, но и были крещены, относились к Церкви Христовой. Более того, многие из них, как Франц Хильдебрандт, были глубоко верующими людьми, выбирали для себя путь христианского служения, видели в этом свою жизненную миссию. Но пройдет немного лет, и нацисты, изгоняя евреев из общественной жизни Германии, постараются вытеснить их также из немецкой Церкви. Не важно, что эти «неарийцы» обратились в христианскую веру, – нацисты подходили к любому вопросу исключительно с точки зрения расы и крови, их интересовал лишь состав генов, а самые глубокие и искренние убеждения человека ни во что не ставились.
Для понимания отношений между немцами, евреями и христианами нужно вернуться во времена Мартина Лютера, человека, успешно соединявшего в себе идеи христианства и «немецкости». Ему приписывалось безоговорочное право определять, кто таков есть немецкий христианин, и его авторитетом нацисты умело воспользовались, чтобы обмануть многих немцев. В еврейском вопросе мнения Лютера далеко не однозначны, а вернее – противоречивы и провокационны.
Под старость, когда от прежнего бунтаря осталась лишь тень, он высказал и написал о евреях такие слова, которые, будучи вырваны из контекста, позволяют подать основателя немецкого протестантизма как заклятого антисемита. Эти последние работы и цитировали неустанно нацисты, выдавая их за полное и окончательное суждение Лютера по данному вопросу, что представляет собой грубую ложь, ибо в более ранние годы он говорил совершенно иное.
В начале своей деятельности Лютер относился к евреям с удивительной по тем временам терпимостью. Его возмущало отношение христиан к евреям, и в 1519 году он во всеуслышание задал вопрос, с какой стати евреям соглашаться на обращение в христианство, если «мы обращаемся с ними столь жестоко и враждебно и своим поведением напоминаем скорее диких животных, чем христиан?» Четыре года спустя в трактате «О том, что Иисус Христос родился евреем» он писал:
Будь я евреем, при виде глупцов и негодяев, которые правят и проповедуют христианскую веру, я бы предпочел стать боровом, нежели христианином. Они обращаются с евреями, как с псами, а не как с человеческими существами, они только и умеют, что насмехаться над ними и отбирать их собственность.
Со всей очевидностью Лютер полагал, что евреи могут обратиться в христианство, и желал, чтобы это произошло, то есть в отличие от нацистов, отнюдь не считал еврейство и христианство чем-то взаимоисключающим – напротив, вслед за апостолом Павлом Лютер верил, что евреи должны получить наследие, уготованное в первую очередь им, а затем уж язычникам. Павел напоминал о том, что Иисус пришел «сперва для евреев».
Но первоначальное благое настроение и оптимизм Лютера, увы, сохранились ненадолго. Большую часть жизни он страдал от запоров и геморроя, один его глаз затянула катаракта, донимало заболевание внутреннего уха (болезнь Меньера), вызывавшее приступы тошноты, обмороки и звон в ушах. Страдал он и перепадами настроения, депрессией. По мере того как здоровье Лютера клонилось к упадку, он становился все раздражительнее. Стоило прихожанам спеть без достаточного энтузиазма – и он, обозвав их «лишенными слуха тупицами», выбегал из храма. Короля Генриха VIII он считал «обабившимся», богословов, не разделявших его взглядов, причислял к «агентам дьявола» и «сутенерам». Его речь становилась все более несдержанной и грубой. Папу он обозвал «Антихристом» и «притонодержателем над притонодержателями, всяческой мерзостью, включая неудобоназываемую». Он яростно протестовал против католических правил брака, заявляя, что эта Церковь «торгует вульвами, гениталиями и срамом». Презрение к дьяволу он выразил, предложив ему «подпереться пуком». Злобно издеваясь над писаниями Папы Климента III, он отзывался о них так: «Вот так великие и ужасные газы испускает папская задница! Мощно же его прижало, что он испустил столь громоподобное пуканье. Право, чудо, что ему дыру и все брюхо не разорвало!» К экскрементам Лютер питал явное пристрастие, они проникали не только в его лингвистически изощренные речи и писания, но и в предписанное ему врачами лечение: от одного из вышеперечисленных недугов светила медицины рекомендовали пить настой из «чеснока и конского помета», а согласно мрачной легенде, ему поставили клизму в тот самый момент, когда великий проповедник испустил дух.
