Жадный аппетит Бонхёффера к культуре наконец-то нашел достаточно пищи для утоления. Максу Дистелю он писал: «Стоит попытаться полностью постичь Нью-Йорк, и он захлестнет тебя с головой»157. Для любителя новых впечатлений Америка имела их предостаточно и с лихвой. Когда Бонхёффер не выжимал очередную капельку интеллектуального сока из Манхэттена, он садился в поезд или в автомобиль и отправлялся в путь. Он несколько раз наведывался к Тафелям в Филадельфию или садился на поезд до Скарсдейла, чтобы посетить семейство Эрн. В декабре они вместе с Эрвином Суцем отправились на юг до крайней станции поезда, а высадившись во Флориде, сели на корабль и поплыли на Кубу.
Там Бонхёффер встретился со своей любимой гувернанткой Кетэ ван Хорн – она преподавала в немецкой школе Гаваны. В Гаване Бонхёффер отпраздновал Рождество и произнес проповедь перед местной немецкой общиной, выбрав рассказ о смерти Моисея на горе Нево. К этой истории Бонхёффер не раз еще вернется. Тринадцать лет спустя он напишет невесте, вспоминая те дни на Кубе:
Солнце всегда привлекало меня и напоминало о том, что человек взят от земли и не состоит весь из воздуха и мыслей. А любовь к солнцу была во мне так сильна, что однажды, когда я отправился на Кубу под Рождество, променяв снега Северной Америки на эту роскошную тропическую растительность, я чуть было не сделался солнцепоклонником, и когда меня пригласили прочесть рождественскую проповедь, с трудом сообразил, о чем я должен говорить. То был настоящий кризис, и отголоски его посещают меня каждое лето, стоит ощутить на коже солнечные лучи158.
И перед кубинской поездкой, и после Бонхёффер бывал в южных штатах, пытаясь разобраться в хитросплетении расовых законов.
Сегрегация белых и чернокожих в этих штатах производит постыдное впечатление. На железной дороге разделение продумано до мельчайших деталей. Я обнаружил, что вагоны для негров обычно выглядят чище, чем для белых. Меня также порадовало, что белым приходится порой тесниться в своих вагонах, а в вагоне для чернокожих едет всего один человек. Омерзительна сама манера белых южан отзываться о неграх, и пасторы в этом смысле ничем не лучше паствы. Я остаюсь при убеждении, что духовные песнопения южных негров представляют собой одно из величайших художественных достижений Америки. Несколько пугает, что в стране, где на каждом шагу звучат лозунги братства, мира и так далее, подобное положение вещей сохраняется без какой-либо попытки его исправить159.
В январе, за две недели до их двадцатипятилетия, Дитрих написал Сабине. Двадцать пять лет были для него важной вехой: диссертацию он защитил в двадцать один и ждал от себя еще немалых достижений. Но жизнь понемногу сбавляла темп:
Страшно подумать, что нам исполняется двадцать пять лет… Если бы я мог вообразить, что к настоящему времени я уже более пяти лет состою в браке, у меня собственный дом и пятеро детей, это вполне оправдывало бы такой возраст… Как я проведу день рождения, пока не знаю. Несколько человек прознало про эту дату и требуют устроить праздник в доме у одного из женатых семинаристов. Возможно, будет какой-нибудь хороший спектакль в театре. К сожалению, я не смогу выпить даже бокала вина за твое здоровье – это запрещено федеральным законом, скука-то какая, этот Сухой закон, в который никто не верит160.
В итоге двадцатипятилетие Бонхёффер отпраздновал с Полом и Марион Леманн на квартире в Гринвич-виллидже. Он писал Сабине о том, что планирует совершить путешествие в Индию в мае, вновь встретиться с доктором Лукасом и увидеть Махатму Ганди. Было бы интересно двинуться на Запад и с той стороны вернуться в Германию. Однако дорога из Нью-Йорка в Индию оказалась ему не по карману. Тщетно они с Леманном рыскали в Нью-Йоркском порту, уговаривая капитанов грузовых судов прихватить с собой по дешевке пассажира. Решено было отложить индийское путешествие до лучших времен.
Леманны стали для него в США чем-то вроде семьи. Дитриху было уютно с ними, они полюбили молодого человека. Много лет спустя, выступая по Би-би-си, Пол Леманн сказал:
[Бонхёффер] был немцем в своей страсти к совершенству и в манерах, и в работе и во всем, что именуется культурой. Он был аристократом духа в высшем смысле слова. И в то же время Бонхёффер был совершенно непохож на немца. Его аристократизм был очевиден и вместе с тем ненавязчив, главным образом, благодаря его безграничному интересу к любому новому окружению и благодаря никогда не изменявшему ему чувству юмора161.
Два года спустя Леманны приехали к Бонхёфферу в Германию, и Дитрих вместе с Полом составили письмо американскому раввину Стивену Вайзу, извещая его об ухудшившемся положении евреев. Познакомился Бонхёффер с Вайзом на Пасху 1931 года. Он собирался посетить службу в какой-либо американской церкви, но, как объясняет Дитрих в письме бабушке, этот план не состоялся, поскольку в крупные церкви требуется заранее приобретать входной билет:
Так как я этого не знал, мне оставалось лишь пойти послушать известного раввина, который по воскресеньям утром проповедует в большом концертном зале перед огромной аудиторией. Он произнес замечательную речь о коррупции в Нью-Йорке и призвал евреев, составляющих треть местной популяции, превратить этот город в Град Божий, куда мог бы прийти Мессия162.
