Учитывая все, чему предстояло произойти в Германии в ближайшие годы, Бонхёффер обзавелся таким другом, как Хильдебрандт, чрезвычайно вовремя. Бетге сообщает, что эти двое «во всем были согласны» по практическим вопросам и что Хильдебрандт «поспособствовал неизбежному переходу Бонхёффера к более строгому библеизму»137. К тому же Хильдебрандт был талантливым пианистом и заменял Дитриха в качестве аккомпаниатора на тех семейных концертах, на которых сам Бонхёффер не мог присутствовать.
В апреле 1930 года Бонхёффер съездил в Барселону на свадьбу своего друга, учителя Тумма, а вернувшись в Берлин, стал всерьез обдумывать годичную поездку на учебу в США. Наставник Бонхёффера Макс Дистель предлагал провести за морем год, который оставался до законного срока, когда Бонхёффер мог принять сан. Старший брат Карл-Фридрих годом ранее получил приглашение в американский университет и мог помочь младшему обосноваться там. Поначалу Дитрих воспринял этот план без особого энтузиазма, покуда не представилась возможность заниматься в богословской семинарии Нью-Йорка «Юнион».
В июне скончался Адольф фон Гарнак. Общество имени кайзера Вильгельма назначило мемориальную службу на 15 июня, внушительный список выступавших на церемонии вполне соответствовал значимости этой легендарной фигуры. Присутствовал в этом списке и двадцатичетырехлетний Дитрих Бонхёффер, выступавший от имени учеников Гарнака. По мнению Бетге, речь Бонхёффера «выгодно отличалась от выступлений старших, известных ораторов, выступавших перед ним». В числе этих ораторов были министр культуры, госсекретарь, министр внутренних дел и другие известные лица. «Многих поразили широта взглядов и понимание, которое он проявил к своему бывшему учителю, – писал Бетге, – тем более, что было уже ясно: сам Бонхёффер выбрал иной путь». Бонхёффер провозгласил:
В нем нам открылось, что истина рождается только из свободы. Мы видели в нем поборника свободного выражения истины, человека, который каждый раз заново творил свое свободное суждение и ясно выражал его, вопреки устрашающему противодействию большинства. Это превратило его… в друга всей молодежи, которую он приглашал высказываться с полной свободой. И если он порой выражал озабоченность или предупреждал о нежелательном направлении наших исследований, то исключительно из опасения, как бы мы не спутали чистые поиски истины с пустяковыми и надуманными проблемами. Мы знали, что находимся в добрых и заботливых руках, он служил нам щитом против банальности и застоя, против омертвения интеллектуальной жизни138.
Слова Бонхёффера подтверждают, что даже в молодости он не был тем, что ныне могли бы назвать «поборником культуры», и его невозможно подверстать ни к «консерваторам», ни к «либералам». Не принимая выводов либерального богословия Гарнака, он при этом от всей души соглашается с теми предпосылками, которые привели учителя к этим выводам, и справедливо считает, что предпосылки важнее самих выводов. Каждый, кто идет вслед за истиной, куда бы она ни вела, – достойный хвалы соратник. Сама эта идея приобретена Бонхёффером от Гарнака и либеральной традиции Грюневальда, в которой он был воспитан, и Бонхёфферу хватало благородства признать это, в том числе и публично. Первым его наставником в такого рода мышлении стал отец. Выводы Карла Бонхёффера опять-таки отличались от выводов его сына, однако неколебимое уважение отца к истине и к представителям иного мнения послужило основой общественного идеала – мира, где возможно спорить, не теряя человеческого облика, где спор становится культурным и продуктивным. В грядущие годы этот идеал подвергнется серьезным нападкам, нацисты разожгут пламя культурной войны (Kulturkampf) и постараются столкнуть лбами своих противников. Они будут ловко маневрировать, привлекая на свою сторону консерваторов и христиан, в расчете на то, что потом, когда наберутся больше сил, разделаются и с ними.
Второй богословский экзамен Бонхёффер выдержал 8 июля. 18 июля диссертация «Действие и бытие» была утверждена, что давало Бонхёфферу право занять должность в университете, и 31 июля он выступил с Первой лекцией. Решение отправиться осенью в США далось ему нелегко. Бонхёффер не слишком высоко ценил заокеанское богословие: ему казалось, что тамошние семинарии больше похожи на профессионально-технические училища, чем на высшие учебные заведения. Но все же имело смысл поехать, а в итоге принятое решение изменило его жизнь.
Готовясь к поездке, Бонхёффер составлял словарик американских идиом. Он ехал в страну, большинство жителей которой не разделяло его взглядов, и он не хотел показаться им «чистым листом». По его мнению, союзники обошлись с побежденной Германией жестоко и несправедливо, и на этот счет он тоже не собирался молчать. В Штатах он действительно с большой отвагой будет публично высказываться по этому поводу, выражая точку зрения немцев. К счастью, американцы отнеслись к его позиции с гораздо большим пониманием, чем он мог ожидать.
