Прежде, чем предъявить это послание церковным властям, авторы показали его Бодельшвингу, и тот передал смягченную версию документа рейхсепископу Мюллеру. Нимёллер распространил документ среди немецких священников. Протест состоял из четырех основных пунктов: во-первых, нижеподписавшиеся вновь обращались к Писанию и к прежнему учению и исповеданию Церкви; во-вторых, они намеревались приложить усилия к тому, чтобы Церковь сохранила верность Писанию и исповеданию; в-третьих, они обещали финансовую помощь всем, пострадавшим от новых законов или от других видов насилия. И, в-четвертых, они решительно отвергали Арийский параграф. К немалому удивлению Нимёллера, Бонхёффера и все остальных участников, их заявление встретило безусловно позитивный прием. 20 октября многие священники из разных уголков Германии подписали этот документ и создали организацию – Чрезвычайный союз пасторов. К концу года в союзе состояло уже шесть тысяч человек. Так был сделан первый шаг к тому, что войдет в историю сопротивления как Исповедническая церковь.
Вторую половину сентября Бонхёффер провел в Софии на экуменической конференции Мирового Альянса. Он также участвовал в другом экуменическом движении под руководством Джорджа Белла, епископа Чичестерского – эта организация именовалась «Жизнь и работа» и она также проводила в это время конференцию в Болгарии, в Нови Саде. Как раз в этот момент Теодор Геккель, рекомендовавший Бонхёффера пастором для лондонских немцев, обнаружил свое истинное лицо и проявил горячее желание сотрудничать с «немецкими христианами». В качестве официального представителя немецкой Церкви на экуменическом собрании он предложил до гротеска благостную версию решений синода, который только что официально отлучил евреев от церковной жизни. С точки зрения Бонхёффера, поведение Геккеля не заслуживало ничего, кроме презрения.
Одно лишь радовало: мало кто на конференции поверил его рассказу. По настоянию Белла была принята резолюция, выражавшая «глубокую озабоченность» всех «представителей различных европейских и американских церквей в особенности в связи с суровыми мерами по отношению к лицам еврейского происхождения»240. Белл вскоре станет ближайшим союзником Бонхёффера в этой борьбе, а Бонхёффер останется для Геккеля на годы камнем преткновения главным образом потому, что будет упорно и бесстрашно сообщать Беллу, а через Белла всему миру правду о событиях в немецкой Церкви, правду, которая шла вразрез с официальными отчетами Геккеля и ему подобных.
Экуменическое движение окажет Бонхёфферу поддержку в грядущие годы, но, как и его союзники внутри Германии, поначалу экуменисты не были готовы к радикальным мерам, на которых настаивал Бонхёффер. Но нескольких верных друзей он уже обрел, например, в лице шведского епископа Вальдемара Аммундсена. В составе небольшой группы представителей экуменизма Аммундсен приватно встретился с Бонхёффером в Софии, и Бонхёффер сумел во всей полноте представить этим людям происходящие у него на родине события. Они выслушали сочувственно и глубоко растрогали Дитриха тем, что все вместе помолились за него.
Бонхёффер просил руководителей экуменического движения отсрочить вопрос об официальном признании «новой» немецкой Церкви во главе с рейхсепископом Мюллером. Он предложил им направить в Германию делегацию для расследования на месте. Бонхёффер знал, что нацисты весьма озабочены тем, как они выглядят перед мировым сообществом, а потому экуменическое движение могло основательно надавить на них.
На конференции в Нови Саде была принята резолюция по еврейскому вопросу – еще более решительная, чем в Софии: «Нас в особенности удручает тот факт, что меры, принятые властями Германии против евреев, оказали столь сильное влияние на общественное мнение, что в иных кругах еврейская раса уже стала считаться низшей»241. Выразили также протест против действий немецкой Церкви в отношении «священников и служителей церкви, которые по случайности рождения не являются арийцами». На конференции эти действия объявили «отрицанием ясно выраженного учения и духа Евангелия Иисуса Христа»242. Это были сильные слова – и таким образом положение Геккеля в Церкви оказалось под угрозой.
Бонхёффер возвратился в Германию, чтобы принять участие в работе национального синода в Виттенберге – в том самом городе, где Лютер положил начало Реформации. К его приезду уже более двух тысяч пасторов успело подписать манифест Чрезвычайного союза. В день, когда собирался синод, отец одолжил Дитриху свой «Мерседес» с шофером. Он выехал спозаранку с Вангенхаймштрассе, прихватив с собой Франца Хильдебрандта и их общего друга Гертруду Штевен. Было дивное осеннее утро. Заднее сиденье автомобиля завалили коробками с манифестом. В то утро авторы раздавали этот документ и прибивали его к деревьям по всему Виттенбергу.
При виде почетной стражи у дверей Людвига Мюллера трое друзей морщились и закатывали глаза. Прямо на месте Бонхёффер и Хильдебрандт направили Мюллеру телеграмму с требованием разъяснений по вопросу об Арийском параграфе, поскольку он не затронул его в своем утреннем выступлении.
