лся в строго академической манере, однако выводы из его высказываний применительно к современным событиям были недвусмысленными. В 1933 году один из студентов заявил: «Ныне распространились ожидания, будто спасение германского народа придет от Гитлера, но с кафедры нам напоминают, что спасение – единственно от Иисуса Христа»180.
Инге Кардинг вспоминала о том, как Бонхёффер однажды заговорил с ней о невозможности приветствовать кого-либо, кроме Бога, возгласом «Хайль!» («Свят!»). Он не избегал политического комментария, и с самого начала ему чужда была довольно распространенная мысль, будто политика не имеет отношения к христианской вере. Согласно воспоминаниям Инге Кардинг, Бонхёффер проявлял такую же последовательность в восприятии Библии как Слова Божьего. В Берлинском университете, где все еще бродил по ночам дух Шлейермахера, где еще не остыло профессорское кресло Гарнака, подобный подход казался соблазном или безумием.
[Он говорил]: Читая Библию, нужно думать, что прямо здесь и сейчас с тобой говорит Бог… Он не прятался за абстракции, как греческие и прочие учителя, но с самого начала учил нас читать Библию так, словно она обращена непосредственно к нам, как предназначенное лично каждому слово Бога. Не что-то общее, не что-то применимое где-то когда-то, но непосредственно и лично – к нам. Он с самого начала твердил нам, что отсюда проистекает все остальное181.
Интеллектуальные абстракции Бонхёффера не интересовали. Богословие имело практическую направленность: научить христианской жизни. Кардинг удивилась, когда Бонхёффер задал студентам вопрос, поют ли они рождественские колядки. Ответ оказался неудовлетворительным, и лектор заявил: «Хотите стать священниками, пойте колядки». В его глазах музыка была не факультативным дополнением к обряду, но обязательной его частью, и он тут же решил исправить обнаружившийся изъян. «В первый день Адвента мы встретимся в полдень, – пригласил он Инге, – и будем петь колядки». Инге также припоминает, что он «великолепно играл на флейте» и «чудесно» пел.
Иоахим Каниц запомнил, как Бонхёффер наставлял их: «Каждое слово Священного Писания – личная весть любви Бога к нам». Затем Бонхёффер спросил студентов, «любят ли они Иисуса».
Выезд на выходные, семинары в костелах и сельской местности также входили в преподавательский метод Бонхёффера. Они ездили в Пребелов и жили там в молодежном общежитии, многократно наведывались в хижину, которую Бонхёффер оборудовал для себя под Бизенталем. Как-то в походе Бонхёффер предложил спутникам после завтрака помедитировать на тему одного библейского стиха. Они выбрали место, расположились на траве и целый час сидели тихо, медитируя. Большинству упражнение показалось трудным, как почти неисполнимым покажется оно и «послушникам» в Финкенвальде. В числе тогдашних его спутников была Инге Кардинг: «Он учил нас, что Библия непосредственно входит в нашу жизнь, в наши проблемы».
Бонхёффер уже в тот год разрабатывал те идеи, которые он будет проповедовать в подпольных семинариях Исповеднической церкви. Медитация на стихи Библии и пение уже стали для него неотъемлемой частью богословского образования. Он также постоянно размышлял о Воплощении и о том, что Господь сотворил нас не бестелесными духами, но людьми из плоти и крови, и пришел к мысли, что христианская жизнь строится по определенному образцу. Иисус не только делился идеями, правилами, принципами жизни – Он жил среди своих учеников и таким образом показывал им, как надо жить, какую жизнь предназначил для нас Бог. Эта жизнь не сводилась к чисто духовной или интеллектуальной, она была чем-то большим, она многое вмещала в себя. Бонхёффер старался выстроить такую христианскую жизнь для своих учеников. Он уверился в том, что быть христианином значит жить вместе с христианами.
Одна из его учениц утверждала, что понятия вины и благодати она усвоила из общения с Бонхёффером. Однажды в 1933 году Бонхёффер и его группа студентов отправились в очередной поход по лесам и наткнулись на голодную семью, рыскавшую в поисках хоть какой-то пищи. Бонхёффер ласково заговорил с этими людьми, расспросил их, давно ли дети ели горячее. Услышав от отца семейства ответ: «Нечасто», он предложил прихватить двоих детей с собой: «Мы идем домой обедать, – пояснил он. – Пусть поедят с нами, а потом мы снова приведем их к вам».
Курс подготовки к конфирмации в Веддинге
Способность Бонхёффера находить общий язык с людьми совершенно иного социального положения сама по себе замечательна, однако особенно выпукло она проявилась, когда он вел курс подготовки к конфирмации при церкви Сиона в Веддинге – этот район северного Берлина, поблизости от Пренцлауэр Берг, считался попросту опасным. Назначение Бонхёффер получил вскоре после принятия сана в ноябре 1931 года [26] . Одновременно его начальник, Отто Дибелиус, поручил ему окормлять студентов технического колледжа Шарлоттенберга. Последняя должность мало привлекала Бонхёффера в отличие от весьма ярких приключений с непокорными мальчишками с курсов подготовки к конфирмации.