Отбытие планировалось на 4 сентября, а 6 сентября Клаус Бонхёффер обвенчался с Эмми Дельбрюк. На следующий после свадьбы день родители проводили Дитриха в Бременсхавен, а в 8:30 шестого сентября посадили его на пароход «Колумб». Все трое посвятили два часа осмотру судна, а затем распрощались. Родители сделали на прощание фотографию с берега: Дитрих махал им рукой, стоя у поручней корабля. В 11:30 33-тонный «Колумб» поднял якорь. Это было великолепное судно, самое большое и быстрое в германском флоте, символ вымечтанного блестящего будущего страны. В рекламном буклете утверждалось, что ни на одном другом корабле не соединились до такой степени «современная наука и артистический вкус, дабы облагородить интерьеры и превратить морское путешествие в роскошь». Девять лет спустя, 19 декабря 1939 года, «Колумб» будет затоплен у берегов Делавара, лишь бы не сдаваться британскому военному судну. Каюты с неповторимым убранством наполнятся соленой водой, корабль уйдет во тьму, в пучину глубиной пять километров. Но это – дело будущего. Пока что «Колумб» уверенно продвигается на запад, развивая небывалую по тем временам скорость в 22 узла.
Вечер первого дня Дитрих провел в специально отведенной для письма гостиной, отчитывался перед бабушкой:
Моя каюта расположена неплохо, глубоко в недрах судна. Своего спутника я еще не видел и пытаюсь составить представление о нем, судя по тем вещам, что он оставил в каюте. Шляпа, трость, книга… должно быть, это образованный молодой американец. Надеюсь, он не окажется старым немецким плебеем. Я с великолепным аппетитом поглотил две гигантские трапезы и наслаждаюсь вояжем настолько, насколько им возможно наслаждаться. Я успел познакомиться с несколькими приятными людьми, так что время на борту пройдет незаметно. Скоро я отправлюсь в койку, потому что хочу завтра спозаранку увидеть Англию. Сейчас мы идем вдоль берегов Бельгии, береговые огни видны издали139.
Соседом Бонхёффера по каюте оказался в итоге доктор Эдмунд Де Лонг Лукас, преуспевающий американец 48 лет, глава Христианского колледжа имени Формана в Лахоре (Индия). Лукас защитил докторскую в университете «Коламбия», расположенном поблизости от семинарии «Юнион», куда направлялся Бонхёффер. Дитрих с энтузиазмом поделился с человеком из Лахора своей мечтой посетить Индию, и доктор Лукас пригласил его к себе. Они даже продумали план: Дитрих заедет в Лахор, когда направится из Северной Индии на восток, в Бенарес.
Познакомился Бонхёффер и с американкой германского происхождения, миссис Эрн, которая возвращалась домой вместе с одиннадцатилетним сыном Ричардом. Они побывали в Швейцарии, где младшая дочь лечилась после менингита в гомеопатическом санатории. Бонхёффер сблизился с этой семьей за время путешествия и несколько раз навещал ее в тот год, что провел в Америке, – приезжал к ним на уик-энд в тихий пригород Скарсдейл на поезде.
В первое утро на корабле Дитрих, как и хотел, проснулся рано. Около 7 часов утра он впервые в жизни увидел Англию, меловые скалы Дувра по правому борту корабля. Дитрих не мог и предположить, сколько времени ему предстоит в грядущие годы провести в Англии, какую роль сыграют в его судьбе эта страна и обретенные там друзья.
Пароход шел на запад, а тем временем в родительский дом прибыли первые экземпляры Sanctorum Communio, разминувшиеся с автором. Работа была написана тремя годами ранее, и публикация столь мало волновала молодого богослова, что он даже не выяснил точную дату выхода книги в свет. К книгам прилагался дополнительный счет из типографии. Бонхёффер, отправившийся за океан, не мог ни способствовать увеличению тиража, ни раздавать книги друзьям или рецензентам. По словам Бетге, «эта книга канула незамеченной в более широких дебатах эпохи. Диалектики не занялись ею, как надеялся Бонхёффер, профессора не использовали в преподавании»140.
Глава 7 Бонхёффер в Америке 1930–1931
[Студенты в Юнион] говорят без умолку, не опираясь даже на подобие солидного основания и не прибегая к каким-либо критериям… Им незнакомы самые простые вопросы, их пьянят либеральные гуманистические фразы, они высмеивают фундаменталистов, а по основательности не сравнятся даже с ними. В Нью-Йорке проповеди читают на любые темы, не затрагивая лишь одну – или, если ее затрагивают, то столь редко, что мне еще не довелось слышать подобную проповедь: о Евангелии Христовом, распятии, грехе и прощении, о жизни и смерти.
Дитрих Бонхёффер
Когда пароход, пыхтя, прошел мимо статуи Свободы, направляясь к прославленному острову Манхэттену, Дитрих очутился в поразительном, ошеломившем его поначалу мире. Манхэттен на исходе эры джаза мог изумить кого угодно, даже такого гражданина мира, как Дитрих Бонхёффер. Берлин казался воплощением Старого Света, утомленной изысканности, кинозвездой, для которой пора расцвета уже миновала, но город Нью-Йорк вобрал в себя безумную, безудержную энергию подростка с блестящими и жадными глазами в краткую пору перехода к юности – остров трещал по швам, непрерывно разрастаясь во всех направлениях, и, казалось, ухмылялся при этом до ушей. Высочайшее здание на планете – Манхэттенский фондовый банк – лишь за три месяца до прибытия «Колумба» уступило свой рекорд серебристому шпилю нового чемпиона, зданию «Крайслера», но с каждой минутой возносился к небесам с невиданной скоростью – четыре с половиной этажа в неделю – Эмпайр-стейт-билдинг, который через несколько месяцев затмит всех прочих и останется безусловным лидером на сорок лет. В ту же пору возводился и комплекс из девятнадцати корпусов – шедевр ар-деко, будущий Центр Рокфеллера, а вдали виднелась еще одна стройка, мост Джорджа Вашингтона, которому предстояло стать самым длинным в мире мостом – он оказался вдвое длиннее прежнего рекордсмена.