Замечательно, что единственную свою нью-йоркскую Пасху Бонхёффер провел в синагоге.
Путешествие
Поездка в Индию не состоялась, но когда год в «Юнионе» подошел к концу, Бонхёффер задумал другое путешествие: добраться до Мексики через Чикаго.
Бонхёффер и Лассер хотели познакомиться с католической культурой Мексики и решили отправиться в путь вместе. Им предстояло проехать более 7000 километров со скоростью не более ста километров в час. Семейство Эрн щедро выделило для этого предприятия свой «Олдсмобиль» 1928 года. В марте Дитрих приезжал к ним дважды в неделю и брал уроки вождения, однако всякий раз заваливал экзамен на права. Леманны уговаривали его забыть немецкую правильность и сунуть инструктору пять долларов, но Бонхёффер был непоколебим.
Наконец, Пол Леманн решил присоединиться к путешественникам и отвезти их до Чикаго, с тем что Бонхёффер на этом участке пути подучится и дальше сможет вести автомобиль сам. Эрвин Суц также попросился в компанию, но ему предстояло выступать с хором в Карнеги-холле и ради него поездку отложили до 5 мая. Суц, как и Бонхёффер, прекрасно играл на пианино. Любовь к музыке объединяла их; вместе они посетили множество концертов, в том числе Тосканини.
5 мая четверо богословов отбыли с Манхэттена в одолженном «Олдсмобиле». Для начала они проехали около двух тысяч километров на запад, до Сент-Луиса. В Сент-Луисе Суц решил, что с него достаточно, и сел на поезд в обратном направлении. Леманн и Лассер поехали вместе с Бонхёффером дальше. По большей части они останавливались на ночь под открытым небом, точно бродяги. Лассер вспоминал:
Однажды вечером мы раскинули палатку в роще, понятия не имея, что заняли спальню целого стада кабанов. Нелегко было прогнать их и отбить привычное спальное место у шумных, рассерженных животных. Когда же, наконец, мы уладили этот вопрос, все с ног валились от усталости, и Дитрих сразу же уснул. Я же от беспокойства спал плохо и на рассвете очнулся в тревоге: рядом со мной кто-то громко, пугающе храпел. Я подумал, что Дитриху плохо, и бросился к нему – нет, он спал спокойно, как дитя, а разбудил меня храп огромной свиньи, растянувшейся вдоль нашей палатки… Дитриха, по-видимому, ничто не могло смутить или вывести из равновесия. У него был замечательно ровный характер, он не знал гнева, беспокойства, разочарований и никогда никого не презирал163.
Наконец Лассер с Бонхёффером добрались до Ларедо, штат Техас. Дальше начиналась Мексика. Но тут выяснилось, что им нужно сначала получить разрешение на повторное пересечение границы, иначе они не смогут вернуться в Штаты. Таким образом они застряли в Ларедо, в отеле «Сен-Пол», пытаясь получить требуемое разрешение. Они послали телеграмму Полу Леманну, который успел вернуться в Нью-Йорк, и попросили его уладить это недоразумение. Другая телеграмма ушла в Мексику, тамошнему немецкому послу. Им требовалось доказать, что, когда они вернутся из Мексики, их уже будут ждать в Нью-Йорке билеты на пароход до Бремена. США находились не в том экономическом положении, чтобы принимать иммигрантов из Европы, которые пытались проскользнуть в страну через Мексику. Наконец, от Леманна пришла телеграмма: «Отправляйтесь в Мехико Точка На обратном пути обратитесь к американскому консулу за транзитной визой Точка Комиссар полиции обещал затруднений не будет Точка»164.
Друзья оставили «Олдсмобиль» в Ларедо и пересекли границу с Мексикой. Еще две с лишним тысячи километров они проехали на мексиканских поездах. В Виктории-сити имелся колледж для учителей, в котором, по ходатайству друга Лассера – квакера, уже ждали самого Лассера и Бонхёффера и попросили их выступить. В ту пору было внове видеть вместе недавних заклятых врагов, француза и немца, и еще удивительнее казалось, что говорят они оба о мире.
К югу от Мехико-сити и северу от Куэрнавака Бонхёффер посетил руины ацтекской империи. На открытке с видом пирамиды Теопанзолко он писал своему юному другу Ричарду Эрну:
Я только что сидел на этой пирамиде, беседуя с пастушком-индейцем, который не умеет читать и писать, зато прекрасно рассказывает. Тут красиво и не так жарко, поскольку мы находимся в двух километрах над уровнем моря. Все совсем не такое, как в Штатах. Здесь много бедных людей, они живут в крошечных хижинах, а дети ходят в одних рубахах или вовсе голышом. Люди милые, очень приветливые. Скоро я снова сяду в твою машину и приеду обратно к тебе. Будь здоров, мой милый мальчик, передавай сердечный привет родителям165.