Старый священник церкви Сиона, суперинтендент Мюллер, отчаянно нуждался в помощнике – класс состоял из пятидесяти мальчиков, чье поведение слова описать бессильны182. Сам Бонхёффер отзывается о районе как о «буйном» с «тяжелой социальной и политической ситуацией». У него был опыт преподавания в воскресной школе Гарлема, но тут имелось существенное различие: в США Церковь отделена от государства, посещение церкви – дело частное и добровольное, а потому, если ребенок ходил в воскресную школу, это, скорее всего, означало, что таково желание его родителей, и, если ребенок начинал плохо себя вести, родители могли призвать его к порядку. Но в Германии для большинства детей курсы подготовки к конфирмации были столь же обязательны, как школа. Государство настаивало на религиозном обучении, и родители тех мальчишек, что шумно приветствовали нового учителя, вероятно, относились к нему не с большим почтением, чем их дети. То есть они ничего не имели против занятий, все лучше, чем по улицам болтаться, но если дети себя плохо ведут, пусть учитель справляется как знает. Многие взрослые считали Церковь коррумпированной и только порадовались бы, если б ребяткам удалось показать почем фунт лиха молодому священнику со светлыми волосами и чересчур мягкими манерами.
Это были не чернокожие херувимчики из Гарлема, а банда закоренелых хулиганов. Бонхёффера должным образом предупредили, но по-настоящему подготовиться к этой встрече он никак не мог. Эти четырнадцати-пятнадцатилетние подростки столь скверно себя вели и так умело доводили старика, на смену которому пришел Бонхёффер, что тот скончался, едва передав смену своему молодому преемнику, отправился прямиком в небесные классы конфирмации. Бонхёффер вскоре уверился, что его предшественник подорвал здоровье как раз пытаясь обучить этот неуправляемый класс. Бетге описал это незабываемое занятие:
Пожилой священник медленно поднимался бок о бок с ним по лестнице школы, им предстояло одолеть несколько этажей. Дети глазели на них сверху через перила, дико вопили и швыряли мусор в головы обоим взрослым. Когда они добрались до верхнего этажа, спутник Бонхёффера попытался оттеснить толпу обратно в класс, он орал на подростков и пускал в ход кулаки. Он прокричал им, что привел нового преподавателя, и назвал его имя – Бонхёффер. Все разразились воплями: «Бон-бон-бон!» и вопили без удержу, пока старик не бежал в отчаянии. Бонхёффер остался стоять, прислонившись к стене, руки он держал в карманах. Время шло. Постепенно, благодаря тому, что новый учитель не реагировал на шум, безобразие стихло. Тогда он заговорил – очень тихо, так, что лишь сидевшие в первом ряду разбирали отдельные слова. Вдруг все разом замолкли. Бонхёффер обронил лишь одну фразу по поводу их поведения – мол, неплохой приветственный концерт закатили – и продолжал рассказ о Гарлеме. Оборвав рассказ на середине, он распустил класс и пообещал продолжение на следующем занятии – если будут сидеть тихо. С тех пор у него не было причин жаловаться на недостаток внимания со стороны этих учеников183.
В письме Эрвину Суцу Бонхёффер подробно описывал сложившуюся ситуацию:
Сначала мальчики вели себя, как безумцы, и у меня впервые в жизни возникли проблемы с дисциплиной… Но наилучшим выходом оказалось попросту рассказывать им истории из Библии, подбирая самые выразительные, в особенности захватили их эсхатологические пассажи184.
Молодость Бонхёффера, атлетическое сложение и аристократическая повадка помогли ему снискать уважение мальчишек, но зачастую ему удавалось произвести столь же замечательное впечатление на людей, казавшихся просто невыносимыми. Он действовал так и на некоторых из тюремных надзирателей в пору заключения.
Годы спустя один из тогдашних мальчишек вспоминал, как во время занятия кто-то из одноклассников вынул бутерброд и принялся жевать.
Для северного Берлина – обычное дело. Пастор Бонхёффер ничего не сказал, он только поглядел на этого ученика, спокойно, по-доброму, однако достаточно долго и пристально, и парень смущенно отложил бутерброд. Любая попытка досадить нашему пастору срывалась из-за его спокойствия и доброты, а также, вероятно, потому, что он понимал мальчишескую страсть к проказам185.
Юный пастор из аристократического семейства обязан был также посещать на дому родителей своих учеников. Веддинг был мрачным и бедным районом, многие родители пускали священника в свои жилища скрепя сердце, лишь потому, что так надо. Разговор не вязался, это было мучительно. Бонхёфферу такие визиты казались худшей из его обязанностей. В письме Суцу он признавался:
Иногда, а вернее, часто, я стою перед ними и думаю, что с тем же успехом мог подготовиться к этим визитам, изучая не богословие, а химию… Жуткие минуты и часы, когда пытаешься завести пастырскую беседу, а она хромает и сбивается с курса! И ужасные условия, в которых живут эти люди, а ведь об этом нельзя проронить ни слова. Многие охотно и многословно повествуют о своем весьма прискорбном образе жизни, говорят об этом легко и свободно, так что видно, что неодобрение или сочувствие их весьма удивило бы186.