Следует присмотреться к этому контексту и понять, что отношение Лютера к евреям, как и ко всем прочим людям и явлениям, ожесточалось и усугублялось по мере того, как он терял здоровье.
Проблемы начались в 1528 году, когда, с аппетитом отведав кошерной пищи, Лютер захворал тяжким поносом – разумеется, он вообразил, будто евреи пытались его отравить. К этому времени он успел перессориться со всеми на свете. В последние десять лет жизни к его прежним болезням прибавились камни в почках и в желчном пузыре, артрит, нарывы на ногах и уремическое отравление. Тут-то он и дал волю своему неласковому характеру и написал злобный пасквиль «О евреях и их лжи» («Von den Jüden und Iren lügen»). Тот самый человек, который некогда именовал евреев «богоизбранным народом», теперь обрушился на них как на «презренный, прелюбодействующий народ». Написанное им в эти годы исказило все наследие Лютера, а четыре века спустя послужило оправданием для таких злодейств, о которых Лютер при самом жестоком запоре не мог и помыслить. По правде говоря, задира из Виттенберга без особого разбора поливал грязью всех, от него изрядно доставалось не только евреям, но и мусульманам, католикам, собратьям по протестантской вере. Когда его свет померк, он уверился в неотвратимости скорого апокалипсиса и стал относиться к людям хуже прежнего. Он позабыл прежний замысел убеждать логикой, в какой-то момент и разум оказался у него «шлюхой дьявола».
Но фарс обернулся трагедией: за три года до смерти Лютер предложил перейти к решительным действиям против евреев, поджечь синагоги и еврейские школы, разрушить их дома, конфисковать молитвенники, отобрать деньги и отправить всех евреев поголовно на каторжные работы. Трудно себе представить, как бы воспринял эти людоедские призыв тот же Лютер в свои молодые годы. Но Геббельсу и прочим пропагандистам нацизма сохранившиеся в письменном виде безумства основателя протестантизма были на руку: они публиковали их, постоянно их злорадно и с большой пользой для себя цитировали, и таким образом нехристианские, и, по всей вероятности, вызванные душевным расстройством слова великого немецкого христианина сделались вдруг главными в его наследии, а сотни тысяч его здравых слов не имели никакого значения для парней в коричневых мундирах.
Но следует заметить, что даже в самом безудержном поношении евреев Лютер никогда не затрагивал вопросы расы и крови – он был оскорблен тем, что евреи не откликнулись на его первоначальные попытки обратить их в свою веру. Нацисты же ни в коем случае не желали допустить крещения евреев. А если принять во внимание огромный авторитет Лютера в Германии, можно себе представить, сколь многих немцев такая пропаганда сбивала с толку. Постоянно на всех углах повторялись худшие из высказываний Лютера, которые пригодились нацистам и помогали убедить большинство немцев в том, что немец и христианин – это статус, передаваемый генетически по наследству, и еврей не может быть ни тем, ни другим. К христианству нацисты тоже относились враждебно, однако готовы были прикинуться христианами, если это способствовало главной цели: привлечь несведущих в богословии немцев на свою сторону и натравить их на евреев.
Годы спустя Эберхард Бетге признавался, что большинству людей, и даже таким специалистам, как он сам и Бонхёффер, антисемитские высказывания Лютера не были известны, и лишь когда главный провозвестник антисемитизма Юлиус Штрейхер нашел и опубликовал их, эти безумные речи получили широкое распространение. Для верующих христиан, каким был Бонхёффер, открытие подобных текстов Лютера стало шоком, но благодаря тому, что Бонхёффер был прекрасно знаком со всем остальным наследием основателя протестантизма, он, вероятно, мог попросту отмахнуться от антисемитских высказываний, как от бреда безумца, противоречащего всему тому, во что Лютер верил и чему учил смолоду.