В тот день Мюллера единогласно избрали рейхсепископом, и как будто мало было такого позора, церемонию провели в церкви замка Виттенберг, над гробницей Лютера. Неистощимо остроумный Хильдебрандт все беспокоился, не перевернется ли в гробу основоположник Реформации. Официальное посвящение Мюллера в сан епископа Третьего рейха было назначено на 3 декабря и должно было состояться в кафедральном соборе Магдебурга. «Немецкие христиане» вновь одержали сокрушительную победу. Бонхёффер и Хильдебрандт пришли к выводу, что раскол неизбежен.
В октябре Бонхёффер готовился к отъезду в Лондон. Приступить к выполнению своих обязанностей он должен был через две недели, но Геккель ясно дал понять, что после недавних выступлений Бонхёффера его могут и не выпустить. С помощью такой угрозы Геккель принуждал Бонхёффера к отступлению, но Бонхёффер не проявлял ни малейшего «раскаяния» – напротив, он ответил Геккелю, что не отречется ни от одного написанного или произнесенного вслух слова. Он также не был готов дать обещание воздержаться во время работы в Лондоне от экуменической деятельности, на чем опять-таки настаивал Геккель. Более того: Бонхёффер потребовал личной встречи с рейхсепископом Мюллером.
Встреча состоялась 4 октября. На встрече Бонхёффер объявил рейхсминистру, что не намерен представлять в Англии Церковь Германского рейха, и повторил то, что уже говорил Геккелю: он продолжит диалог с экуменическим движением. Не слишком обремененный образованием Мюллер просил его хотя бы снять свою подпись с основополагающего документа Чрезвычайного союза пасторов и несколько смутился, когда Бонхёффер подкрепил свой отказ пространной цитатой из Аугсбургского Вероисповедания – на латыни. На том разговор и оборвался. Опасаясь, что от Бонхёффера будет еще больше неприятностей, если помешать его отъезду, Мюллер предпочел дать ему разрешение на перевод в Лондон.
Бонхёффер присягнул на верность Германии, однако не «национал-социалистическому государству». Такова была его позиция и на тот момент, и в дальнейшем: он всегда будет безраздельно предан Церкви и Германии, но ни крупицей души не пожертвует псевдоцеркви Мюллера или диктатуре, вздумавшей говорить от имени великой страны, чью историю и культуру он глубоко любил.
Лига Наций
В октябре, к радости большинства немцев, Гитлер объявил о выходе Германии из Лиги Наций. Официальное заявление прозвучало за два дня до отъезда Бонхёффера в Лондон. Как большинство своих дерзких и опасных шагов, эту меру Гитлер тоже подавал как вынужденный врагами поступок. Он только что просил у Лиги Наций «равного статуса», то есть предоставления Германии права создать армию, не уступающую вооруженным силам других крупных государств. Получив вполне ожидаемый отказ, фюрер объявил о выходе из Лиги Наций, – он был уверен, что Лига Наций не решится противостоять ему, и оказался прав в своем расчете. Полагался Гитлер и на благосклонное принятие этого известия большинством немцев, и опять же не зря, потому что этот вызов казался еще одним шагом к тому, чтобы окончательно сбросить с себя унизительные цепи, наложенные Версальским договором.
Как всегда, Гитлер со звериной проницательностью угадывал реакцию народа – во многом он сам ее и формировал. В тот период почти все немцы с энтузиазмом одобряли каждое его решение. По чести сказать, они понятия не имели о том, что им предстояло. Почти все – но тут были и исключения, и первыми среди них следует назвать Бонхёффера и Хильдебрандта. Даже Мартин Нимёллер не поспевал за ними. Как многие, занявшие верную позицию во внутрицерковных спорах, он отделял проблемы Церкви от государственных. Одно дело – пресечь вмешательство «немецких христиан» во внутрицерковную жизнь, но он не видел связи между этими событиями и политикой Гитлера в других областях. По случаю выхода из Лиги Наций Нимёллер послал фюреру поздравительную телеграмму от имени Чрезвычайного союза пасторов, выражая благодарность и верность руководителю германского государства.
Бонхёффер и Хильдебрандт пришли в ужас. Еврей Хильдебрандт до такой степени был возмущен слепотой Нимёллера, что, когда тот предложил ему занять пост в этом союзе пасторов, Хильдебрандт отказался, выразив свое негодование в письме Нимёллеру. Даже при наличии единомышленников в Чрезвычайном союзе пасторов они с Бонхёффером часто ощущали себя одиночками. Хильдебрандт писал:
Не нахожу возможным понять, каким образом вы радостно приветствуете политический шаг в Женеве, а сами при этом отказываетесь занять недвусмысленную позицию по отношению к Церкви, которая систематически отказывает нам в равном статусе243.
Много позже, проведя восемь лет в концентрационных лагерях по личному распоряжению Адольфа Гитлера, Нимёллер написал прославившиеся слова: